Первая фаза (1413–1449, Османы)

 

Если Халифат возник буквально на пустом месте, то у Османской империи был предшественник – государство Сельджуков. Конечно, в нашем современном понимании государство это было еще очень зыбким и неустойчивым. Территории, завоеванные турками-сельджуками, были слабо связаны этнически и экономически и вместе просуществовали недолго, рассыпавшись на несколько султанатов. Интересующий нас Кенийский султанат после нашествия монголов (1243) превратился в вассала монгольских ильханов Ирана, а к XIV веку распался на мелкие княжества. Одно из них, бейлик ('княжество) Османа, явилось ядром будущей Османской империи.

Нельзя недооценивать наличие у Османской империи предшественника. «Двести тридцать лет существования Сельджукского султаната имели большое значение в истории турецкого народа. В эти годы большая часть кочевников-туркмен, вторгшихся в Малую Азию, перешла к оседлому образу жизни, стала земледельцами, ремесленниками... были заложены основы турецкой материальной и духовной культуры, шло формирование турецкой народности» (А.Новичев). С другой стороны, нужно все же разделять историю двух государств и понимать, что история нового государства началась лишь с конца XIII века. В частности, «общий уровень социально-политической и культурной жизни при первых османских правителях в XIV веке представляется значительно более низким, чем в Сельджукском государстве в середине XIII века» (Мейер).

Несмотря на свой низкий культурный уровень, а может, благодаря ему османы очень смело взялись за дело «собирания земли турецкой». К концу XIV века в пределы Османского государства вошли (добровольно или по принуждению) все анатолийские (Малая Азия) бейлики. Однако анатолийские беи сохраняли верность османским султанам лишь постольку, поскольку вели под их знаменами выгодную и к тому же «священную» войну на Балканах. Когда же в начале XV века в Анатолию вторгся с многочисленными войсками Тимур (такой же «правомерный» мусульманин и такого же тюркского происхождения), анатолийские беи не оказали ему сопротивления.

1401 год – год вторжения Тимура в Малую Азию, нанес Османскому государству тот самый страшный удар, после которого и родился имперский ритм 1413 года. Такова одна из моделей рождения имперского ритма – провоцирование его за 12 лет до начала (проторитм). Так, рождение третьей Англии (1473–1617) было предопределено, быть может, вступлением в 1461 году на престол Эдуарда IV, а рождение второй России (1353–1497) было предопределено вступлением на престол Симеона Гордого в 1341 году. Этот вопрос нуждается в дополнительном изучении, но если представить себе логику самого государства, то вполне можно допустить, что, получив в 1402 году страшный удар от Тимура, испытав предательство анатолийских беев, живой организм Османского государства взмолился об истинной силе Империи взамен примитивного восточного деспотизма.

Молитва была услышана. 10 лет, до 1413 года, три брата, три сына плененного Тимуром Баязида I Молниеносного, сражались за власть между собой, пока в 1413 году не было восстановлено единовластие. Хитроумный план Тимура, давшего свободу всем покоренным османами бейликам и разделившего остаток между сыновьями Баязида, неожиданно натолкнулся на неодолимую центростремительную тенденцию, собиравшую воедино, казалось бы, на века разделенные земли.

В 1413 году Мехмед I Челеби стал единовластным хозяином османских владений в Европе и Малой Азии. В 1415 году Мехмед I восстановил власть османов почти во всех анатолийских бейликах. В дальнейшем, как мы увидим, власть османских султанов росла на протяжении всего полуторавекового имперского цикла.

Итак, 1413 год – дата, после которой 144 года политическое могущество Османского государства только укреплялось. Таково свойство этой даты как нулевой отметки имперского цикла. Однако эта же дата должна нести свойство революционной, переломной даты – даты, разделяющей мир Востока и мир Империи, а также даты максимального хаоса и неопределенности.

«Опустошительные походы Тимура и десятилетняя борьба за власть между сыновьями Баязида привели к полному разорению большинства малоазийских земель. Сельское хозяйство и ремесла пришли в упадок, а население городов и сел испытывало неисчислимые беды и страдания. Крестьяне не имели покоя, с трудом обрабатывали свои поля в короткие промежутки затишья между набегами и сражениями, никогда не зная, удастся ли собрать урожай и кому он достанется» (Ю. Петросян). Таков фон предреволюционных, да и первых послереволюционных лет.

На этом фоне решались вопросы не только концентрации и централизации власти, но и полного изменения структуры власти, смены ее классовой опоры. «Победа Мехмеда I означала торжество феодального ополчения над войском свободных общинников. С этого момента сипахийская (сипахи – феодалы, получавшие земельные пожалования за несение военной службы. – Авт.) конница становится первостепенной боевой силой османской армии. Представители племенной верхушки, располагавшие значительной властью в османских пограничных владениях на Балканах, открыто демонстрировали свои оппозиционные настроения, поскольку их самостоятельность и влияние при султанском дворе быстро уменьшались из-за осуществления курса на создание сильного централизованного государства» (М.Мейер).

Так элементарная братская разборка, обыденная для истории любой страны, приобрела глубокий революционный смысл. Впрочем, не будем забывать, что в первой фазе изменения проводятся очень мягко. «Мехмед I, восстановивший, хотя и в урезанном виде, государство Баязида, в первые годы своего правления был занят борьбой против лже-Мустафы, назвавшегося сыном Баязида, подавлением восстания Бедреддина и его мюридов (учеников). В это время он должен был мириться с большой самостоятельностью крупных бейских родов и даже опираться на них» (С.Орешкова).

Кстати о восстании Бедреддина... Пройти мимо этого крупнейшего восстания в имперской, истории османов очень трудно, тем более что оно, видимо, имеет еще и глубокий символический смысл. На третий год фазы (весной 1416-го) суфийский шейх Бедреддин, воспользовавшись трудностями новой власти, поднял против султана крестьян. Шейх и его сподвижники проповедовали аскетизм, идеи социального равенства, взаимного уважения различных религий. «Бедреддин выдвигал идеи, резко отличавшиеся от догматов суннизма – течения в исламе, которое заняло господствующее место в Османском государстве. Он, в частности, утверждал наличие у человека свободы воли, права выбора между добром и злом. Эти еретические мысли сочетались у шейха с особенно крамольной для суннитского духовенства идеей равенства мусульман и немусульман» (Ю.Петросян). Такие проповеди не нужны восточному народу-коммерсанту и очень интересны имперскому народу-идеологу. В этом смысле особенно хорош средневековый коммунист Берклюдже Мустафа (сподвижник Бедреддина), который, по словам историка Дуки, «кроме жен, провозгласил все общим: и пищу, и одежду, и запряжки, и пашни». В дальнейшем мы еще раз встретимся с отголосками коммунистических идей... Впрочем, Османская империя тут почти ни при чем, редкий имперский цикл обошелся без идей уравниловки, идей экспроприации, идей всеобщего братства, стандартных идей народа-идеолога.

Всего-то правил Мехмед I восемь лет, но и этих лет ему хватило, чтобы продемонстрировать одновременно и имперскую силу, и миролюбие, возможное лишь в первой фазе Империи.

«Был он ловкий и видный человек с атлетическим телосложением, храбрый и смелый, манеры имел привлекательные и всякого располагал к себе своей мягкостью, приобретенной хорошим воспитанием. Надо отдать должное Мехмеду: он один из очень немногих султанов достиг порядка и тишины не варварскими поступками, а мягкостью и снисхождением. Во все его походы, для усмирения своих вассалов, жители провинций без различия веры и просхождения были им щадимы» (А. Чемерзин).

Символично, что рождение имперского ритма не ухудшило отношений между молодым государством и угасающей Византией, а, напротив, резко улучшило их. «Андрианополъский двор султана Мехмеда I Челеби и константинопольский двор старика императора Мануила II Палеолога состояли в самых прекрасных отношениях, и султан титуловал императора «батюшкой», а тот его «сыном». Они не раз встречались, делили хлеб-соль. Для Царьграда, истомленного царствованием Баязида I Молниеносного, царствование Мехмеда I Рыцарственного было отраднейшим временем передышки» (А. Крымский). Как знать, может быть, именно при Мехмеде I, а не в момент взятия турками Константинополя слились ритмы умирающей и рождающейся империй.

Получив апоплексический удар и не успев определить порядка престолонаследия (что для имперского ритма, как мы знаем, нормально), Мехмед I умирает на 47-м году жизни (1421–8-й год фазы). Известие о смерти приближенные сохраняли в тайне 40 дней, ожидая прибытия в столицу наследника – его сына Мурада. В дальнейшем этот ритуал с ожиданием мчащегося в столицу наследника продержится весь имперский цикл.

Отцы и дети, не разделенные границами фаз, вполне сравнимы меж собой. Отчего не сравнить, скажем, Александра III с Николаем II – оба стояли в первой фазе. Куда сложнее понять, как у Тишайшего Алексея родился буйный Петр, а у миролюбивого Генриха VII родился грозный и кровавый Генрих VIII. Так внуку Мехмеда I и сыну Мурада II Мехмеду II в качестве примера для подражания подберут аж прадедушку (Баязида I Молниеносного). Ну а пока фаза не сменилась, все восторгаются сходством Мурада II и Мехмеда I. Вот Агафангел Крымский пишет: «Мурад II во многом напоминал отца своего Мехмеда Рыцарственного. Человек благородный, прямой, верный данному слову, он в душе был очень миролюбив и стремился даже к дервишскому удалению от светской суеты».

Миролюбие не помешало Мураду II проводить истинно имперскую политику. Уже в 1422-м он «для разминки» осаждает Константинополь, навряд ли всерьез, однако прикидывая, что нужно для настоящего штурма. Не хватало пока многого: не было флота для блокады с моря, не было осадных орудий, не хватало артиллерии. Повторного штурма Мурад II так и не начал, но если Константинополь был взят на четвертом году второй фазы, всего-навсего на втором году правления совсем еще юным султаном (23 года), то заслуга в той грандиозной победе не столько в ярости грозного Мехмеда II, сколько в долгой, планомерной – длиной в 30 лет – подготовке к штурму Мурада II. В 1424 году византийский император вновь признает себя данником султана. В 1430 году войска Мурада II вторично овладели Фессалоникой, крупнейшим городом и портом византийцев на Эгейском море, в 1431 году захватили Янину в Эпире. В 1440 году поход в Сербию и осада Белграда... Такое вот миролюбие.

Вождям первых фаз всегда везет в мнении потомков. Вторая фаза коробит своим злодейством, третья удручает серостью и рутиной, четвертая режет глаза своим явно чрезмерным блеском на сером фоне иных времен и народов. И лишь первая фаза всегда скромна, всегда опрятна, всегда вне подозрений. При явной агрессивности политики Мурада II ему приписывается и веротерпимость, и интернационализм, чуть ли не трогательная забота о византийском народе и, разумеется, любовь самих греков. «И для императора, как для всех православных греков, невраждебные православию турки, да еще с таким благородным султаном, как Мурад I, не раз казались симпатичнее, чем нетерпимые паписты-латиняне» (А. Крымский).

Убедившись в том, что и Мехмед I, и Мурад II идеально соответствуют нашим представлениям о первой имперской фазе, мы вправе проследить за тем, как развивались в первой фазе объективные исторические процессы – процессы, не связанные с личностью правителя.

В первую очередь речь пойдет о рождении т.н. тимарной системы землевладения, при которой крестьяне были свободными людьми, земля оставалась казенной, а вот доходы получал владетель тимара, обязанный за это нести военную службу сам да еще со своими людьми (на каждые три тысячи акче дохода надо было привести одного конного воина). Если отбросить военный аспект, то чем-то тимар напоминает наши госдачи, отбиравшиеся по окончании службы в пользу новых чиновников. Как и всякая иная система, отрицавшая частную собственность, тимарная система не могла развиваться сама по себе и была эффективна только при условии постоянной территориальной экспансии. Поэтому именно в первой имперской фазе «с возобновлением наступательных операций в Юго-Восточной Европе и вторичным подчинением османской власти бейликов в Западной Анатолии начинается период быстрого распространения тимарной системы. Широкая раздача завоеванных земель в качестве условных пожалований привела к заметному увеличению числа "людей меча" и расширению социальной базы султанской власти» (М.Мейер).

Таким образом, уже в первой фазе была заложена та система землевладения, которая позволила Османскому государству создать самую сильную в мире армию. Если мы уже говорили об имперской модели военного социализма, военного капитализма, то в данном случае мы сталкиваемся с апогеем военного феодализма, с государством, пусть и феодальным, но все равно созданным как единая военная машина.

Разумеется, что заработает в полную силу означенная военная машина лишь со второй фазы, однако нет ничего такого во второй фазе, что в том или ином виде не было бы запланировано или даже начато в первой фазе. Мы уже говорили, что все петровские реформы были как бы запланированы Алексеем Тишайшим, а большевистские реформы так или иначе начались при Александре III и Николае II. Точно так же в Османском цикле все, что столь ярко заявило о себе во второй фазе, уже было вчерне создано в первой.

Скажем, пресловутое янычарское войско, ставшее в имперском, да и постимперском османском обществе главным хранителем султанской власти, приобрело свой истинный облик и значение именно в первой фазе. Именно в двадцатые годы XV века для комплектования янычарского войска стала применяться система девширмэ. «Рекруты набирались из детей и юношей подчиненного населения Балкан, подвергались насильственному отуречиванию и исламизации, для чего их обычно направляли в турецкие, преимущественно сельские семьи в Малой Азии, где они использовались в различных хозяйственных работах. Через несколько лет будущих «государевых рабов» (капыкулу) возвращали в янычарские казармы. Из них набирали кандидатов для службы при дворе и в янычарском корпусе» (М.Мейер). Изначально «янычарское войско, по сути дела, представляло собой усиленную личную дружину бея, постепенно превращавшуюся в своеобразную «преторианскую гвардию» маосских султанов, обеспечивавшую их преимущество перед могучими уджбеями и усиливавшую централизм в государстве. Значение этой оплачиваемой армии, набранной через девширмэ, особенно возросло в середине XV века, когда султаны начали более настойчиво проводить политику централизации» (Р.Градева).

Именно Мурад II начал «отдельных выходцев из капыкулу назначать на высшие должности государства. Он использовал их в противовес старым беям, державшим себя независимо в отношении султана. Мурад II, используя соперничество капыкулу и старого нобилитета, балансируя между этими двумя группами, равными по силе, сумел значительно укрепить авторитет султанской власти» (С.Орешкова). В этом вся суть первой фазы – балансирование между старым и новым, старой формой и уже новым содержанием.

Мы мучительно признаемся себе в том, что наши коммунистические вожди при всей их серости, при всем их злодействе были людьми, крайне заинтересованными в развитии науки и искусства, всегда держали руку на пульсе творческой интеллигенции. То же можно сказать обо всех имперских османских султанах. Именно Мехмед I ввел традицию держать при дворе возможно более значимых персидских и арабских поэтов. «Только с царствования Мехмеда I Челеби занимается для турок заря грядущего блеска своей собственной турецкой словесности, в предыдущем же XIV веке литературное творчество на турецком языке было и небогато и неважно» (А.Крымский). В последующей истории Османской империи жестокость власти и тонкость поэзии будут рядом.

Во времена Мурада II появились первые канун-наме (своды законодательных положений), что было новшеством для мусульманского права и умаляло роль шариата. С другой стороны, именно при Мураде II впервые был введен пост шейх-уль-ислама (главного муфтия), что как бы Уравнивало в исламском мире турецких султанов с мамлюкскими султанами Египта. Кстати, первым главным муфтием стал один из последователей Бедреддина Сима-ви. (Идеологи теряют реальную власть, но сами идеи еще живы.) Еще одним важным прорицанием будущего лидерства Османского государства в мире ислама стала организованная Мехмедом I регулярная отправка в Мекку и Ме-дину денег на пожертвования для бедных.

Таким образом, все составляющие будущего величия в первой фазе уже налицо, самого же величия еще нет, хотя близость его чувствуется все более и более. Переломным моментом тут, пожалуй, является 1444 год, 31-й год фазы, последний мистический и фатальный год мистического и фатального 36-летия. За год до того коалиционные европейские войска отвоевали у османов Софию после нескольких довольно внушительных побед. В результате был заключен мир на 10 лет, по которому османы давали Сербии независимость. Тут еще и Мурад II впал в тоску и, «уставши управлять государством и под влиянием жгучего горя о потере любимого сына Аллаэтдина, решился оставить престол и передать его своему 12-летнему сыну Мехмеду» (А.Чемерзин). Фаза катилась к закату, явным был упадок сил. Но Европа не дала закончиться фазе на мирной ноте. Черт их дернул нарушить мирный договор и организовать крестовый поход. Тут-то все и перевернулось с ног на голову. Мурада тут же уговорили вернуться на трон. Он, разумеется, сам возглавил войско. Упавший было дух поднялся до грандиозных высот. Мурад был вне себя от негодования на клятвопреступников и даже якобы призвал Христа отомстить тем, кто клялся его именем и нарушил клятву. Моральное превосходство (да и численное тоже) было на стороне османов, в результате их войска нанесли «крестоносцам, а в их лице всей Европе, такое унизительное поражение, после которого европейцы стали османам не страшны лет на полтораста-двести» (А.Крымский). Так в колесо времени вошла уверенность в неодолимой силе османского войска, в разобщенности и слабости восточноевропейских государств. На протяжении всего имперского цикла османов, кажется, только албанец Скандербег не был скован жутким страхом перед османской мощью. «Варнинская победа подавила энергию Европы и была причиной того, что с этих пор вся последующая история османов до конца XVI века могла явиться лишь сплошным рядом побед и завоеваний» (А.Крымский).

На такой триумфальной ноте можно было бы закончить рассказ о первой фазе, но мы ведь знаем, что фазы не кончаются триумфально, в чем-то кризис должен был проявиться в оставшиеся 5 лет. «Покончив с варнинской экспедицией, Мурад снова удалился в Магнезию, где погрузился в негу и успокоение. Но ему опять пришлось поспешить в Европу: янычары произвели в Андрианополе возмущение, недовольные жалованьем они сожгли часть города, разграбили его, вышли из ворот и стали лагерем вне Андрианополя. Их успокоили прибавкой... Но так как визиры боялись повторения бунта, то послали просить Мурада еще раз вступить в управление государством. Он согласился возвратиться в Андрианополь, наказал более виновных янычар, а сына своего, имевшего едва 16 лет (1448 год.– Авт.), отослал в Магнезию доканчивать свое воспитание» (А.Чемерзин).

На этом, собственно, и кончается первая фаза, поскольку смерть Мурада II и смена власти произошли уже в следующей фазе. Однако ко второй фазе Мурад II уже никакого отношения не имеет, а потому приведем последние добрые слова о его смерти, сказанные современниками.

Историк-грек Франдза: «Я онемел, пораженный горем при этом известии, казалось, я потерял любимого друга». Сторонник латинян историк-грек Дука: «Бог даровал Мураду II кончину безболезненную, мирную, за то, что он свято соблюдал договоры, хотя они были заключены с христианами, и даже после победы охотно соглашался на мир».