Могильные данные в отношении к

Вопросу о Руси и болгарах

 

Кроме истории и филологии, которыми злоупотребля­ла норманнская система для того, чтобы утвердить басню о призвании никогда не бывалых Варяго-Руссов на якобы научных основаниях, приверженцы этой системы немало злоупотребляли и археологией. Такие раскопки могиль­ных курганов давали повод везде находить следы Варя­гов, к которым относили все то, что принадлежало Руси. Впрочем, такое заключение было естественно в то время, когда в тождестве этих двух народов не сомневались. Но вот что говорят археологические факты.

Византийские золотые монеты, найденные в числе нескольких сот подле Ненасытетского порога на острове Майстрове, обнимают время по крайней мере от VII века до XI включительно¹. Отсюда ясно следует, что плавание русских караванов по Днепру из Киева в Грецию восхо­дит ко времени не позднее VII или первой половины VIII века, т. е. к тому времени, когда о Варягах на Руси еще не было и помину.

¹Графа А. С. Уварова «О древностях Южной России». Автор видел из них две монеты: одну императора Ираклия, VII века, а другую Константина Дуки, XI-го. «Разные люди уверяли нас, — замечает он, — что эти монеты были найдены в различных местах. Другие, наоборот, говорили, будто они открыты вместе в одном глиняном кувшине». Едва ли вероятно, чтобы в одном кувшине хранились монеты пяти веков. В таком случае пришлось бы, пожа­луй, предположить, что какой-либо любитель византийской нумиз­матики во второй половине XI века зарыл здесь свою коллекцию. Не было ли на этом островке чего-либо вроде разбойничьего притона, в котором прятали добычу с разграбленных или с потер­певших крушение судов? Или не существовало ли здесь какого святилища, где путники клали свои жертвоприношения ради бла­гополучного плавания сквозь пороги?

 

Затем обращаю внимание читателей на те в высшей степени любопытные результаты, которые получены раскопками варшавского профессора Д. Я. Самоквасова, произведенными в 1872—73 годах в пределах земли Се­верян. Множество разрытых им могильных курганов вполне подтвердило русские, византийские и арабские известия о погребении покойников чрез сожжение у Славянорусских язычников; а вместе с тем представило разнообразные вещественные памятники и самого наро­да. Означенные могилы и находимые в них предметы вооружения и другие вещи с арабскими и византийски­ми монетами, во-первых, свидетельствуют об исконном пребывании могучего Русского племени в области Дес­ны, Семи, Суды и вообще в Приднепровском краю, а во-вторых, о воинственном характере этого племени и его деятельных торговых сношениях с миром Восточным и Греческим еще в эпоху так наз. Дорюриковскую, следо­вательно о его уже значительно развитой гражданствен­ности (разумеется, сравнительно с другими языческими народами Средней и Северной Европы того времени). С результатами раскопок г. Самоквасова и с значительней­шими его находками (особенно из Черниговского курга­на, известного под именем Черного) мне впервые при­шлось познакомиться на Киевском Археологическом съезде летом 1874 года. Мои главные выводы, добытые пересмотром вопроса о Варягах и Руси, тогда уже были закончены, и мне пришлось скорее, чем я мог надеяться, найти такое неопровержимое, вещественное подтверж­дение этим выводам¹.

¹ Интересующихся этими данными отсылаю к отчету самого Д. Я. Самоквасова «Древние земляные насыпи и их значение для науки». (Древн. и Нов. Россия. 1876. № 3 и 4.) Единственное мое замечание, которое можно сделать по поводу этой статьи, относит­ся к ссылкам на легендарные свидетельства летописи, например о погребении Олега, Аскольда и Дира. Каким способом они погребе­ны, в летописи не говорится, это известие несовременное, притом же два последние лица не исторические. Другое дело известие той же летописи о погребении у Вятичей, а также рассказы Ибн Фадлана и других арабов о погребальных обычаях Руси — это свидетельства современников и очевидцев. Далее, в среде русских славян, по всем признакам, рядом с сожжением и притом не всегда одинаковым в подробностях, существовал и другой, хотя не

 

Я не знаю, к каким натяжкам прибегнет теперь норманнская школа, чтобы отрицать эти очевидные данные и настаивать на существовании небывалого народа Варягоруссов, пришедшего из Скандинавии во второй полови­не IX века. По моему мнению, для нее остается един­ственный исход: согласиться с первоначальной летопис­ной редакцией, по которой Русь, Славяне и Чудь призы­вали Варяжских князей, и, следовательно, отстаивать эту легенду в ее первобытном, т. е. династическом значении. Но, по всей вероятности, норманисты этого не сделают; они очень хорошо понимают, что тогда и басня о призва­нии уничтожится сама собою. Сильному, воинственному Русскому племени, объединившему восточных славян и грозному для соседей, не было никакой нужды призы­вать к себе чужих князей из-за моря: оно издавна имело своих собственных. Исторические источники упоминают о Роксаланских князьях еще в первые века по Р. X. (См. выше.)

Одновременно с означенными раскопками в При­днепровском крае сделано весьма любопытное открытие далее на юге, именно в окрестностях Керчи. Открытие это, как сейчас увидим, имеет некоторое отношение к вопросам о Древней Руси и болгарах. Приведу сообще­ние, сделанное мною не далее как в марте 1876 года в одном из заседаний Московского Археологического об­щества¹:

Нельзя не отдать справедливости добросовестному исследованию г. Стасова, исследованию, которое он по-

 

--------------------------------------------

столь распространенный обычай погребения, т. е. чрез зарывание трупа; но кем именно и в каких случаях он употреблялся, еще нельзя определить с достоверностию. Наконец, достоуважаемый исследователь старается с точностию определить границы соб­ственно русского обычая сожжения трупов. Намеченные им пре­делы, т. е. область Северской Руси, вполне подтверждают древние свидетельства о месте жительства Роксалан между Днепром и Азовским морем; тем не менее подождем еще ограничивать эти пределы, пока не приведено в известность содержание большин­ства могильных курганов и в других частях Южной России. В настоящее время достаточно и того неопровержимого вывода, что Русь, на основании могильных раскопок, является также племенем туземным, южнорусским, а не пришедшим откуда-то с севера.

 

¹Из Трудов этого Общества. Т. VI. Вып. 2

 

святил объяснению фресок, найденных в 1872 году в одной Керченской катакомбе¹. Сближение их с памятниками восточными, преимущественно иранскими, по моемy мнению, очень удачно. Сходные черты в костюмах, вооружении и орнаментах, встречающиеся здесь, дей­ствительно указывают на связи с Востоком, с Азией и на восточное происхождение самых племен, представители которых изображены на данных фресках. Но за этим общим положением возникает неизбежный вопрос, нельзя ли еще точнее определить, какие именно племена, какие народные типы, какую эпоху имеем мы перед собою?

Время, к которому должны быть отнесены означен­ные фрески, г. Стасов полагает между началом II и кон­цом IV века по Р. X. По всем данным такое положение надобно считать верным или весьма вероятным. Следова­тельно, мы имеем перед собою последнюю эпоху Боспорского царства, эпоху династии Савроматов. Известно, что в самом начале первого века по Р. X. Боспорским краем овладело сарматское племя Аспургов. Это было одно из тех Сарматских племен, которые издавна жили между Азовским морем и Кавказом, и отчасти на Таманском полуострове, т. е. в самых пределах Боспорского царства. Князья Аспургов, захвативших это царство, по дошедшим до нас монетам, носили по преимуществу имена Савро­матов и Рескупоридов. Эти варварские князья, однако, уже настолько были знакомы с эллино-римскою цивили­зацией и настолько искусны в политике, что вначале они сумели приобрести покровительство самих римских им­ператоров, начиная с Августа и Тиверия. Разумеется, чтобы обеспечить за собою Боспор, они признали себя покорными вассалами римских императоров, и показыва­ли им особую преданность; это видно, между прочим, из того, что они к своим именам присоединили имена своих покровителей; отсюда мы встречаем на монетах и надпи­сях Тиверия Юлия Савромата или Тиверия Юлия Реску-

 

¹ Отчет Императорской Археологической комиссии за 1872 год с атласом. Спб. 1875 г.

 

порида¹. Но подчинение Риму продолжалось только до тех пор, пока в самой Римской империи не наступил смутный период, т. е. до второй половины III века. Тогда Савроматская династия не замедлила воспользоваться этими смутами, чтобы приобрести самостоятельность.

Находясь в тесных отношениях с миром Эллино-римским, подчиняясь влиянию его цивилизации, Савроматы в то же время, очевидно, сохраняли нравы и предания, вытекавшие из восточного происхождения. Они заклю­чали родственные связи с потомками Митридата Понтийского, который одно время, как известно, владел Боспор-ским царством, и вследствие этих связей последняя Боспорская династия может быть равно относима к Савроматам и Ахеменидам. Я именно позволяю себе в главных фигурах, которые изображены на фресках, усмотреть представителей этой Савроматской эпохи в Пантикапее, разные бытовые черты, здесь встречающиеся, без сомне­ния указывают на двойственное влияние, т. е. римское и восточное.

Герой этих фресок, т. е. лицо погребенное в данной катакомбе, есть, конечно, один из предводителей, отли­чившийся своими подвигами в войнах с соседними варва­рами; а известно, что соседние варварские народы в эту эпоху все более и более теснили Боспорское царство, пока впоследствии не разрушили его окончательно. Тип главного героя и его воинов, а также и вооружение их совершенно соответствуют известиям древних и средне­вековых писателей о народах сарматских. А Сарматы, как это утвердительно можно сказать, принадлежали к Арийской семье и в ближайшем родстве находились с народами Мидо-иранской группы. Означенные воины покрыты чешуйчатым панцирем, конусообразным шле­мом и имеют копья, у всадников по одному длинному, а у пехотинцев большею частию по два коротких. На Траяновой колонне мы именно встречаем сарматских всадни­ков, покрытых такою же чешуйчатою бронею. Тацит

 

¹Любопытно, что князья Роксалан точно так же поступали в отношении к некоторым римским императорам. В одной латинс­кой надписи упоминается роксаланский князь Элий Распарасан, по-видимому, современный Элию Адриану.

 

говорит, что знатные Роксалане (а Роксалане было сарматское племя) носили чешуйчатые панцири из желез­ных блях. Аммиан Марцелин сообщает о Сарматах, что они были вооружены длинными копьями и носили полот­няные кирасы, на которых была нашита роговая чешуя, сделанная наподобие птичьих перьев. Конусообразные шлемы суть также одна из принадлежностей сарматских народов; они встречаются и на сарматских всадниках Траяновой колонны, и у древних Руссов. (Мы же, как известно, доказываем, что древняя Русь тождественна с Сарматами — Роксаланами.) Эта форма шлемов, конечно, имеет восточный характер; конусообразные шапки пре­обладали всегда у иранских народов. У самого предводи­теля Пантикапейского сверх того наброшен на плечи плащ, развевающийся позади. Этот плащ есть также одна из принадлежностей знатных лиц у Сарматских народов. Лев Дракон именно упоминает о таком плаще как об одной из отличительных черт Руси от греков. Еще преж­де того Прокопий нечто подобное говорит о болгарах. Я не утверждаю тождества Аспургов ни с болгарами, ни с Роксаданами или Русью; я только говорю об их общей принадлежности к Сарматскому семейству. Рядом с об­щими чертами встречаем и некоторые отличия, например овальная форма и небольшой размер щитов не походят на большие и суживающиеся книзу щиты древней Руси. Впрочем надобно взять в расчет и разницу эпох: между IV и X веком могли, конечно, произойти разные переме­ны в вооружении и привычках сарматских народов. К таким переменам, например, надобно отнести и употреб­ление стремян; известно, что у греков и у римлян не было стремян. Их мы не находим и на данных фресках. Тогда как древняя Русь употребляла их; по крайней мере это можно сказать о IX и X веке. Укажу на раскопки, произведенные г. Самоквасовым в Приднепровском краю; в могилах языческой Руси найдены между другими пред­метами и стремена.

Затем обращу внимание еще на отличительную черту типа, встречающегося на означенных фресках. Пантикапейские воины являются здесь без всяких признаков бороды и усов; а из-под шлемов их совсем не видно

волос. Но бритые подбородки и оголенные головы, как известно, составляли принадлежность древних руссов и древних болгар; а оба эти народа принадлежали первона­чально к Сарматской группе и жили около Азовского моря, т. е. в Сарматских краях. Разница с типами фресок заключается только в том, что на последних отсутствуют и усы. Но, во-первых, обычай бритья, конечно, видоизме­нялся по разным племенам; а во-вторых, не забудем раз­ницу нескольких столетий между данными фресками и временем Святослава; моды могли несколько меняться. Самые руссы X века, по известию арабов, не все брили бороду; некоторые отпускали ее. Замечательно, что лица русских воинов в известной рукописи XIV века, заключа­ющей Сказание о Борисе и Глебе, эти лица так же, как на данных фресках не имеют ни бороды, ни усов. Кроме того известно, что римляне брили не только бороду, но и усы, и можно также предложить вопрос: не отразилась ли эта мода и на Боспоре Киммерийском? Под шлемами Пантикапейцев, как я сказал, совсем не видно волос. По этому поводу напомню известие Лукьяна, греческого пи­сателя II века по Р. X. В своем рассказе Токсарис он сообщает, что Скифы и Алане походят друг на друга и говорят близкими языками, но Скифы носят более длин­ные волосы, и один из героев рассказа, Скиф, выдающий себя за Алана, должен был обрезать свои волосы по-алански. И действительно, известные нам по памятникам фигуры Скифов обыкновенно снабжены длинными воло­сами и бородою. Алане принадлежали все к той же груп­пе народов Сарматских, как боспорские Аспурги, как древние руссы и болгаре. Известно, что наш Святослав имел оголенную голову с чубом; языческие болгарские князья, по замечанию одного хронографа, были «с остри-жеными главами». А Прокопий еще в VI веке говорит, что гунны-болгаре имели оголенные щеки и подбородок, а также подстриженную кругом голову с пучком волос наверху.

Но кроме пантикапейских воинов, покрытых шлемом, мы видим еще три фигуры из того же ополчения, с открытыми головами. Они также без бороды и усов, но имеют волосы на голове, спускающиеся до ушей или

немного ниже. Эти три фигуры не имеют ни шлема, ни панциря, а вооружены щитом и двумя короткими копья­ми. (По словам Маврикия, два копья-дротика составляли обычное вооружение славян.) Мне сдается, что это фигу­ры женские, особенно две последние, у которых волосы как будто скручены назад и лица совсем не мужские. Известно, что именно у Сармат женщины отличались воинственными привычками, что они ходили на войну вместе с мужчинами и носили мужское платье. У некото­рых племен был даже обычай, что девушка не может выйти замуж, пока не убьет хотя одного неприятеля. Эти сарматские женщины и послужили источником для гре­ческих сказаний об амазонках. Если обратимся к Руси и болгарам, то найдем у них ту же сарматскую черту. По известиям того же Прокопия, писателя VI века, после сражений византийцев с болгарами обыкновенно на поле битвы между павшими варварами находили женские тру­пы. Точно то же заметил и Лев Диакон о руссах Святос­лава. То же самое подтверждает арабский писатель Масуди о болгарах в X веке. Он говорит следующее: «когда они отправляются в поход, то строятся в ряды; стрелки из лука образуют передний строй, а женщины и дети задний». (Гаркави. 126.) По моему мнению, известие это замечательным образом совпадает с Керченскими фрес­ками, именно с IX таблицей атласа, на которой изобра­жена пехота: впереди два воина в шлемах и панцирях, а позади три без панцирей и шлемов. Из последних две самые задние фигуры я принимаю за женщин, а третью, помещенную в середине, я готов счесть за мальчика.

Что касается до остальных фигур, т. е. до неприятелей Пантикапейцев, то г. Стасов, по справедливости, различа­ет между ними два типа. Первый, изображенный на таб­лице X, близок к той же Сарматской народности. У него также нет ни бороды, ни усов; но он отличается густыми и довольно длинными волосами. У воинов этого типа нет ни шлемов, ни панцирей, ни щитов, и даже у главной фигуры, т. е. у предводителя. На плечах у последнего, однако, наброшен плащ, похожий на сарматский; а на левом боку довольно большой меч; вместо панциря ему по-видимому служит кожаная кираса. Это по всем при-

знакам какой-то соседний степной, конный народ. Но второй тип, изображенный на таблице VI, уже гораздо более удален от Пантикапейского. Он представлен в од­ном только лице. Это мужчина с резкими чертами лица, густыми, отброшенными назад волосами и черною гус­тою бородою. Он пеший, также без шлема и панциря, но вооружен широким ножом или кинжалом и ромбовид­ным щитом. Мы можем предположить в нем представи­теля какого-либо из соседних черкесских горных племен. Очень может быть, что здесь изображен поединок между пантикапейским предводителем и вождем неприятельс­кого войска. Вместо общего сражения решать дело по­единком было иногда в обычае у варварских народов, и между прочим у народов прикавказских. Напомним еди­ноборство тмутраканского князя Мстислава Чермного с касожским или черкесским князем Редедею. А гораздо ранее того у Конст-на Багрянородного в его соч. об Управл. Империей встречаем рассказ именно о едино­борстве боспорского царя Савромата VII с протевоном или вождем Херсонитов Фарнаком. Это единоборство, решившее судьбу их войны, происходило, как надобно полагать, в IV веке по Р. X., следовательно, в эпоху, к которой можно отнести данные фрески. Но не этот эпи­зод здесь изображен. Единоборство с Фарнаком окончи­лось смертью Савромата; тогда как здесь пантикапейский предводитель, очевидно, торжествует; притом Савромат был поражен копьем, а у пешего воина в руках только меч. Странно только одно, почему противники сражают­ся при неравных условиях: один на коне и лучше воору­жен, а другой пеший, но зато со щитом, которого нет у Пантикапейца. Может быть, варвар понадеялся на свою силу и ловкость и сам пожелал сражаться при этих усло­виях. Но могло быть и то, что он уже потерял коня и теперь, с кинжалом в руке, готовится дорого продать свою жизнь.

Обращу также внимание ваше на следующее обстоя­тельство. Из всех трех данных типов мы не находим ни одного, который бы напоминал присутствие в тех стра­нах народностей угорского, турецкого или монгольского корня. Это подтверждает высказанное мною мнение о

принадлежности настоящих Скифов и Сармат к арийско­му семейству и о том, что турецко-татарские народы появляются в тех краях довольно поздно, приблизительно около VI века. (Что, между прочим, важно и для решения вопроса о каменных бабах.)

Мне остается еще сделать одно сближение. Перехо­дом к нему может послужить упомянутое мною выше известие Масуди о болгарах. Известие это по всем при­знакам относится не столько к Дунайским болгарам, сколько к Черным, т. е. к тем, которые жили на Кубани и на Боспоре Киммерийском, ибо он говорит о язычниках; тогда как у Дунайских болгар в его время процветало христианство. В своих исследованиях я именно доказы­вал, что болгаре приблизительно в V веке завладели по­чти всем Боспорским царством и жили здесь еще в IX и X вв., когда этот край был освобожден от хазарского ига и покорен Русью и там основано известное Тмутраканское княжество. Следовательно, господство Сарматских Аспургов здесь сменилось господством болгар и потом Руси, племен тоже сарматских. Эта смена происходила посте­пенно; причем кроме сходства нравов, без сомнения, на последние племена продолжало действовать и влияние древней боспорской цивилизации.

Масуди говорит, что у языческих болгар сожигали мертвеца или заключали его в храмину вместе с женой и слугами. Но такой же двоякий обычай погребения, т. е. чрез сожжение и зарывание трупа, существовал и у язы­ческой Руси. Обряд сожжения подробнее всего описан у Ибн Фадлана. Между тем Ибн Даста, писатель X века, так же, как Масуди и Фадлан, говорит следующее о Руссах. «Когда умирает кто-либо из знатных, то выкапы­вают ему могилу в виде большого дома, кладут его туда и вместе с ним кладут в ту же могилу как одежду его, так и браслеты золотые, которые он носил; далее опускают туда множество съестных припасов, сосуды с напитками и чеканенную монету. Наконец кладут в могилу живою и любимую жену покойника. Затем отверстие могилы зак­ладывается, и жена умирает в заключении» (по переводу Хвольсона, стр. 40). Очевидно, Ибн Даста о Руси повторя­ет с большими подробностями то же, что сказал Масуди

о болгарах Таврическо-Таманских. Но Ибн Даста по всем признакам также говорит о Руси именно Тмутраканской или Таманской; он изображает ее живущею на сыром, болотистом острове.

Но что же это за дом или храмина, вкоторой погреба­ли знатных болгар и руссов в Таврическо-Таманском крае?

Нет сомнения, что тут идет речь о катакомбах, подоб­ных той, фрески которой мы имеем перед собою. Следо­вательно, весьма вероятно, что дальнейшие розыски в катакомбах Боспорского края приведут к открытиям пред­метов из другой, более поздней эпохи, сравнительно с Аспургианской династией Савроматов, то есть из эпохи болгаро-русской.

V

Тмутраканская Русь г. Ламбина¹

 

В нашей исторической литературе, особенно в отделе исследований, заметно делает успехи следующая черта (впрочем, заимствованная от других): во что бы то ни стало сообщать своим произведениям внешний вид глу­бокомыслия и обширной учености. С этою целью они обставляются многочисленными, кстати и некстати при­веденными, цитатами и ссылками на источники, а также удивительными соображениями и сопоставлениями; толь­ко логика и вообще мыслительная работа остаются в некотором пренебрежении. Авторы их не особенно хло­почут о том, чтобы предварительно вдуматься в факты, проверить известия, перебрать их со всех сторон, выяс­нить до возможной степени и потом уже приступать к изложению. Последний прием, конечно, потребует более времени и более усилий; но зато и результаты были бы несравненно плодотворнее. Такие или тому подобные мысли иногда приходят нам в голову при пересмотре

 

¹Из журнала «Русская Старина». 1874. Март. Эта статья, по хронологическому порядку, собственно должна быть помещена перед исследованием «О славянстве болгар», но случайно не попа­ла на свое место.

 

трудов той исторической школы, которая известна под именем норманизма. Интересно особенно следить за ее усилиями с помощью подобранных цитат, произвольных догадок и не всегда остроумных соображений доказать невозможное, т. е. утвердить, якобы на научных основа­ниях, ту басню, которая служит исходным пунктом нор­маннской теории. Но результаты всегда будут одни и те же: никакие натяжки не помогут, и для науки басня всегда останется баснею. А наружно-ученая обстановка может сбивать только читателей, или предубежденных или совершенно некомпетентных.

В январской книжке журнала Министерства Народ­ного Просвещения мы с интересом прочли исследование г. Ламбина: «О Тмутраканской Руси», которое, как сказа­но в оглавлении, представляет отрывок из сочинения: «Опыт восстановления и объяснения Нестеровой летопи­си». Несколько времени тому назад мы имели случай отвечать на возражения г. Ламбина против нашего мне­ния о несостоятельности норманнской теории («Рус. Стар.» 1873 г., сентябрь). А может быть, мы отнеслись к его возражениям несколько сурово; но их тон и содержа­ние давали нам на то полное право. Новый труд г. Ламби­на подтверждает за ним репутацию трудолюбивого ис­следователя; но, увы, он также подтверждает вновь и несостоятельность его теории. Чтобы не быть голослов­ными, передадим сущность этого труда.

Г. Ламбин задался мыслию, что Тмутраканское кня­жество основано Олегом и его норманнскою дружиною. Первое известие нашей летописи о связях киевского князя с Тавридой встречается в договоре Игоря. Там есть условие, чтобы русский князь не имел притязания на Корсунскую область и не позволял бы нападать на нее Черным болгарам. То же условие не воевать Корсунской области повторяется и в договоре Святослава. Это усло­вие ясно указывает на существование русских владений в Тавриде, по соседству с Корсунью, т. е. на существова­ние Тмутраканского княжества еще во времена Игоря. Но каким князем оно было основано? В Олеговом дого­воре о Корсунской стране не упоминается; а этот дого­вор, судя по летописи, заключен в последний год его

княжения. Следовательно, договоры не дают никакого ос­нования приписать Олегу начало Тмутраканского княже­ства. Однако г. Ламбин упорствует в своем мнении и старается подкрепить его рядом совершенно произволь­ных догадок и выводов. Так, по его мнению, условия о Корсунской стране суть не что иное, как «отдельный трак­тат, заключенный между Русью и херсонцами и включен­ный в общий договор с греками». Это произвольное пред­положение, в свою очередь, опирается на другое предпо­ложение, точно так же произвольное, о каких-то грабежах и набегах на Херсонскую область, которые русские «доз­воляли себе при Игоре» именно потому, что об этой обла­сти не было упомянуто в Олеговом договоре (59). Таким образом, обиды корсунцам очень просто объясняются забывчивостию и непредусмотрительностию греческой дип­ломатии при заключении Олегова договора. Но, в таком случае, условие о Корсунской области в договоре Святос­лава также предполагает грабежи и набеги. Стало быть, русские «дозволяли себе» эти набеги, несмотря на Игорев договор; а следовательно, причем же тут Олегов договор? Вот к каким обратным заключениям могут иногда приво­дить блистательные догадки автора.

Дальнейшие соображения г. Ламбина относительно того, что в статье Игорева договора о Корсунской стране под словами русский князь подразумевается не Игорь, а кто-то другой, представляют такую путаницу, которую в коротких словах передать невозможно. Справедливость, однако, требует прибавить, что посреди этой путаницы встречается и дельное соображение, а именно о Черных болгарах: эти болгаре не были ни Дунайские, ни Камс­кие, а должны почитаться Кубанскими.

Представим теперь образцы того способа, каким ав­тор восстановляет первоначальный текст нашей летопи­си. Дело идет все о той же статье Игорева договора. В летописном своде по Лаврентьевскому списку сказано: «А о Корсуньстей стране. Елико же есть городов на той части, да не имать волости князь Руский, да воюет на тех странах, и та страна не покаряется нам». Г. Ламбин, на основании вариантов по другим спискам, восстановляет следующее чтение: «да не имате волости, князи рустии,

да воюете на тех странах, и та страна не покаряется вам». Автору, для его смелой догадки, что в Игоревом договоре речь идет не об Игоре, желательно было слово князь руский обратить в звательный падеж множествен­ного числа. Прекрасно; но каким образом, предполагая здесь разные ошибки в списках летописи, он не видит самой главной и оставляет бессмыслицу? Можно ли чи­тать «да воюете на тех странах». Выходит, что греки, стараясь оградить Корсунскую область от притязаний русских князей, в тjже время позволяют им воевать ее. Каким образом не догадаться, что здесь пропущена час­тица «не» («да не воюет»). Этот пропуск очевиден и по дальнейшему условию, чтобы русский князь не пускал Черных болгар нападать на Корсунскую область. То же условие не воевать этой области подтверждается и в договоре Святослава.

О Черных болгарах в том же договоре сказано: «А о сих, оже то приходять Чернии болгаре и воюют в стране Корсуньстей, и велим князю Русскому да их не пущаеть и пакостять стороне его» (по Ипат. списку). Что такое значит «стороне его»? Это место, очевидно, дошло до нас в испорченном виде, и Тимковский если не вполне, то приблизительно исправил чтение таким образом: «да не пущает пакостить стране той». Но г. Ламбин именно эту-то бессмыслицы и отстаивает. По его мнению, надобно читать: «и велим князю русскому да их не пущает: пако­стят и стране его». Выходит, что греки в договоре с русским князем условие о недопущении болгар в страну Корсунскую мотивировали тем, что они вредят и его собственной стране (т. е. владению русского князя). Так именно и объясняет нам г. Ламбин. Объяснение, как ви­дите, в высшей степени произвольное; но оно нужно г. Ламбину, чтобы подкрепить свою теорию о положении Тмутраканской Руси. Последняя, по его мнению, находи­лась в Тавриде, где-то между Корсунью и Черными бол­гарами или хазарскими округами; хотя город Тмутракань, как известно, лежал на Таманском, а не на Таврическом полуострове.

Далее г. Ламбин делает самое неожиданное предполо­жение. Тмутраканская Русь оказывается у него ни более

ни менее, как Аланское княжество, о котором Констан­тин Багрянородный упоминает в своем сочинении «Об управлении империи». Описание Константина не допус­кает и мысли, чтобы речь шла о каких-либо других Ала­нах, кроме Кавказских. А по мнению г. Ламбина, «о Кав­казской Алании у него здесь неможет быть и речи». Эта Алания у него оказывается в восточной части Крыма. Тут встречается маленькое затруднение: у Константина гово­рится, что князь Алан может подстерегать хазар на пути к Саркелу, лежавшему на Дону. Относительно народа, обитавшего на северной стороне Кавказа, такое известие понятно; а относительно обитателей Тавриды оно было бы очень странно. Г. Ламбин из этого затруднения выпу­тывается весьма просто: он предполагает, что у Тавричес­ких Алан были корабли, на которых они ходили в Азовс­кое море, а следовательно, и в Дон. Для полной вероятно­сти такой догадки остается еще предположить, что хаза­ры жили не на восток от Азовского моря, а на запад. Автор исследования согласен, пожалуй, допустить, что Константин тут «спутался» и что известия его «нуждают­ся в строгой критической оценке»; но то несомненно, «что у него под названием Алании почему-то сокрыта Русь Черноморская». Конечно, при таких наивно-крити­ческих приемах сомнение и невозможно.

В числе доказательств, что Тмутраканское княжество основано отнюдь не Игорем, а Олегом, важную роль играют их характеры. Игорь оказывается князем слабым, ленивым и невоинственным; Олег же имел совсем проти­воположные свойства. Мы уже имели случай заметить, что иностранные свидетельства рисуют нам Игоря кня­зем чрезвычайно предприимчивым и деятельным, а что Олега история знает только по имени, ибо о делах его у нас нет никаких известий, кроме летописных легенд. Но что могут значить подобные замечания для таких глубо­комысленных исследователей!

Дальнейшие рассуждения г. Ламбина представляют все тот же ряд самых произвольных догадок и удивитель­ных соображений, которые передавать мы не беремся. В конце своей статьи он возвращается к известным гречес­ким отрывкам, найденным Газе и помещенным в его

издании Льва Диакона. Относительно их г. Ламбин опять позволяет себе все те же вопиющие толкования. Во-первых, оба отрывка он приписывает одному и тому же автору; на что нет ровно никаких доказательств. Напро­тив, по содержанию их можно прийти к выводу совер­шенно противоположному. Во-вторых, он думает, что ру­копись, в которой найдены эти отрывки, представляет собственное письмо предполагаемого Херсонского на­чальника, что они суть его «черновые автографы». И эта догадка вполне произвольная. В-третьих, по мнению Газе, письмо отрывков принадлежит X или даже XI веку; а г. Ламбин относит их к IX веку, и опять совершенно произвольно, единственно для того, чтобы приурочить их ко времени Олега и открыть его в том князе варваров, о котором говорится во втором отрывке. Нельзя же счи­тать серьезными доказательствами те крайние натяжки, с помощью которых автор усматривает «поразительно тес­ную связь» между двумя упомянутыми отрывками и дву­мя из писем патриарха Николая Мистика (помещенных в «Specilegium Romanum», t. X). Например, у патриарха в одном месте упоминается об опасном пути и благополуч­ном прибытии в «город Херсонитов». Г. Ламбин считает это письмо ответным на первый отрывок, где описывают­ся переправа через реку Днепр и трудный поход в город Маврокастрон. Не говоря уже о различии Маврокастрона от города Херсонитов, тут не может быть связи и потому, что сообщение Византии с Корсунем производи­лось морем, а в отрывке говорится о сухопутном походе. Но к каким догадкам и выводам нельзя прийти с подоб­ными критическими приемами!

Г. Ламбин упорствует в том мнении, будто второй из упомянутых отрывков заключает в себе намек на пресло­вутое призвание князей из Скандинавии. Для большей убедительности он перепечатывает весь этот отрывок в латинском переводе и подчеркивает соответственные с своею целью выражения. Но сколько бы ни перепечаты­вали данный отрывок, ни один серьезный исследователь не найдет там искомого намека. А что касается до варва­ров, чуждавшихся греческого образа жизни, сопредель­ных князю, властвующему к северу от Дуная, и нравами

ему подобных, то весьма мало оснований видеть в них Таврических готов Тетракситов. Эти готы представляли небольшое племя, уцелевшее в горной, южной части Кры­ма. Они издавна (еще с IV или V века) исповедовали христианскую религию, и, по всей вероятности, их нравы в данное время совсем не походили на языческую Русь. Невероятно, чтобы они возымели к последней более со­чувствия, чем к грекам, и передались на ее сторону. Их недружелюбные отношения к Руси слышатся еще и в XII веке в «Слове о полку Игореве». Отрывок указывает именно на ту часть варваров, которая подчинена нам, т. е. грекам. (Хотя тут же оказывается, что подчинение было более номинальное.) Следовательно, была и другая часть этих варваров, грекам не подчиненных. Г. Ламбин утвер­ждает, будто, кроме готов, история не знает никаких других обитателей Тавриды, сходных обычаями с Русью. Но прежде нежели делать подобные выводы, следовало уяснить вопрос: какие племена могли обитать в то время в Тавриде? Кроме готов, мы имеем положительные сви­детельства о пребывании на полуострове печенегов. Да­лее, г. Ламбин упустил из виду очень важное свидетель­ство Прокопия о гуннах, поселившихся в юго-восточной части Крыма, между Боспором и Херсонесом. Эти-то таврические гунны, по нашему мнению, и есть искомый народ.

 

 

ДАЛЬНЕЙШАЯ БОРЬБА

О РУСИ И БОЛГАРАХ

И гуннский вопрос

То, что следует далее, написано после первого издания Разысканий о начале Руси, т. е. после 1876 года, и составляет дополнение к настоя­щему, второму, изданию.

ДАЛЬНЕЙШАЯ БОРЬБА

О РУСИ И БОЛГАРАХ

I

Славяно-Балтийская теория¹

 

Свою борьбу с норманнской школой по вопросу о происхождении Руси мы можем считать почти окончен­ною. В течение полемики, длившейся около шести лет, она не опровергла научным, систематическим способом ни одного из моих главных выводов и доказательств; но я весьма благодарен ей за некоторые поправки второсте­пенной важности, а главное — за поднятый ею труд воз­ражений, помогших мне еще более разъяснить шаткость ее оснований. Хотя некоторые представители этой систе­мы и продолжают отстаивать ее с помощью обычных приемов, но такие приемы могут вводить в заблуждение только людей некомпетентных или пристрастных. Напри­мер, в последнее время норманизм с особым рвением ухватился за какую-то сочиненную им теорию конных и пеших народов, с помощью которой пытается отвергнуть тождество Роксолан и Руси. Любопытно главное основа­ние для этой попытки. В первом веке по Р. X. Роксолане

 

¹Из журнала «Русская Старина». 1877. Март. По поводу сочи­нения С. Гедеонова «Варяги и Русь». Спб. 1876 г.; два тома.

 

совершили набег за Дунай в числе девяти тысяч конни­цы, которая обнаружила неискусство в пешем бою; а в X веке, т. е. спустя ровно девятьсот лет, Русь явилась за Ду