Разногласие летописцев по вопросу о Варягах и Руси

 

Повторять слова о бесстрастии наших летописцев зна­чит повторять положение давно отвергнутое. Представле­ние о летописце как о монахе, заживо погребенном в Киевских пещерах, это представление годится только для поэзии (как Пимен Пушкина). Человек, вполне отрек­шийся от мира и углубившийся в себя, не мог знать того, что совершалось на пространстве Русской земли и сле­дить за ее разнообразными событиями. Откуда, напри­мер, мог он иметь под руками такие документальные источники, как договор с Греками или договоры между­княжеские? Эти документы хранились при княжеских дворах. Кто мог сообщать ему поучения, послания и во­обще грамоты княжеские, подробности битв, дипломати­ческих сношений, советов князей с дружиной, даже по­мыслы и побуждения того или другого князя? и т. д. Ясно, что все это не могло быть писано без ведома и соизволения самих князей. Сам г. Погодин (Исслед. и лекц. IV стр. 7) указал на официальное значение летопи­сей. Но вообще эта сторона вопроса до сих пор не была достаточно обследована. Слово официальность, конечно, тут не должно быть понимаемо в настоящем его смысле. В наше время официальная литература почти не оставля­ет самостоятельности и свободы для редакции. Но в те времена еще наивных литературных приемов такой стро­гой дисциплины не могло быть.

Уже по самому характеру своему, имевшему государ­ственное значение, летопись не могла быть предпринята и исполнена простым смиренным монахом (каким изоб­ражают нам Нестора), без благословения игумена и во­обще без участия монастырских или церковных властей. Напротив, по всем признакам, летопись вел или сам игу-

 

-------------------------------------

случайное и не иметь особого значения. А сопоставление двух игуменов Выдубецкого монастыря, Сильвестра и Моисея, сделано еще Срезневским («Древние памятники письменности», под 1200 годом. Известия Акад. Н. X. 167). Позд. пр.

мен, или возлагал этот труд на кого-либо из братии, наиболее способного к такому делу; причем, конечно, не оставлял его своим руководством и сообщением матери­алов. А игумены ближних монастырей, наряду с другими церковными властями, как известно, были вхожи в кня­жеский дворец, призывались иногда в княжескую думу, участвовали в торжествах, посольствах и т. п. Нет сомне­ния, что гражданские летописи нередко велись по пору­чению и под надзором самих князей. Что князья наши были знакомы с летописями, на это встречаем указания в их действиях. Например, они хорошо знали свою ро­дословную, старые счеты с другими княжескими родами, те княжие столы, которые занимали их предки и пр.; что без записей трудно себе представить. Летописное дело в древней Руси, как и всякое книжное дело, конечно, при­надлежало духовенству, и началось оно, по всей вероят­ности, записями при архиерейских кафедрах, а также записями монастырскими. А потом, по образцу визан­тийскому, начались и летописные своды с гражданским характером. Князья необходимо должны были восполь­зоваться ими для своих и государственных потреб­ностей.

Оттого что наши летописи не были делом личным, а велись, так сказать, преемственно и составлялись под наблюдением властей, оттого-то они и получили такой безличный характер и не сохранили имен своих авторов. До нас дошли некоторые имена; но и тут мы в затрудне­нии определить долю их личного вклада.

Итак, мы не находим ничего необыкновенного, если летописный свод, составленный в конце XII или начале XIII века в Выдубецком монастыре, был совершен игумном этого монастыря или под его руководством кем-либо из братии, не без ведома их милостивца великого князя киевского Рюрика Ростиславича. Конечно, лето­пись велась не в одном Выдубецком монастыре. Она могла быть ведена и в других, особенно в Печерском. Но случилось так, что свод Выдубецкий получил более официальное и государственное значение, чем прочие. Свод этот, может быть, пользовался отчасти и Печерским летописцем, почему и сохранил так много подроб-

ностей о монастыре Печерском; впрочем, последний по своему первенствующему значению и по своим связям с другими монастырями неизбежно должен был иметь значительную долю влияния и в деле летописном. Своды и сборники летописные постоянно переписывались, пе­реходили из монастыря в монастырь, из города в город; причем пополнялись или сокращались, смотря по мест­ным потребностям и условиям. Дело это велось, конеч­но, с теми литературными приемами, которые вполне соответствовали времени. Строгой системы, точности в изложении и списывании, выдержанности тона и т. п. качеств странно было бы и требовать от наших летопис­цев и списателей.

Мы нисколько не отрицаем, что в старейшей, т. е. Сильвестровой редакции Повести временных лещ уже было известие о Варягах; при других обстоятельствах это известие, пожалуй, и не получило бы такого видного значения; а при тех условиях, при которых составился свод конца XII века, оно выдвинулось еще более и полу­чило вид исторического факта. Таково наше предполо­жение.

Есть и другие поводы думать, что легенда о Варягах настоящий свой вид получила в своде не ранее конца XII века. Во-первых, как мы уже указывали в первой статье, ни один из других литературных памятников нам известных и несомненно принадлежащих эпохе дотатарской, не упоминает о призвании Варягов и не знает норманна Рюрика как родоначальника русских князей. Следовательно, эта легенда в те времена еще не была общественной или общепринятой. Во-вторых, дошедшие до нас летописные сборники представляют значитель­ное разногласие по вопросу о Варягах-Руси. Разногласие это еще более увеличится, если сличим их с показания­ми польских и западнорусских историков, которые пользовались русскими летописями; так как после упад­ка Киева летописное дело, кроме Северной России, не­которое время процветало и в Западной, особенно на Волыни. Мы уже указывали на Длугоша и Стрыйковско-го, которые сообщают известия, взятые из русских ле-

тописей. Они не знают Руси, пришедшей откуда-нибудь из-за моря: Русь представляется им народом туземным, с незапамятных времен обитавшим в Южной России. Они хотя упоминают об Оскольде и Дире, но как о туземных киевских князьях, потомках Кия. В то время как Оскольд и Дир, говорят они, владели южнорусскими племенами, севернорусские племена (по Длутошу, пере­селившиеся с юга, потому, что тяготились господством южных князей) приняли к себе на княжение трех Варя­гов. Стрыйковский уже знает басню о Гостомысле; о призвании же Варягов замечает: «Летописцы русские не объясняют, кто были Варяги; но просто начинают свою хронику таким образом: послаша Русь к Варягам (за­метьте: посылает Русь к Варягам, а не к Варягам-Руси), говоря: приходите княжить и владеть нами». В другом месте он говорит, что русские хроники ведут род своих князей от колена римских цезарей, именно от выходца римского Палемона, который с 500 товарищей удалился на берега Балтийского моря в Жмудь и Литву; «так ведут свой род великие князья московские и настоящий Иван Васильевич». Здесь опять встречается поверье о пришествии княжеского рода, а не целого народа Русь; мнение о выходе из Литвы, как видим, началось не с Ивана Грозного, а существовало уже при его предше­ственниках. Свидетельство Стрыйковского подтвержда­ется Герберштейном, который писал в первой половине XVI века. Он также пользовался русскими летописями, приблизительно в сводах XIV и XV веков; также знает басню о Гостомысле и также не смешивает Русь с Варя­гами. Он говорит, что Руссы прежде платили дань Казарам и Варягам; что из русских летописей он не мог узнать ничего, кроме имени, кто были Варяги и из какой земли они пришли, и что по мнению самих Русских, призванные ими три брата вели свое происхождение от Римлян.

Длугош относительно происхождения Руси заметил, что мнения писателей об этом предмете разнообразны, и что это разнообразие «более затемняет, чем выясняет истину». Герберштейн, Стрыйковский и Гваньин поясня-

ют нам, в чем именно состояли различные толки о проис­хождении имени Русь. Они приводят следующие мнения: 1) от Руса, то библейского, то брата Чеху и Леху; 2) от сарматского народа Роксалан; 3) от города Русы; 4) от русых волос; 5) от слова рассеяние, почему Греки прежде называли Русских Спорами (6-е мнение приводят Воскре­сенская и Густынская летописи: от реки Русы или Рось). Замечательно, что в числе этих разнообразных мнений, сообщаемых западными писателями, совсем нет проис­хождения имени Русь от пришлой Варяжской Руси. По­вторяю, для нас весьма важно, что западные писатели, имевшие под руками русские летописи не смешивают Русь с Варягами; Русь у них остается народом туземным, а Варяги иноземцами, как, по всей вероятности, и было в древнейших летописях. Варягов призывает сама Русь. Басня о Палемоне в пересказе Гваньина представляет яркую аналогию для нашей басни о трех братьях Варягах, с прибавлением их деда по матери Гостомысла. Палемон оставил по себе трех внуков, которые и наследовали Литовскую землю. Они назывались Боркус, Кунош и Спера. Боркус на берегах реки Юрги построил замок Юрборк, Кунош заложил замок Куношов, а Спера Вилькомир. Боркуш и Спера скоро умерли; Кунош начал один владеть всей землею, и т. д. Разве все это не указывает на повторение одних и тех же легендарных мотивов в раз­ных местах и у разных народов? Очевидно, наша легенда и литовское сказание суть варианты на одну и ту же тему: происхождение князей от знатных иноземных вы­ходцев.

Переходя к тем летописным сборникам, которые дошли до нас, мы видим, что легенда о Варягах-Руси совсем и не встречается во всех летописных редакциях в том виде, в каком мы обыкновенно ее представляем, и тут мы находим тоже значительное разнообразие. Сте­пенная Книга, как известно, выводит Рюрика с братьями из Прусской земли и считает их потомками Прусса, бра­та Октавия Августа; она ничего не знает о пришествии Оскольда и Дира с севера. Воскресенская летопись и Новый летописец (по списку кн. Оболенского) сходны с Степенной Книгой относительно происхождения Рюри-

ка и его братьев из рода Августа, а Никоновский свод относительно Оскольда и Дира. Густынская летопись также приводит вариант о посольстве за князьями в Прусскую землю, во град Малборк. По русскому хроног­рафу (второй редакции. Изборник А. Попова 136 стр.) Русь — один род с Славянами — получила название от русых волос; а Оскольд и Дир были племянники Кия. В Псковской летописи (так называемой второй) Оскольд и Дир являются киевскими князьями из Варяг, но пришед­шими помимо Рюрика с братьями, и даже прежде их. Все это, возразят нам, суть своды позднейшие. Так, и конечно в них являются и позднейшие домыслы. Однако они пользовались более древними сводами, до нас не дошедшими, и если бы древнейшие своды были соглас­ны между собой относительно происхождения Русского народа и его имени от Варягов, с Оскольдом и Диром включительно, тогда не могло бы явиться и такое раз­нообразие мнений и домыслов. Длугош писал в XV веке, следовательно пользовался западно-русскими летопися­ми XIII и XIV веков. Первая редакция Степенной Книги приписывается митрополиту Киприану, следовательно начало ее составления возводится к концу XIV века; а материалами для него служили конечно летописные сборники также не позднее XIII и XIV веков. То же должно заметить и о Псковской второй летописи, со­ставление которой может быть отнесено приблизитель­но к концу XV века.

К сожалению, до нас не дошло полное начало ново­городских летописей, которые, без сомнения, могли бы доставить нам варианты относительно легенды о призва­нии Варягов. Отрывок из так называемой Иакимовской летописи хотя и есть риторическое произведение време­ни позднейшего, но, по справедливому замечанию про­фессора Соловьева, «нет сомнения, что составитель ее пользовался начальной Новогородской летописью» (Ист. Рос. III. 140). А в каком виде находим мы здесь легенду о призвании? Она украшена разными подробностями, преимущественно Гостомыслом с его тремя дочерьми и вещим сном (наподобие Астиага); но замечательно, что в ней не смешивается Русь с Варягами, так же как у Длу-

гоша, Герберштейна, Стрыйковского (Кромера, Меховия); в призвании Варягов участвует кроме других наро­дов и Русь. Этот вариант получит еще большую важ­ность, когда сравним его с произведением гораздо более древним, именно с летописцем патриарха цареградского Никифора, составленным в Новгороде в конце XIII века. Там сказано: Придоша Русь, Чудь, Словене, Кривичи, к Варягам, реша и пр.¹. Отсюда несомненно, что еще в XIII веке наши летописцы различали Русь от Варягов; а если в некоторых редакциях и началось уже смешение, то как новость, которая не успела еще распространиться и запутать, затемнить представление о Руси как о тузем­ном народе.

Интересно, что скажут норманисты против этой нов­городской редакции, несомненно принадлежащей XIII ве­ку? Она древнее списков Ипатьевского и Лаврентьевско-го, из которых первый относится к XV веку, а второй с натяжками к концу XIV (ибо нет доказательств, чтобы Лаврентьевский свод дошел до нас в рукописи самого Лаврентия). Эта редакция как нельзя лучше подтвержда­ет, что в тех древних летописях, которыми пользовались Иакимовский отрывок, Длугош, Стрыйковский и Герберштейн, Русь не смешивалась с Варягами и изображалась народом туземным, а не пришлым. А в этом-то и весь корень вопроса. Как только отделим Русь от Варягов, то вся система норманистов превращается в прах. Одно, что остается им — это производить если не целый народ Русь, то по крайней мере княжеский род и его ближних от пришлых Варягов и из народного сделать вопрос дина­стическим¹. Нет сомнения, что в таком именно виде и существовала легенда о призвании Варягов в древнейших редакциях; а смешение Руси сВарягами произошло ко­нечно позднее. Тогда легенда эта не покажется такой

 

¹См. П. С. Р. Л. I. 251. А сама рукопись, в которой заключается этот летописец, хранится в Москов. Синодальн. библиотеке; если не ошибаемся, в настоящее время под № 132.

² Т. е. предположить у Кривичей, Мери и Чуди IX века прибли­зительно такие же развитые формы государственного быта и меж­дународной политики, какие существуют в Европе в наше время, предположить нечто вроде федеративного парламента.

 

нелепою, какой она явилась впоследствии, когда списатели и сокращатели отождествляли саму Русь с Варяга­ми и сочинили таким образом небывалое племя Варяго-руссов, а Славян заставили призывать к себе для господ­ства целый чуждый народ¹. Но и в этой усеченной, т. е. дружинно-династической форме норманизм едва ли мо­жет найти себе спасение; ибо он тотчас натолкнется на слова Олегова договора: «Мы от рода русскаго» и на другие препятствия. Если взять в расчет известие об Оскольде и Дире как о туземных князьях — что также, без сомнения, существовало в древнейших летописных редакциях, — то опять-таки норманская система должна разбиться; так как на Юге окажется Русь прежде при­звания Варягов. Следовательно, и на эту уступку (начало которой было уже сделано Шлецером) норманизму так­же нельзя согласиться. Чтобы спасти себя, повторяю, ему необходимо отстаивать легенду в полном ее составе и в том виде, в котором, при помощи недоразумений, выработало ее досужество наших старинных книжни­ков, т. е. с небывалым народом Варягоруссов, с невоз­можной хронологией, Оскольдом и Диром, и пр. — от­стаивать во что бы то ни стало, хотя бы с явным пожер­твованием здравого смысла.

VI