Филология норманистов. Имена князей

 

Но что за дело до противоречия с историей, до леген­дарности сказания, до искажения и разногласия русских летописей? У норманистов остается еще целое поле для

¹ Эта путаница отразилась и в тех этнографических умствова­ниях, которыми начинаются наши своды; там Русь то упоминается отдельно от Варяг, то связывается с ними. К довершению запутан­ности укажем на то обстоятельство, что в некоторых сводах (Со­фийском, Воскресенском и Тверском) первобытными насельника­ми или обитателями названы в Новгороде Славяне, а в Киеве Варяги. Таким образом рядом с пришествием в Новгород Варягов то из Прусской земли, то из Немец, можно поставить еще прише­ствие их из Киева.

своей защиты. Это филология. Ввиду ненадежности вся­кой другой поддержки, некоторые из норманистов уже высказали мысль: якобы вопрос о происхождении Руси есть вопрос не исторический, а филологический. Как будто история может расходиться с филологией. Мы ду­маем, что там, где филологические выводы противоречат историческим обстоятельствам, виновата не наука фило­логия, а те филологи, которые прибегают к натяжкам на заданную тему. Если выходит несогласие с историей, значит филологические приемы были не научны, иссле­дования произведены не точно, данные осмотрены одно­сторонне: а потому и выводы неверны.

В прошлой статье мы уже касались филологии норма­нистов. Взглянем на нее еще раз.

М. П. Погодин в «Истории до Монгольскаго ига» и в возражении на нашу статью повторяет свое старое мнение о скандинавском происхождении многих чисто русских слов, каковы: бояре, гриди, гости, смерды, люди, верви, дума, вира, скот, гривна и пр. Корни этих слов могут быть объясняемы только в связи с индо­европейскими корнями; но исконная принадлежность их русскому и вообще славянскому языку давным-дав­но утверждена. Странно, каким образом, например пос­ле книги г. Срезневского Мысль об истории русского языка, где принадлежность славянству подобных слов столь ясно указана, каким образом, говорим мы, наш мастистый писатель продолжает повторять все то же мнение о принесении этих слов из Скандинавии. Кро­ме книги г. Срезневского укажем еще на книгу г. Бус­лаева: о Влиянии христианства на славянский язык. Необращая внимания на успехи русской филологии, край­ний норманизм все еще остается при филологических воззрениях Сабинина, Греча, Буткова и т. п. Г. Буслаев, руководясь вполне научными приемами, нашел возмож­ным признать готский перевод Библии Ульфилы «важ­нейшим источником для языка славянскаго», и положе­ние это подтвердил ясными примерами. В первой поло­вине средних веков языки эти были еще так близки, что многие слова оставались равно понятны и Готам, и Славянам. А потому нет ничего удивительного, если в

лексиконе северногерманских наречий не только в X веке, но и позднее можно найти еще много общего с лексиконом славянским. Не говоря даже о родстве кор­ней, вообще отдельно взятые названия суть довольно шаткое мерило для определения их принадлежности тому или другому племени. Как нет простых, неслож­ных исторических наций, так нет и простых, без вся­ких примесей, языков (особенно в лексическом отно­шении). Если судить по лексикону, то английский язык должен быть отнесен к романтической группе; однако его относят к языкам германской группы, на основании грамматики. Итак, не лексикон, а грамматика служит более точным мерилом при решении вопроса о языках. Настоящий английский язык сложился сравнительно во времена поздние; между тем как происхождение рус­ского языка относится ко временам доисторическим. Тем не менее норманисты находят возможным продол­жать свои скандинавские производства славяно-рус­ских слов. В отношении к противникам они любят по­вторять пущенное в ход Шлецером выражение о фило­логической дыбе; а между тем никто более их не выму­чивает так иноземные формы из русских слов.

Умеренные норманисты не трактуют о мнимой норманской стихии в русском языке; но они стоят за соб­ственные имена князей и дружины и за якобы сканди­навские названия Днепровских порогов. Относительно личных имен мы уже указывали на несостоятельность их мнения. И опять повторяем: что же из того следует, что то или другое имя (впрочем редко в том же виде, а большей частью в подобии) можно встретить и в сканди­навских памятниках? Следует только тот вывод, что мно­гие имена были общими у восточнославянской и восточ­ногерманской ветви. Они подтверждают стародавнее род­ство самих народов и их долгое сожительство в Южной России, откуда Скандинавы вынесли многие черты, долго потом напоминавшие об этих родственных связях еще Готской эпохи.

Возьмем первые имена наших князей:

Рюрика. О Рюрике, пришедшем из Скандинавии, мы не говорим, ибо он не историческое лицо, а легендарное;

следовательно, имя его относится к тому времени, когда составилась легенда. Исторических Рюриков известно по летописям только два: один Рюрик Ростиславич во второй половине XI века, а другой Рюрик Ростиславич во второй половине XII века. Следовательно, имя это встречается довольно поздно между русскими князьями, когда, по мнению норманистов, они уже сделались вполне Славя­нами, и мы не видим никакой надобности признавать его исключительно скандинавским на том основании, что в скандинавских сагах встречается Рорек (Гререкур). В пер­вой статье мы сделали предположение о связи этого имени с именем одного из Олеговых послов, Рюара (с его вариантами Рюар, по Воскресен. летописи, и Руря, по Густын.). Притом русское имя Рюрика совсем не стоит одиноко в славянском мире, на что было указано г. Геде­оновым. Так: Рерих и Рериг встречаются в числе имен древних чешских родов; славянское племя Бодричей на­зывало себя иначе Ререгами (т. е. соколами); у них был также и город Рерик (Мекленбург); в числе поморских князей в начале IX века был князь Рерик. Тот же корень ру встречается в названии славянского народа Руяне и в имени славянского божества Руевит.

Обратим собственно внимание на имена двух пер­вых князей, несомненно существовавших, т. е. Олега и Игоря. Олег и женское Ольга будто бы суть не что иное, как норманские Holgi и Holga; что есть сокращенное мифологическое имя Halogi, означающее высокое пламя (Die Berufung der Schwedischen Rodsen— Куника); по другому мнению, это имя происходит от heilig, святой. Вообще норманисты не только русские имена делают исключительно германскими, но и подыскивают им зна­чение из немецкого языка. При этом иногда дело не обходится без того, чтобы ученые, на основании созву­чий, не впадали в ту систему осмысления, о которой мы говорили в прошлой статье. Эта система довольно со­блазнительна, и, благодаря ей, многие хотя и сомнитель­ные толкования сделались как бы общим местом, вроде Полян от полей, Немец от немой (стало быть, река Неман тоже от немой) и т. п. Многие собственные име­на народные, географические и личные хотя и делаются

неотъемлемой принадлежностью известного языка, од­нако, чтобы добраться до их значения, надобно восхо­дить к общим индоевропейским корням и все-таки часто остаться только при гадательном предположении. Соб­ственные имена Русь или Рось, Дон или Дунай, Тур или Тавр и пр. разве могут быть объяснены только из рус­ского языка или из какого-либо другого, нам современ­ного? Об Олеге и Ольге мы можем сказать, что они были в числе самых любимых имен у наших предков. Олег встречается до XIV века включительно; а Ольга перешла и в христианскую ономантологию¹. В летопи­сях можно встретить это имя и с начальной в, т. е. Волга вместо Ольга (Лавр. 24 и 27), Вольгович вместо Ольгович (Ипат. под 1196). Форма Вольга употреблялась у нас и в мужском значении; напомним известного Вольгу, бога­тыря наших былин. Чуждое имя никогда не могло полу­чить такую популярность в народе. Никогда не могло оно распространиться и на имена рек, которые вместе с личными именами по большей части ведут свое начало от времен мифологических. Название главной русской реки Волга несомненно есть то же самое имя. Вообще в языческую эпоху народные и личные имена мы посто­янно находим в тесной связи с географическими имена­ми и преимущественно с названиями рек. Например, Дунай является богатырским именем в наших былинах; то же имя мы встречаем и в числе волынских бояр в XIII веке. Кроме известной Волги, есть еще река Вольга во Владимирской губернии. Река Олег упоминается летопи­сью (Ипат.) под 1251 годом, в походе Даниила Романови­ча на Ятвягов. А первая половина имени литовских кня­зей Ольгерд и Ольгимунт разве не есть тот же Ольг или Олег? Литовское племя, как известно, находилось в бо-

¹Другая ее форма, судя по Константину Багрянородному, была Ельга. Переход начального е в о и обратно был у Славян обычным; напр.: озеро— езеро, ерел— орел, елень— олень, Волос — Белее и т. п.

Но е вместо о есть принадлежность собственно Славяно-бол­гарского языка: следовательно, Ельга подтверждает, что Констан­тин в своем известии о Руси, вероятно, пользовался болгарскими переводчиками. (Это соображение имеет значение и при объясне­нии его известия о порогах.) Позд. прим.

 

лее близком родстве с Славянским, чем с Германским. У других Славян, именно у древних Чехов, тоже встреча­ются: Olek, Oleg, Olha. Итак, если это имя и было где туземным, то, очевидно, у нас несравненно более, чем в Скандинавии.

Игорь (у Константина Багрянородного Ингор, у Лиутпранда Ингер) будто бы тоже исключительно скандинав­ское, хотя у Скандинавов не видим ни единого Игоря; там встречаются Ингвар, Игвар, династия Инглингов и т. п. Но еще Эверс остроумно заметил: бабка Василия Македонского, по сказанию Византийцев, была дочь бла­городного Ингера; неужели и этот Ингер был тоже Скан­динав? Норманисты говорят, что корень в этом имени есть иг или инг, который будто принадлежит только гер­манским языкам. Но такое положение очевидно неверно: например, название реки Ингуль (видоизменение Унгол или Угол) разве это немецкое, а не славянское название? Тот же корень иг или инг встречается в сложном русском имени Иггивлд (в договоре Игоря) и в имени хорутанского князя Инга, начала IX века. Г. Гедеонов справедливо заметил, что то же имя с приставкой слав, т. е. Ингослав, перешло в Ижослав или Ижеслав (на что указывает город Ижеславец) и оттуда в Изяслав. Что это заключение верно, доказательством тому служит название города в Угорской Руси Унгвар, которое перешло в Ужгород. (Вар-город, а Унг, название реки, при которой он лежит.) Подобно Олегу, Игорь и Ингвар были любимыми русски­ми именами; притом первое из них в летописях встреча­ется гораздо прежде второго¹.

¹Игорем можно отчасти объяснить и ту популярность, какую приобрел у нас Св. Георгий. Это последнее имя выговаривается Егорий или просто Егор. Мы думаем, что на такое превращение повлияло созвучие его с прежним Игорем. Как известно, принятые нами христианские имена народ в живом говоре переделывает по-своему. Так, вместо Евдокии явилась Авдотья, вместо Николая Микола (по меткому заключению П. И. Мельникова, напоминаю­щий крестьянского героя Микулу Селяниновича, и т. п. Кроме фонетических влияний в этих превращениях участвовали и ста­рые, привычные имена, и филология при обсуждении упомянутых переходов никоим образом не должна упускать из виду эту черту, которая, конечно, встречается и у других народов. На нее указал и свящ. Морошкин в своем Славянском Именослове (96 стр.). Мимо-

 

Для нас достаточно указать на туземство и славянство имен Олега и Игоря, как первых исторических князей наших. Мнение об их скандинавском происхождении было плодом недоразумений и малого знакомства с сла­вянским миром; настаивать на этом происхождении в настоящее время может только крайний, ничему не вни­мающий норманизм. Что касается до Оскольда, мы мо­жем не останавливаться серьезно над этим именем; ибо не имеем достаточно причин считать его лицом истори­ческим, как и Рюрика, пришедшего из Скандинавии. Хотя г. Погодин и не согласен с тем, потому что летопись указывает на могилы Оскольда и Дира, но для нас это нисколько не убедительно. Мы думаем что эти-то могилы и подали, вероятно, повод сложить миф о двух киевских князьях и связать их имя с византийским известием о походе Руссов на Константинополь в 865 году (мифичес­кий Кий тоже ходил в Константинополь); а в дальнейшем домысле книжников легенда связала их с Рюриком. Изве­стно, что легенды народные особенно легко возникают

 

----------------------------

ходом замечу, что Игорь, герой Слова о Полку Игореве, в креще­нии был назван Георгий. То же имя носил Игорь Ольгович, судя по одному синодику (Историко-Статист. описании Чернигов, епар­хии, кн. V, стр. 36).

Как имя Олега находится в связи с названием нашей главной реки, так и слова Ингор и Унгор можно поставить в связь с названием народа Угров. Это название дано ему Русскими Славя­нами; оно, конечно, писалось прежде через юсь и выговаривалось Унгры; откуда с приставкой в получились Вунгры или Венгры. О распространенности этого названия по соседству с славянским миром свидетельствует и другое финское племя, Ингры, которое у Русских перешло в Ижору (как Ингослав в Ижослав), обозначаю­щее название и реки и племени. Другая форма этого названия, следовательно, будет Угра, и действительно в России есть несколь­ко рек с этим названием. Оно указывает на связь имени народа Угорского с именами рек. Наша южная река Унгол или Ингул при известном переходе р в л и обратно предполагает другую форму, Унгор или Ингор (как Сура и Сула, Тура и Тула и пр.), а известно, что Дунайские Угры вышли из южной России. На северо-востоке России также обитал финский народ Югра или Угра, но и там также были реки с названиями: Угра (приток Печоры), Угла и Юг или Уг, что конечно сокращено из Угл. Таким образом, название Угры или Угричи одного происхождения с именем наших Угличей. Итак, ясно, что имя Игоря было туземное, и отнюдь не пришло к нам из Скандинавии.

 

около могильных и других курганов. Например, около Галича была Галичина могила и предание связывало с ней основание города; около Кракова была могила его мифического основателя князя Крока и т. п. Если можно с чем сблизить имя Оскольда или Осколода, то уж никак не со скандинавскими Хескульд и Аскель, апросто с нашей южно-русской рекой Оскол. А что такое имя Оскол? Мы позволяем себе заподозрить в нем слово сокол. Известно, что между русскими реками нередко встреча­ются имена птиц и животных (Лебедь или Лыбедь, Орел, Ворона, Медведица и пр.). Сокол легко мог перейти в Оскол или наоборот; примеры подобной перестановки у нас многочисленны¹.

В летописи нам известен Асмуд, пестун Святослава. Но уже в истории V века мы встречаем у византийского писателя Феофилакта греческого военачальника Ансимута, который был, очевидно, варварского происхождения. У него же встречаем другого военачальника Гудыс, кото­рого имя, конечно, тождественно с Гуды Олегова догово­ра. А варвары, служившие в Византии в VI веке, были по преимуществу славянской народности, подобно самим императорам Юстину I и Юстиниану I. Акуну Игорева

¹ По поводу укажу на слова Ильмень и Лиман; у нас последнее слово производили из греческого языка, а первое относили, кажет­ся, к финскому. Между тем здесь только разное произношение одного и того же слова. Днепровский лиман в Книге Большого Чертежа называется Ильмень. В географическом атласе амстер­дамского издания XVII века (Gergardi Mercatoris) этот Лиман на­зван Ilmien iacus. Слово Оскол можно встретить и в названии других рек. Ворскла в летописи называется Воръскол и Въроскол, а самый Оскол встречается в форме Въскол (Ипат., под 1170). Сюда же мы относим Яцольду, предполагая в ней древнюю форму Аскольда и даже просто Аскольды; пример Ворсклы показывает нам, что с течением времени мужское название способно переходить в женское. До какой степени видоизменялось иногда одно и то же название в разные времена или по разным местностям свидетель­ствует река Альта. Это имя встречается в следующих видах: Льто, Альта, Олюта, Лютая, Лтава, Влтава и пр.

Любопытно, что в Карпатах, издавна занятых Русским племе­нем, мы встречаем иногда такие названия рек, как Альта, Унг (Юг) и Ясольда. (Шараневича «Географич. обзор Карпатских путей».) Позд. прим.

 

договора соответствует славянский князь VIII века Ака мир (Mem. Pop. II. 83). Точно так же имени русского князя Ута в этом договоре (Мутур, посол Утин) соответ­ствует один из гуннских вождей Уто, по Иорнанду. Древ­ние русские имена Борис и Глеб встречались и у Болгар. Труан Олегова договора есть, конечно, то же, что древне-болгарское имя Троян.

Договоры Олега и Игоря, по нашему мнению, сохра­нили нам интересный сборник древнейших русских имен- отрывок из славяно-русской ономастики того времени, когда она еще довольно близко стояла к онома­стике немецкой. А по мнению норманистов, это большей частью чисто норманские имена, принесенные прямо из Скандинавии. Но некоторые их этих имен встречаются по летописям между чисто русскими людьми в XI, XII и XIII вв. (когда, по мнению самих норманистов, Русь вполне ославянилась). Например: Берн, Ивор, Тудко, Борко, Улеб, Акун или Якун, Алдан или Олдан, Тудор и др. Гуна или Гуня (в словах Гунарев и Гунастр) встреча­ется даже в XVII веке, в лице известного товарища гет­мана Остраницы. Кроме того, это имя есть у Сербов и Болгар. (В некоторых местах России Гуня означает часть одежды, или рубаху или род кафтана.) Даже Карлы норманисты не в состоянии присвоить исключительно Нем­цам. Кроме доводов, приведенных нами в первой статье, укажу на половецкого хана Кобяка Карлыевича (Ипат. под 1183). Известно, что половецкие ханы роднились с Русскими и нередко носили их имена; следовательно, имя Карлы существовало у нас еще в XII веке. Что это имя не было чуждо славянскому языку, доказывают про­изводные от него не только у нас (карло, карлик и кар­лица), но и у Сербов, у которых карлица значит корыто и есть глагол карлисати — часто входить и выходить. Значительная часть из имен, приведенных в договорах, встречается в славянских и русских названиях рек и урочищ; например: города Берно, Утин; реки Свирь, Стырь, Слуда, Кара и пр. Слуды еще имеет значение утесов (см. Буслаева в Рус. Вест. 1873 № 1); городище Турдан на р. Колокша, села Турдиево и Турдиевы враги

(гр. Уварова «Меня» в Трудах Первого Археол. Съезда. 673 и 683 стр.). Некоторые из этих имен встречаются у Литовцев или могут быть объясняемы с помощью литов­ского языка, на что уже указывал г. Костомаров, и что весьма естественно, по близости литовского языка к сла­вянскому, особенно в те отдаленные времена. Норманисты, однако, продолжают свои скандинавские словопро­изводства; причем пользуются, конечно, родством кор­ней в славянском и немецком языках и действительно существовавшей общностью некоторых имен. А где не­достает этих средств, там прибегают к всевозможным натяжкам. Благодаря таким приемам, почти все имена, взятые из первых двух веков нашей истории, оказыва­ются скандинавскими, даже и такие чисто славянские как: Лют, Блуд, Глеб и пр.; на том основании, что у Норманнов встречаются Gliph и Glibr, Liotr и Blotr. Но почему же норманисты оставляют туземными имена оканчивающиеся на слав? Эти имена присутствуют уже в Игоревом договоре и у самих Норманнов встречаются имена на слав. Почему оставляют они нам Владимира? Ведь у Скандинавов был Вальдемар (хотя имя первого Вальдемара в Дании и объясняют происхождением его по матери от нашего Владимира Мономаха). Всеволод тоже мог бы обратиться в норманна, как Рогволод обра­тился в Рагенвальда¹.

¹ Уже около 60 лет тому назад Эверс заметил о русских именах в договорах Олега и Игоря: «По причине великих разногласий (в рукописях) не решено еще, как они назывались собственно; ибо кто знает, какое чтение правильнее: Калар или Карла, Фарлафа или Вархова, Велмудр или Велмид, Вуефаст или Ибуехат? Если бы скандинавское происхождение Руссов было доказано другими до­казательствами, то следовало бы признать правильнейшими те, кои звучат наияснее по-скандинавски».

Надобно заметить, что розыски русских имен в норманской истории и мифологии начались более 100 лет назад, прямо с предвзятой мыслью. Норманисты шли от того положения, что Русь пришла из Скандинавии и следовательно имена ее должны быть скандинавские. Примеры сближений в начале были довольно отда­ленные; Байер и Шлецер, например, в параллель Оскольду ставили Аскеля. Олегу — Алека и пр. В сороковых годах нашего столетия эти сближения подвинулись несколько вперед, благодаря в особен­ности трудам г. Куника (Die Berufung). Но и тут в большинстве

 

На возражение норманистов, почему многие древне­русские имена не встречаются у других Славян, г. Геде­онов справедливо заметил, что у каждого славянского народа в его мифологии и истории есть имена, которых также почти нет у других Славян. Например у Чехов: Чех, Клен, Бех, Гериман, Тетва, Мун (а Моны Игорева договора?) и мн. др.; у Сербов: Жунь, Бальде, Гатальд, Бунь, Мик и пр.; у Ляхов: Попел, Пяст, Крок, Лешко, Ванда; у Хорутан: Валух, Борут, Карат; у Хорватов: Клюкас, Мухно, Борна и пр. Замечательно, что и у этих народов история начинается также не сложными имена­ми и не такими, которые бы оканчивались на слав, мир и т. п. Большая часть упомянутых имен даже и не может быть объясняема из славянского языка; отсюда, по логи­ке норманистов, следует отнести их к норманнским, и тем более, что некоторые из них или им подобные дей­ствительно встречаются у Немцев и у Норманнов (Попель, Крок, Бьерн и др.). С другой стороны, в немецкой и норманской истории немало можно найти прозваний действительно славянского происхождения. Но все это указывает только на родство европейских народов, на живое между ними общение. Мы не отрицаем, что в числе русских имен могли быть и некоторые норманнс-

 

--------------------------------

случаев все-таки отыскали только близкие имена, а не тождествен­ные: для Олега — Holgi, Оскольда — Хескульда и пр. Между тем серьезные изыскания о русских именах с точки зрения славянс­кой ономастики начались недавно, по нашему мнению, не ранее г. Гедеонова.

Не надобно упускать из виду и того обстоятельства, что главная и все-таки скудная жатва для норманских параллелей собрана в легендарных источниках, каковы скандинавские саги в передаче Саксона Грамматика и Снорро Стурлезона, т. е. в про­изведениях значительно позднейших, чем эпоха договоров Олега и Игоря. И замечательно, что между известными историческими именами Скандинавии мы не находим соименников Олегу и Иго­рю, и наоборот, наиболее употребляемые исторические имена у Скандинавов, каковы Гаральд, Эрих, Олаф, Эдмунд и др., совсем не встречаются в русских летописях. На существование некото­рых общих имен у Норманнов и Славян до позднего времени указывают и сами скандинавские саги. Например, в саге Олава Тригвесона упоминаются дочери поморского князя Бурислава Гунгильда и Астрида. Те же имена и в той же саге встречаем в Норвегии.

 

кие, принесенные к нам вследствие родственных и дру­гих связей, и наоборот, те же связи влияли и на норман­нов, к которым перешли и некоторые русские имена, что поддерживало старинное сходство в их ономантологии. Это сходство касается, впрочем, только части рус­ских имен; другая их часть отзывается восточным ми­ром; что совершенно естественно, если обратить внима­ние на географическое положение России, вследствие которого Русь с незапамятных времен вбирала в себя и славянила разнообразные элементы. Эти прозвания с во­сточным оттенком не означают непременно инородцев, и часто принадлежат русским или славянским людям, например: Олбыр, Мончук, Улан, Колча, Олуй, Сънгур, Блус, Шелв, Pax (Михайлович), Кучебич (Судимир), лях Яртак, Волдрис, Бяндюк (вторая половина напоминает богатыря Дюка Степановича) и мн. др. С первого взгля­да вы скажете, что это Угры, Половцы, Литовцы и дру­гие инородцы, вступившие в службу русских князей. Нет, мы имели до сих пор слишком преувеличенное представление о количестве иноплеменников в числе рус­ских бояр и дружинников. Конечно, они были; но масса дружины все-таки оставалась чисто русской. Укажу ещена имя Ольбег; с первого взгляда оно может показаться чуждым Славянской народности; но этот Ольбег был сын Ратибора, известного боярина Владимира Монома­ха. А другой сын этого Ратибора назван в летописи Фо­мой. Вот какое разнообразие имен в одной и той же семье! Только антиисторический взгляд мог придумать еще теорию об основании Русского государства какими-то сбродными дружинами, следовательно не имевшими определенной национальности. Где же и когда создава­лись так великие государства¹.

¹ Г. Погодин приводит следующие слова Гельмольда: «Маркоманнами называются обыкновенные люди отовсюду собранные, которые населяют марку. В Славянской земле много марок, из которых не последняя наша Вагирская провинция, имеющая му­жей сильных и опытных в битвах, как из Датчан, так и из Славян». И затем продолжает: «Чуть ли не в этом месте Гельмоль­да, сказал я еще в 1846 году, и чуть ли не в этом углу Варяжскаго моря заключается ключ к тайне происхождения Варягов и Руси. Здесь соединяются вместе и Славяне, и Норманны, и Вагры, и

 

Заговорив о восточном элементе, мы не можем прой­ти молчанием попытку дать видное место в происхожде­нии Русского государства Угро-Хазарам. Попытка эта

 

-----------------------------------

Датчане, и Варяги, и Риустри, и Россенгау. Если бы, кажется, одно слово сорвалось еще с языка у Гельмольда, то все бы нам стало ясно: но, вероятно, этого слова он не знал».

Какое слово тут подразумевает г. Погодин, мы не догадываем­ся; да едва ли догадывается и, сам почтенный автор. Мы видим здесь простой, нехитрый дипломатический прием со стороны норманизма: указать на отдаленную мифическую возможность при­мирения, как выражается далее г. Погодин, «живых и мертвых, покойных и непокойных исследователей происхождения Руси, норманистов и славистов». То, что сказано в 1846 году, остается таким же парадоксом и в 1872. Да и какое примирение разных взглядов можно найти в Голштинии или Мекленбурге, когда вопрос постав­лен таким образом: Русь — пришлое или туземное племя? По нашему мнению, нечего и искать таинственный ключ к происхож­дению Руси в каком-либо углу Варяжского моря, так как Русь никогда и не приходила из-за этого моря, а с незапамятных времен жила между Днепром и Азовским морем. Народ, который до IX века включительно известен у греко-латинских писателей под име­нем Росс-Алан, в том же IX веке у Византийцев и в западных хрониках (Бертинских) является просто под именем Рось. Что тут таинственного? Но если всякую легенду или всякий наивный до­мысел летописца принимать за исторический факт, тогда действи­тельно происхождение народов и начало государств останется на­всегда под покровом непроницаемого тумана таинственности.

А объяснять происхождение Русского государства немецкой маркой или украйной разве это согласно сколько-нибудь с истори­ей? Что же из того, что Датчане или Немцы пользовались славян­ской рознью и многих Славян употребляли против их соплеменни­ков? И мы на своих украйнах заставляли служить нам инородцев, и против татарских орд употребляли служилых Татар. Погранич­ная немецкая марка была военная колония, которая закрепляла инородную землю за Немецкой нацией. Свою жизнь и силу эта украйна получила из центра, который постоянно и неуклонно сообщал ей свой цвет и свой характер. Только по прошествии столетий какая-либо марка, достаточно укрепившаяся, начинала несколько самостоятельное существование (как Бранденбург), не разрывая, однако, живых связей с прочими частями Германии и пользуясь их поддержкой в борьбе с инородцами. Так было во времена средневековой Германской империи. Итак, есть ли исто­рическая возможность объяснять основание Русского государства какими-то сбродными дружинами и сравнивать его с немецкой маркой? Где же был центр, откуда исходило это таинственное движение сбродных дружин, покрывших всю Россию? Неужели в Голштинии? Стало быть, Русь была не каким-либо известным народом, а чем-то межеумочным? Вот это-то нечто межеумочное и было призвано нашими предками для водворения порядка!

начата собственно Эверсом, а в наше время поддержана гг. Гедеоновым и Юргеничем. Последний, как известно, многие имена наших князей и дружинников объясняет из венгерского языка. Подобные попытки показывают, между прочим, как много общих слов можно найти даже в таких разнородных языках, как славянский и венгерский. Это явление объясняется давним жительством Угров посреди Славян. Что в современном угорском языке присутствует сильная примесь славянского элемента, это вполне доказано Миклошичем. Та же примесь, конечно, отразилась и в именах. Угры прежде перехода в Паннонию долго жили в Черноморских степях, в соседстве с русскими Славянами, и после основания Угорского ко­ролевства южнорусские князья поддерживали с ним де­ятельные сношения и роднились с угорскими владетеля­ми. Однако любимой поговоркой наших князей в XII веке было: «Я не Угрин и не Лях (чтобы не иметь доли в Русской земле)». До сих пор мы были весьма склонны все явления своей жизни объяснять влиянием то восточ­ных, то западных соседей, так что в результате Русский народ оказывался какой-то механической смесью раз­ных элементов, и не видишь того ядра или того начала, которое переработало эту смесь в живой организм. Но чем более всматриваешься в этот вопрос, тем более при­ходишь к тому убеждению, что, напротив, русский и вообще славянский мир имел огромное влияние на дру­гие народы. Многое, например, что казалось доселе за­имствованным от финских и татарских племен, наобо­рот, было заимствованно ими от Русских. Мы искони имели несомненное влияние на их язык и на их быт, хотя в свою очередь несомненно вбирали в себя разно­родные этнографические элементы. Провести в настоя­щее время определенную границу между всеми этими взаимными влияниями наука еще не в состоянии. Итак, Русский народ надобно считать продуктом разнообраз­ных этнографических элементов, но под сильным преоб­ладанием главного, т. е. славянского. Это перекрещива­ние с народами угорскими, литовскими, готскими и пр. совершалось еще во времена так называемые доистори-

ческие, и потому нет ничего удивительного, что Русское племя является в истории со многими чертами, отличаю­щими его от западных соплеменников. В IX и X вв., когда Русь из скифского и сарматского тумана оконча­тельно выступает на историческое поприще под своим односложным народным именем, мы находим в ней сво­еобразный, оригинальный славянский тип, а не какую-либо безличную массу.

Вообще, по нашему мнению, ни один серьезный фи­лолог не может без ущерба для своей репутации доказы­вать норманство русских имен и при этом упускать из виду, что предания самих Скандинавов выводят их пред­ков из Южной России.

VII

Имена Днепровских порогов

 

Так же сильно ошибаются норманисты, считая вопрос о Днепровских порогах вопросом чисто филологическим. Без помощи истории он неразрешим. Если бы мы имели другие несомненные доказательства тому, что Русь при­шла из Скандинавии, тогда только можно было бы в русских названиях Константина Багрянородного искать скандинавских звуков. Взятые сами по себе эти имена, по выражению г. Погодина, представляют только откры­тое поле для догадок. В прошлой статье мы уже указыва­ли на то, что с помощью натяжек эти имена объясняются из наречий скандинавских, что с помощью таких же натяжек они были объясняемы из языков литовского и венгерского и могут быть объясняемы из языка славянс­кого. Следовательно, перевес должна решить сумма дан­ных исторических. Эта сумма решительно на стороне славяно-русской, а не норманской.

Чтобы сделать вопрос о порогах чисто филологичес­ким, норманистам следовало доказать, что имена эти легко и исключительно объясняются из скандинавских языков. Но такой исключительности они не доказали; а за исходный пункт своих объяснений берут все-таки не

филологию, а историю. Но что же это за история? Так как, говорят они, несомненно, что Норманны плавали из Балтийского моря в Черное, то необходимо они должны были и дать свои названия Днепровским порогам; а затем имена их поднимают на этимологическую дыбу (употребляю их любимое выражение) и вымучивают из них немецкие звуки. Но их исходный пункт совершенно ложный. Во-первых, если б и плавали, то мы не видим необходимости давать свои географические названия в чужой земле; это может быть, может и не быть. А главное, нет ни малейших указаний на то, чтобы Нор­манны в сколь-нибудь значительном числе плавали по Днепру в Византию ранее того времени, когда писал Константин Багрянородный. В наших летописях (оста­вим в стороне легенду о призванных Варягах) первое достоверное известие о их плавании в Византию отно­сится к княжению Владимира Св. После завоевания Киевского стола с помощью Варягов, он часть их отпус­тил в Грецию. И с этим известием поразительно соглас­ны все иноземные свидетельства. По исландским сагам, Норманны начинают посещать Киев тоже не ранее вре­мени Владимира; а о плавании по Днепровским порогам саги совсем молчат; у Византийцев первое упоминание о Варягах относится к XI столетию; у Арабов слово Варанк тоже появляется только в XI веке. Константин Багрянородный при описании порогов ничего не гово­рит о Норманнах или о пути из Балтийского моря; он прямо указывает на Новгород, как на самый северный пункт, откуда Руссы начинают свое путешествие в Византию. Мы уже заметили, что само путешествие это могло совершаться только после объединения се­верной и южной Руси под властью одного княжеского рода. Значительная часть пути шла кроме того не во­дой, а сушей по огромным волокам (как свидетель­ствует договор Смоленска с Ригой и Готским бере­гом). Из рассказа Константина ясно видно, что рус­ские суда строились зимою на притоках Днепра, а весною сплавлялись к Киеву. Новгородские суда ни­когда и не проходили в Днепр. Вообще путешествие это совершалось с такими препятствиями, что, по прямому

свидетельству Адама Бременского, даже и в XI веке северные Европейцы предпочитали ему морской объезд в Грецию вокруг Западной Европы. С этим свидетель­ством согласуются и скандинавские саги, рассказываю­щие о путешествиях Норманнов в Константинополь и Святую Землю. Из тех же саг можно заключить, что на своих морских судах Скандинавы доезжали до Ладоги (Альдейгаборг), но не далее. (Плавание по Волхову про­тив течения было затруднительно по причине порогов.) Каких же нужно еще доказательств тому, что Норманны ранее Владимира не плавали караванами по Днепровс­ким порогам? О возможных отдельных случаях мы не говорим; эти случаи не могут установить целую систему географических названий, употребление которых вошло в такую силу, что было известно и при дворе Византий­ском (где, как мы сказали, о Варягах нет и помину до XI века). А чтоб они когда-либо проходили из Балтики в Днепр на собственных кораблях, о том не может быть и речи¹.

В каком виде дошли до нас названия порогов?

В значительно искаженном. В чем убеждает и срав­нение с другими географическими названиями у Кон­стантина, также нередко искаженными. И замечательно, что там, где Константину приходится упоминать о ка-

¹Пусть крайний норманизм, вместо всех поверхностных раз­глагольствий и голословных уверений, попытается доказать сколь­ко-нибудь научным образом хотя только одно из своих положе­ний: что Норманны плавали по Днепровским порогам ранее извес­тий Константина Багрянородного. Мы говорим научным образом, т. е. не одною только ссылкой на легендарные известия нашей летописи о Варягах и Варягоруссах; ибо весь вопрос заключается в том: подтверждаются ли эти известия какими-либо свидетельства­ми несомненно историческими, а не баснословными?

Что Варяги не плавали далее Ладоги, ясное доказательство тому находим, например, в договоре Новгорода с Готландом 1270 года. Здесь находится условие о русских лодочниках и ладьях, на которые перегружались товары, приходившие из-за моря и подни­мались вверх по Волхову. Иногда они