Русь азовско-черноморская. Параллельные легенды о призвании других народов

 

Тмутраканское княжество упоминается тогда, когда оно получило князей из дома Рюриковичей, то есть вош­ло в состав общей, объединенной Руси. Но ничто не доказывает, чтобы это была собственно колония Днеп­ровских Руссов, и тем менее Руссов Скандинавских. Иначе мы не уясним себе многого в нашей начальной истории, и в особенности не поймем арабских известий.

Существование Азовской или Таманской Руси объяс­няет нам упоминаемые Арабами походы Руссов на Волгу и в Каспийское море в 913 и 944 гг. — походы, наделав­шие много шуму на Востоке, но о которых русская лето­пись ровно ничего не знает. Эти походы естественнее всего приписать Руси Тмутраканской, а не Киевской (атем менее Скандинавской). Укажу еще на известие Истахри, повторенное у Ибн-Хаукала, о том, что Русь со­стоит из трех племен: первое, царь которого живет в городе Куяба; второе, называемое Славия, и третье Артания, царь которого живет в городе Арте. Куяба или Кутаба это, конечно, Киев; под именем Славии с досто-

верностью разумеют Новогородскую землю; но Артания ставит толкователей в большое затруднение. Некоторые ориенталисты пытались выпутаться из него с помощью мордовского племени Эрза или Эрзяне и город Арта оказывался не что иное, как Арзамас (Френ). Другие пытались из Артании сделать Биарманию или Биармию (Рено). А между тем арабские географы постоянно помещают Руссов между Хазарией и Румом (Византией); чему совершенно не соответствует северная полоса Рос­сии. В данном случае Истахри прямо говорит, что Арта находится между Хазаром и Дунайским Болгаром. Мы думаем, что нет нужды отыскивать особое русское пле­мя в глубине мордовских лесов или на далеком севере, и предлагаем третью догадку, а именно: Арта и Артания суть греческая Таматарха, русский Тмутаракан. Это мес­то арабских источников будет для нас тем замечатель­нее, что тут ясно разделяется Русь Киевская от Руси Черноморской и Северной, тогда как во многих других случаях у Арабов Русь Днепровская и Черноморская очевидно смешиваются и тем затрудняется понимание текста. Точно так же у них смешиваются иногда в одну две Болгарии, Волжская и Дунайская; отчего так же про­исходит немалая путаница. Тмутракань объяснит нам и упоминаемый Арабами какой-то остров, обитаемый Ру­сью, окруженный озером, покрытый лесами и болотами, нездоровый и сырой (Ибн-Даста и Мукадеси). Много было догадок насчет этого непонятного острова: его тол­ковали и Данией, и Скандинавией, и какими-то Волжс­кими островами, и наконец просто считали его выдум­кою. Нам кажется, что вопрос будет ближе к решению, если мы под этим болотистым нездоровым островом признаем Тамань. (Может быть, тогда объяснится и «ос­тров Русия», упоминаемый у Истахри.) Тмутраканская Русь может объяснить и те известия у Арабов, где ста­вится Русь отдельно от Куябы (напр., у Ибн-Фадлана говорится о привозе разных вещей в Хазарию из Руси, Булгара и Куябы). Вообще Арабы ближе были знакомы собственно с Азовско-Черноморскою Русью, нежели с какою-либо другою.

Под этой Черноморской Русью я, однако, не разумею одну только Тмутракань. Пределы самого Тмутраканско­го княжества нам в точности неизвестны. Знаем только, что средоточием его был остров Тамань с соседнею частию Крыма и восточного Азовского прибережья; его се­верное и западное прибрежья, по всей вероятности, так­же принадлежали этому княжеству. Мы видим, что ус­тья Дона в те времена были в руках Руси; отсюда они переходили с своими лодками на Волгу и плавали в Кас­пийское море; поэтому Арабы даже полагали на месте нижнего Дона какой-то рукав, которым Азовское море соединялось с Волгою. К Черноморской Руси, я думаю, следует отнести и племя Тиверцев или Тиревцев. Заме­чательно, что в нашем летописном своде название этого племени промелькнуло раза два или три и потом исчезло без следа. Между тем у византийцев Тиверцы не встре­чаются; но у них есть Тавроскифы, и мы позволяем себе отождествить эти два названия¹. В начальной нашей ле­тописи при исчислении племен, населявших Россию, именно говорится об Угличах и Тиверцах, что они про­стирались до Дуная, но главным образом сидели по Дне­стру до самого моря; что грады их (существуют) до сего дня, и что страна их называлась Греками «Великая Ски­фия». Название Тиверцев или Тавроскифов как назва­ние самого южного русского племени, т. е. самого бли­жайшего к Грекам, легко могло переходить у них из видового в родовое, т. е. этим племенем они иногда обо­значали всех Руссов. Во всяком случае, вопрос о Черно-

 

¹Эти Тавроскифы суть видоизменение более древнего назва­ния греческого Тиригеты или Тырангиты, т. е. обитатели берегов реки Тыра. Тыр, Тур и Таур или Тавр суть разные произношения одного и того же слова. Точно также гиты, геты, готы и гуты суть видоизменение корня гыт, которое мы сближаем с кыт (в назва­нии Скифы). Звук г, как известно, легко переходит в к; а букву с считаем приставочною в слове Скиты. Что у Греков Скиты могло быть видоизменением слова Геты или Гиты с приставкою с по эолийскому произношению, было высказано еще Салмазием, лей­денским профессором в XVII веке (См. Sulpicii Severi Sacrae tiistoriae 310). А что Тиверцы есть видоизменение слова Тиревци, указано Шафариком. Тут перестановка звуков такая же, как в названиях Ятвяг и Явтяг, Северы или Севры и Серевы или Сервы (Сербы).

 

морской Руси стоит на гораздо более твердой почве, нежели вопрос о Руси Скандинавской. В настоящей статье мы только желаем обратить внимание на те стороны, откуда можно ожидать разъяснения нашей древнейшей истории. Более точные и подробные выводы должны быть впереди; для них слишком мало нескольких оди­ночных усилий. Норманнская школа более ста лет рабо­тала над вопросом, где собственно была родина Норман­нской Руси, и не могла прийти ни к какому положитель­ному выводу, так что в последнее время нам предстоит еще теория о приходе Руси с острова Даго. (См. Зап. Акад. Н. Т. VI. кн. I. Приложения.) Но возвратимся к Руси Тмутраканской.

Эта Русь может разъяснить нам отношения к Корсуню. Если б она была не более как нормано-русская ко­лония, основанная во времена Святослава или Владими­ра св., то каким образом Киевские князья могли удер­живать за собой такое далекое владение, отрезанное от Киевской Руси степями и кочевыми народами? Надобно было держать в покорности туземное население и в то же время защищаться от Казар, Печенегов и Греков; для этого требовались сильный гарнизон и постоянные под­крепления из Киева. Между тем, наоборот, уже сын Владимира св. Мстислав Тмутраканский является таким могущественным князем, который громит соседние на­роды, одолевает своего старшего брата Ярослава Киевс­кого и захватывает себе все русские области на востоке от Днепра. По всей вероятности, до прихода Печенегов и Половцев пределы Тмутраканского княжества на севе­ре почти сходились с пределами Чернигово-Северской земли, и тогда понятны будут их связи, о которых еще живо помнит автор Слова о Полку Игореве. В то же время на юге, в восточной части Крыма, пределы Тмут­раканской Руси сталкивались с Византийскими владени­ями. Напомним отрывок (помещенный в издании Льва Диакона) из донесения неизвестного по имени греческо­го начальника в Крыму о его войне с каким-то варварс­ким народом. Предводитель этого народа, напавший на Греков, владеет страною к северу от Дуная; между тем обитатели соседней крымской области, как свидетель-

ствует письмо, суть единомышленники этого варварско­го народа. Нельзя не узнать здесь Руси; а под князем тут можно подразумевать Игоря или Святослава, или Влади­мира. Эти сближения проливают свет на темные доселе слова Игорева договора: «А о Корсуньстей стране, елико же есть городов в той части, да не имать волости князь Русский, да (не) воюет на тех странах, и та страна не покоряется вам». Там же, ниже, ставится Руси в условие не пускать Черных Болгар воевать Корсунскую страну и не грабить греческие суда, выброшенные на берег. Все эти условия возможны были только при существовании Руси у самого Черного моря и вполне согласуются с арабскими известиями о Русском приморском народе. Тогда не покажется странным и известие Льва Диакона о том, что Игорь после своего поражения Греками воро­тился не в Киев, а в Киммерийский Боспор, и вообще более понятными для нас сделаются морские предприя­тия Руссов против Византии. В договоре Цимисхия с Святославом опять русский князь обязуется не нападать на область Корсунскую. Ясно, что эта область соседила с Русью и что последняя пыталась завоевать ее. И дей­ствительно, опасения Византийцев сбылись: при Влади­мире Корсунь была завоевана Русью. Мы видим в этом завоевании не какое-то случайное, отрывочное предпри­ятие Киевского князя. Нет, это было следствие давних и притом соседственных отношений. В связи с этими от­ношениями должно находиться и известное сказание о нападении Руссов на Сурож (в житии Стефана Сурожского).

Обратим внимание на интересный рассказ Констан­тина Багрянородного о продолжительной борьбе между Боспорянами и Херсонитами. Во главе Боспорян стояла династия Савроматов. Очевидно, Сарматы, завладевшие древним Боспорским царством, стремились завладеть и последним оплотом эллинизма в Крыму, то есть Херсонесом Таврическим. Всматриваясь ближе в отношения Та­манской Руси к Корсуню, нельзя не прийти к тому зак­лючению, что их враждебные отношения суть продолже­ние той же борьбы, о которой рассказывает Константин

Багрянородный. А если мы возьмем во внимание, что к Сарматским народам древние писатели относили племя Роксалан (т. е. Руссов), что Роксалане еще в 1-м веке до Р. X. встречаются около Азовского моря, где они воевали с Митридатом Понтийским, тогда нам не нужно будет выводить из Скандинавии русскую колонию на берега Азовского и Черного морей.

Повторяем, при существовании Азовской и Черно­морской Руси нам понятны будут отдаленные походы Руссов на восток, в Каспийское море и в Прикавказские страны — походы, совершавшиеся в числе нескольких десятков тысяч. Мы думаем, что и та торговая колония Руссов в Итиле, о которой упоминают Арабы, принадле­жала Азовским, а не Днепровским Руссам. Наконец, только существование Азовско-Черноморской Руси объяснит нам, почему вообще Русь в начале нашей исто­рии является народом преимущественно мореходным. Морские походы Киевских Руссов совершались, конеч­но, с помощью их приморских родичей. Замечательно, что прекращение этих походов совпадает с появлением Половцев, которые постепенно отрезали Киевскую Русь от ее приморских соплеменников; между тем торговые караваны продолжали еще ходить из Днепра в Византию и обратно.

Когда составлялся наш летописный свод, Черноморс­кая Русь приходила уже в забвение; поэтому весьма мог­ло быть, что в рассказах о первых князьях она смешива­лась с Киевскою Русью. Особенно это можно сказать относительно эпизода об Оскольде и Дире. Этот лето­писный эпизод весьма сомнительного свойства. Во-пер­вых, что означают тут два имени, столь тесно связанные и всегда неразлучные? Во-вторых, Византийцы не назы­вают предводителей Руси, напавшей на Константино­поль в 865 г.; затем они рассказывают об обращении этих Руссов, об их посольстве в Рим и Константинополь по вопросу о вере, о чуде с Евангелием; причем говорят постоянно об одном князе, а не о двух. Наши летописи рассказ о нападении на Константинополь в 865 г. почти буквально взяли из византийских хронографов, но при-

соединили к нему Оскольда и Дира. Очень могло быть, что названия каких-либо киевских урочищ, вроде Оскольдова могила и Дирова могила, могли послужить ос­нованием к сказанию об этих двух витязях, то есть по­добно тому, как названия Киев, Хоревица и Щековица послужили основою для легенды о трех братьях, когда-то княживших между Полянами. Составитель летописно­го свода связал Оскольда и Дира с легендой о призвании Варягов и о переходе их из Новгорода в Киев. Замеча­тельно, что другого действительно исторического лица с именем Оскольда Русская история не знает, так же как она не знает ни Щека, ни Хорива. Рассказы о посоль­стве нескольких мужей для испытания обряда наши ле­тописцы относят к тому князю, который окончательно утвердил христианство в Киеве, то есть к Владимиру; между тем как восточный обряд еще прежде Киева мог утвердиться между Азовско-Черноморскими Руссами, в особенности по соседству с Корсунем. Что касается до пришествия Олега из Новгорода в Киев, то если бы и действительно он княжил сначала в Новгороде, это нис­колько не доказывает его норманство. Он мог быть сна­чала удельным князем Новогородским, и потом перейти на Киевский стол, как это повторилось с Святославом, Владимиром и Ярославом. Он мог оружием или хитрос­тью захватить Киевский стол, чему бывали и другие примеры. Все это могло быть без всякого призвания князей из Скандинавии. Замечательно, что Длугош, имевший под руками старые русские летописи, ничего не знает о пришествии Оскольда и Дира из Скандина­вии; напротив, он говорит о них, как о потомках Кия. То же самое и Стрыйковский, который Оскольда называет Осколод. Никоновская летопись и Степенная книга так­же не говорят о пришествии Оскольда и Дира с севера. Известно их выражение по поводу нападения Оскольда на Константинополь: «С ними же бяху роди нарицаемии Руси, иже и Кумани, живяху в Евксинопонте». Конечно, это своды позднейшие: но вопрос заключается в их ис­точниках (См. Обз. Хроногр. А. Попова).

В числе тех легенд, которыми украшено начало на­шей летописи, обратим внимание на первое столкнове-

ние Полян с Хазарами. Поляне дают им по мечу с дыма. Эти обоюдоострые мечи совершенно согласуются с ме­чами Руссов по описанию Ибн-Фадлана. Может быть, и самая летописная сага возникла для указания на это различие русского меча и хазарской сабли. Хазары нало­жили на Полян, Северян и Вятичей дань по беле и веве­рице с дыма. По некоторым спискам почти ту же дань платили Варягам северные Славяне. Мы позволим себе сблизить эти известия с тем местом Слова о Полку Игореве, где говорится, что во время княжеских междоусо­биц «погании (Половцы) сами победами нарищуще на Русскую землю, емляху дань по беле от двора». (А мо­жет быть тут под погаными разумеется Литва, а не По­ловцы?) Но для нас замечательно такое почти букваль­ное совпадение даней хазарской, варяжской и половец­кой. Могло быть, что воспоминание о последней, то есть о половецкой (или литовской) дани перенеслось в лето­писном своде на Хазар и Варягов. Мы сомневаемся, что­бы Хазары в IX веке владели Приднепровьем. Из слов летописи видно, что известие о Хазарской дани относит­ся к тому времени, когда, наоборот, Хазары находились в подчинении у Руссов («володеют Козарами Русские и до днешнего дне»). И что это за земля? Если летопись составилась в начале XII века, то какими Хазарами Рус­ские тогда владели? А против кого Хазарский хаган ук­реплял свои границы на западе и с помощью Византий­цев построил на Дону Саркел в первой половине IX века? Мы думаем столько же против Печенегов, сколько и против Руссов. Но эта твердыня, по-видимому, мало оказала помощи; известны последующие походы Руссов на востоке сквозь Хазарскую землю и. разорение Саркела Руссами¹.

 

¹Эти строки были написаны в 1871 г. Последующие мои исследования не только подтвердили тождество третьей группы Руссов у арабских писателей с Русью Тмутраканскою; но и обна­ружили присутствие в том краю Славянских Болгар, бывших уже отчасти христианами, а также уяснили для меня их отношения к Хазарам и народность последних. Русь владела хазарскими посе­лениями на Тамани и Тмутракани до конца XI века. (См. ниже: «О славян, происхожд. Дунайск. Болгар», и «Русь и Болгаре на Азовск. поморье».)

Один из наиболее известных норманистов, г. Куник, по поводу монографии г. Гедеонова, выразил неко­торые мнения, не согласные с своею школою,— мне­ния, к которым он отчасти пришел еще прежде. Он добросовестно отказывается от Руссов в Севилье, от шведских Родсов (которым посвятил когда-то особую монографию) и от 862 года; находит легендарный отте­нок в известии о трех братьях варягах и пр. Отказыва­ясь от Скандинавского материка, как отечества нашей Руси, г. Куник, однако, не теряет еще надежды найти это отечество, по крайней мере, на островах Готланд и Даго. В замечаниях на монографию г. Гедеонова он приводит интересную параллель между нашею летопис­ною легендою о призвании трех Варягов и Видукиндовым сказанием о призвании в Британию двух воевод, Генгиста и Грозы, основателей Англо-саксонского госу­дарства. Послы Бриттов держали почти такую же речь предводителям Саксов, какую славянские послы гово­рили варяжским князьям. Даже повторяется то же вы­ражение: наша земля велика и обильна (terra lata et spatiosa et omnium rerum copia referta). Действительно, в обоих сказаниях есть некоторая аналогия. Но что же из этого? Подобная аналогия указывает только на повто­рение сходных легендарных мотивов у разных народов: чему пример мы уже видели в сагах о взятии Коростена Ольгою. Параллели собственно исторической мы не видим. Во-первых, Бритты призывали Англо-саксов на помощь против соседей, а не для господства над собою (если действительно призывали, а не просто нанимали их дружины в свою службу, что вероятнее). Во-вторых, водворение англо-саксонского владычества в Британии, как мы видим, совершилось весьма постепенно, целым рядом переселений с материка и при отчаянной борьбе со стороны туземцев. Все эти события подтверждаются не только положительными историческими свидетель­ствами, но и очевидными последствиями, то есть созда­нием новой, смешанной национальности, при сильном преобладании немецкого элемента. Ничего нет подоб­ного в нашей истории. Новгородцев едва ли угнетали

какие иноплеменники в первой половине IX века. Нет никаких данных., которые подтверждали бы слова лето­писи о варяжской дани, предшествовавшей якобы при­званию князей; да и легенда говорит, что Новогородцы сами прогнали Варягов. Призвание чуждого народа для порядка, то есть собственно для господства над собою, немыслимо (в англо-саксонской саге совсем и нет этого мотива). Далее, сама же летопись рассказывает, что едва Новогородцы призвали князей для водворения у себя порядка, как последние занялись покорением дру­гих племен, променяли Новгород на Киев и начали гро­мить Византию. Есть ли что-нибудь исторического в такой невероятной комбинации? Не ясно ли, что она возникла преимущественно для того, чтобы объяснить начало Русского государства? Возникла, вероятно, в Новгороде, а не в Киеве; причем обстоятельства, взгля­ды и обычаи, современные автору сказания, перенесе­ны им на время, отделенное от него двумя или более веками (явление весьма обычное в летописях почти всех народов). А главное: где мы видим хотя какие-нибудь серьезные следы иноземного, т.е. скандинавс­кого, элемента в составе Русской национальности? Если это были князья только с своим родом, с своею дружи­ною, в несколько сот, даже в несколько тысяч человек, то как могли они в несколько лет распространить имя Руси от Финского залива до Черного моря и до нижней Волги? Если же эти иноземцы были многочисленным, сильным народом (а все указывает, что Руссы были именно таковы), то где указания на их переселение из-за моря в больших массах? Норманисты даже не могут найти их отечество, из которого они будто бы ушли все до единого. Как могли они так быстро и так основа­тельно обратиться в Славян, не оставив следов ни в языке, ни в каких-либо памятниках? Неужели пять пока темных для нас названий порогов — вот все, что осталось от скандинавской народности этого многочис­ленного, энергического и господствовавшего племени?

Если проводить параллели с нашею легендою о при­звании Варягов, то мы предложим другое сказание, по

нашему мнению, ближе к ней подходящее. Прокопий в своем сочинении о Готской войне рассказывает следую­щее событие у племени Герулов. Часть этого племени поселилась на Дунае в пределах Византийской империи. Однажды, во времена императора Юстиниана, Герулы убили своего царя Охона для того, чтобы не иметь ника­кого царя, то есть никакой власти. Но потом они раская­лись (конечно, вследствие наступившей неурядицы) и после многих сходок решили отправить посольство на остров Фулу, чтобы там поискать себе князя из их древ­него царского рода: так как другая часть Герулов удали­лась на этот остров. Послы действительно нашли то, что искали; но приглашенный ими князь на дороге умер. Тогда они воротились опять на остров и выбрали другого князя, по имени Тодасия. Он вместе с братом Аордом и с 200 избранных Герулов отправился на Дунай. Так как прошло много времени, пока послы успели воротиться, то Дунайские Герулы соскучились их ожиданием и приняли другое решение. Они послали к императору Юстиниану с просьбою дать им царя. Тот немедленно отправил к ним Суарта, знатного Герула, проживавшего в Константино­поле. Но едва Суарт начал царствовать, как прибыл Тодасий из Фулы. Непостоянные Герулы покинули Суарта и перешли на сторону Тодасия.

Прокопий повествует в этом случае почти как со­временник, и, если ему переданы были неточно подроб­ности, все-таки в основе этого факта могло заключать­ся историческое событие. Но что здесь подразумевает­ся под островом Фулой или Тулой? У писателей начала средних веков под Тулой разумелся какой-то северный остров, который можно толковать Исландией, Британи­ей и Скандинавией. Но, по всей вероятности, это на­звание перешло на север из более южных стран, точно так же, как и название Скифия, которое постепенно видоизменялось и иногда получало весьма широкое применение. В тесном смысле это была нынешняя Юж­ная Россия, в обширном — пределы ее на севере про­стирались до берегов океана, на востоке терялись в степях Средней Азии. Впоследствии это имя если не в

чистом, то в видоизмененном виде сохранилось за не­которыми странами, и преимущественно за Скандина­вией или Скандией? Мы позволяем себе следующую догадку: не отсюда ли происходит и то недоразумение, на котором основан столь распространенный в средние века обычай производить народы из туманной и едва известной Скандинавии? Если и можно назвать какую страну истинной, а не мнимой vagina gentium, так это древнюю Скифию в ее тесном смысле, то есть южную половину России, с прилегающими к ней частью Дунай­ской равнины и Карпатской областью. Здесь еще, по известию Геродота, обитали столь многие народы. От­сюда они постепенно расселялись на север и на запад. Впоследствии, когда имя Скифии перенесено было на отдаленные берега северного моря, с этими берегами смешались воспоминания о Скифии, как о древнем оте­честве, и летописцы начали эти воспоминания приуро­чивать преимущественно к Скандинавии¹. То же могло случиться с именем Фулы. Есть указания, по которым с достоверностью можно предполагать, что часть Крыма в средние века носила название Фулы (между прочим см. Кеппена Крым. сбор. 131 стр.). Поэтому легко могло иногда происходить смешение в известиях летописцев: что принадлежало собственно Черноморью, то относи­лось к берегам Северного океана. Хотя Прокопий в упомянутом рассказе не поясняет, где находился остров Фула; но из других его известий об этом острове мож­но догадываться, что он смешивал ее с Скандинавией вследствие уже укоренившегося в то время тяготения летописцев к этой полумифической стране. Гораздо ве-

¹ Что -название Скандия или Скандинавия (у Фредегара Schatanavia) есть видоизмененное слово Скития, в этом едва ли можно сомневаться. В источниках иногда рядом встречаются для нее оба именования, напр, у географа Равеннского: «великий древ­ний остров Скития, который называется Сканца (Scanza)».

Познакомясь потом с сочинением Пинкертона (Recherches sur 1'origin des Scythes ou Goths. Paris. 1804), я убедился, что не мне первому пришла такая догадка. Пинкертон прямо указывает на недоразумения средневековых летописцев по отношению к Ски­фии и Скандинавии, начавшиеся с легкой руки Иорнанда (стр. XIV). Позд. прим.

роятнее предположить, что Герулы если посылали по­слов, то посылали не в Скандинавию, а на берега Чер­ного моря, где была их прежняя родина и где остава­лась еще часть их племени с своим древним княжеским родом.

Приведенный нами рассказ о Герулах с первого взгляда весьма похож на нашу легенду о призвании князей; но сущность его оказывается иная. Герулы по­сылают за князем не к чуждому племени, а к своему собственному, и приглашают правителя не иначе как из своего древнего княжеского рода. От императора они получают в цари тоже человека своего племени. Но самый мотив призвания (внутренняя неурядица) заме­чательным образом сходится с нашею легендою. Отсю­да мы делаем следующее предположение: может быть, подобный мотив и не один раз повторялся в преданиях германских и славянских народов с различными вари­антами. Может быть, тот же мотив проник и к нам, и возродился в пресловутой легенде о призвании трех Варягов для водворения внутреннего порядка. На этот счет мы, конечно, можем делать только предположения. Несомненно то, что подобным мотивом северно-рус­ская легенда пытается объяснить начало русской граж­данственности, т. е. начало Русского государства. Этот мотив в общем своем виде, т. е. как представление о трех братьях основателях государства, существовал и на юге, в Киеве; но в форме призвания, он особенно привился на севере, в Новгороде, потому что здесь упал на благодарную- почву: так как призвание князей было обычным делом для Новгородцев. Повторяем, во време­на Константина Багрянородного этой легенды еще не существовало у Киевской Руси; иначе он, по всей веро­ятности, знал бы о ней и передал бы ее потомству, точно так же как Прокопий передал то, что ему расска­зывали о Герулах. Из одного места Симеона Логофета (византийский писатель первой половины XI века) вид­но, что в его время существовало предание о проис­хождении имени Русь от Роса, когда-то над нею цар­ствовавшего. Это темное предание примыкает к таким

же вымыслам средних веков о Чехе, Лехе и Русе, о Словене и Русе и т. п. Замечательно, что норманисты и этого мифического Роса пытались отождествить с ва­ряжскими князьями¹.

VII