Современное значение норманизма. — Шлецер, Карамзин и Погодин

 

Объявляя войну норманизму в своей статье О мни­мом призвании Варягов (Русск. Вести. 1871, № 11 и 12), мы, конечно, рассчитывали на возражения. Но в то же время, рассмотрев этот вопрос по возможности с раз­ных сторон, мы настолько убедились в несостоятельно­сти норманской теории, что серьезных возражений с ее стороны не ожидали и не ожидаем. Ибо все, что можно было сказать в ее пользу, давно уже сказано, и все это оказалось более или менее неудовлетворитель­но. Прошло довольно времени от появления нашей ста­тьи, и те возражения, которые до сих пор появились, по нашему крайнему разумению, только подтверждают несостоятельность норманской теории. Мы объявили ей войну тем решительнее, что, по нашему убеждению, она до сих пор продолжает причинять вред науке Рус­ской истории, а следовательно, и нашему самопозна­нию. Благодаря этой теории, в нашей историографии установился очень легкий способ относиться к своей старине, к своему началу. Обыкновенно перечислив на­звания разных славянских и неславянских племен и помянув о том, что Славяне жили не ладно между со­бою, мы затем приступаем к истории русской государ­ственной жизни так сказать ex abrupto. Этот приступ

напоминает наши сказочные приемы. «Где-то за морем, в некотором царстве, в некотором государстве жили три брата. Однажды к этим трем братьям приходят по­слы из-за тридевять земель и говорят им: «земля наша велика» и т. д. Даже сохранен и тот обычный прием, что два брата являются только для обстановки, и вся удача принадлежит одному.

Эта пресловутая теория продолжает оттирать из исто­рии целый могучий народ, с незапамятных времен оби­тавший в Южной России, а на место его вызывает из-за моря какую-то тень, которую она не знает как назвать: не то народом, не то дружиной, и утверждает, что эта тень и была настоящая Русь и что она в несколько лет покрыла собой все пространство «от финских хладных скал до пламенной Колхиды». Вместе с небывалым наро­дом Варягоруссов создан в нашей истории и небывалый норманнский период, и затем чуть ли не все основные явления нашей государственной жизни объявляются не своими, а чуждыми, принесенными из-за моря; дружина, бояре, суд, способ собирать дань, — все это будто бы Славяне получили от Норманнов! Зайдет ли речь о воору­жении Руссов и их боевых приемах, для образца приво­дится ковер Английской королевы Матильды с изображе­нием норманнских воинов. Оказывается, что русские Сла­вяне даже и лодку не умели соорудить, и потому, чтобы дать понятие о русских ладьях, указывают на изображе­ние норманнских судов в средневековых рукописях. Странно только, как эти призванные Варягорусы загово­рили по-славянски, а не заставили нас выучиться своему германскому наречию?

Наша археологическая наука, положась на выводы историков-норманистов, шла доселе тем же ложным пу­тем при объяснении многих древностей. Если некоторые предметы, отрытые в русской почве, походят на предме­ты, найденные в Дании или Швеции, то для наших памят­ников объяснение уже готово: это норманнское влияние. При этом не берутся в расчет два самые простые обстоя­тельства: 1) многие вещи одной и той же фабрикации с помощью торговли распространились на весьма обшир­ное пространство, помимо всяких политических влияний,

и 2) многие сходные предметы встречаются нередко со­вершенно у разных народов, не находившихся никогда в сношениях между собою. Далее, особенно вредно отзы­вается эта теория на трудах молодых исследователей по части древней Русской истории и этнографии, по весьма естественной неопытности берущих за исходные пункты выводы норманизма. Русская филология также немало затруднена норманнским предрассудком, который мешал до сих пор трезвому взгляду на начало русской письмен­ности. Вообще норманнская струя проникла всюду, где только можно, и затемняла наш кругозор. Поколение за поколением с детства привыкло повторять басню о при­звании Варягов как непреложный факт и отнимать у своих предков славу создания своего государства, кото­рое, по летописному выражению, они «стяжали великим потом и великими трудами».

Из всего сказанного нисколько не следует, что с норманизмом можно было легко и скоро покончить. На этот счет мы не заблуждались. На его стороне, кроме стольких почтенных деятелей науки, находится и сила давней при­вычки. Мы так долго твердили сказание о Варягах, что совершенно сжились с ним. Мы ощущали даже некото­рое довольство тем, что история наша, не так как у других народов, имевших мифические времена, начина­ется: известным годом, известным событием и таким еще оригинальным событием, как трогательная федерация славянских и чудских народов, отправляющая посольство за море! Правда, задняя мысль на счет неспособности наших предков к организации несколько омрачала это довольство; но зато нам было так покойно за Нестором и за Варягами! Мы были избавлены от труда бороться с сумраком предшествовавших веков и там искать своего начала. Фраза: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет» пришлась нам так по вкусу (особенно в эпоху обличительной литературы!).

По поводу своей статьи О мнимом призвании Варягов я выражал прискорбие, что принужден разойтись с М. П. Погодиным. Прискорбие это было совершенно ис­кренне, как по личному уважению к почтенному ветера­ну, так и потому, что статья моя случайно совпала с

празднованием его 50-летнего юбилея и с появлением в свет его Русской истории до Монгольского ига; а в этой книге древняя русская история построена все на том же норманнском основании. В течение всей своей 50-летней деятельности г. Погодин оставался самым ревностным представителем норманизма, и едва только кем-нибудь заявлялись сомнения, он немедленно выступал бойцом, и по справедливости может быть назван патриархом со­временных норманистов. После стольких счастливо оконченных столкновений не мог конечно он обойти молчанием наше мнение, как и сам о том замечает.

М. П. Погодин выступил бойцом за норманнскую теорию еще в ранней молодости, и этим, к сожалению, предрешил дальнейшее направление своих трудов по об­работке нашей древней истории. Если б он приступил к данному вопросу с большим запасом опытности в деле исторической критики, то, по всему вероятию, при своей даровитости, пришел бы не совсем к тем же результатам. Он начал свое ученое поприще под влиянием двух подав­ляющих авторитетов того времени, Шлецера и Карамзи­на. Шлецер — надобно отдать ему справедливость — был сильный критический талант, в чем убеждает нас и его труд о русской летописи. Но в этом труде он отнесся не критически к своему исходному пункту, т. е. к летописно­му сказанию о призвании Варягов. Ему даже и в голову не пришло усомниться в этом сказании или войти в научные рассуждения и его достоверности. Зато надобно видеть, сколько остроумия и сколько усилий потратил он, чтобы согласить возникавшие из самой летописи проти­воречия с своим исходным пунктом: он относил их обык­новенно к неисправности и невежеству переписчиков Нестора, т. е. того идеального летописца, которого он себе представлял. Его саркастический тон и подчас слиш­ком бесцеремонное отношение к противным мнениям (которые он прямо приписывал глупости и невежеству), конечно, должны были подействовать на современников и ближайшее поколение и, так сказать, порядком их запутать. Действительно, так и случилось.

Под влиянием норманнской школы начал писать свою историю и наш бессмертный Карамзин. Он не

остановился над вопросом о начале Руси, а взял уже готовое его решение. Да иначе едва ли мог и поступить, ибо антинорманизм в науке был еще очень слаб. От Карамзина впрочем, не укрылись и некоторые слабые стороны норманизма. Но он желал возможно скорее покончить с этим начальным сумраком и выступить на широкую дорогу исторического повествования, то есть туда, где обилие материала давало свободу его изящно­му литературному гению. Мы, впрочем, не думаем счи­тать Карамзина, только литератором. Нет, он был и ученый, и историк в истинном, благородном значении этих слов. Многие его исторические взгляды совсем не так устарели, как об этом думают. Для примера укажу на его знаменитое деление царствования Ивана Грозно­го на две части: с Сильвестром и Адашевым и без них. По моему мнению, оно остается верно исторической правде. Дальнейшая историография наша находит ка­кую-то трагическую борьбу между Иваном с одной сто­роны, оппозицией бояр и старых вечников с другой, и казням его придает какой-то государственный смысл. Не видим мы этой трагической борьбы. Предшествен­ники Ивана IV сделали более его для Русской монар­хии; однако они не прибегали к поголовной резне. Го­ворят, песни народные отнеслись с сочувствием к Гроз­ному. Плохой аргумент для историка: песни народные отнеслись сочувственно и к Стеньке Разину. Но мы уклонились в сторону. Обратимся к нашему досточти­мому противнику¹.

II Возражения г. Погодина

 

В начале своей статьи (Новое мнение г. Иловайского. Беседа, 1872, IV) М.П.Погодин говорит, что ему «тяже­ло» вновь распространяться о своих доказательствах в

¹В настоящее время, увы, уже покойному. К великому сожале­нию, мы лишились его в конце 1875 года. Свой ответ ему я, за немногими исключениями, оставляю в том же виде, в каком он был напечатан при его жизни.

 

опровержение моих положений, что он ограничится оп­ровержениями некоторых и кроме того общими положе­ниями. Жаль, что наш почтенный ветеран не исполнил своего намерения, т. е. не занялся опровержением хотя бы только двух, трех из моих наиболее существенных положений, но опровержениями систематическими и сколько-нибудь обстоятельными. Вместо того он в корот­ких словах перебирает большую часть моих положений, сопровождая их категорическими, голословными замеча­ниями и часто не обращая никакого внимания на мои доказательства. А что касается до его общих соображе­ний, то вот пример:

«В VIII, IX, X и XI веках Норманны, обитатели Да­нии, Швеции, Норвегии, были хозяевами на всех евро­пейских морях: Немецком, Атлантическом, Средизем­ном. Взгляните на карту их морских походов: они пере­плывали Океан; нападали на Германию, Голландию, Францию, Британию, Италию, Ирландию, Испанию, Гре­цию; проникали в устья всех больших рек и селились по всем побережьям; показывались и водворялись на остро­вах Ферарских, Оркадских, на отдаленной и холодной Исландии, в Северной Америке, задолго до Колумба. А противники норманства, с г. Иловайским включительно, хотят, чтобы Норманны оставили в покое только одну соседнюю нашу страну, для них самую удобную, подле­жащую, и подходящую, т. е. устья Немана, Вислы, Дви­ны и Невы. С чем это сообразно? Да они с этих мест и начать должны были свои нашествия. Они очень рано узнали дорогу к ней и через нее в Константинополь, к Каспийским Козарам, в Пермь (Биармию). Все летописи: греческие, русские, арабские — полны описанием их по­всеместных набегов и представляют везде совершенно одинаковые черты».

В этих немногих строках заключается довольно много погрешностей против истории. Во-первых, Норманны в VIII и IX веках не только не были хозяевами в Средизем­ном море, но едва начали туда проникать; а тем более они не нападали на Грецию. О X и XI веках не может быть и речи, так как наша Русь ясно выступила под своим именем уже в IX веке. А будто Норманны прони-

кали в устье всех больших рек и селились по всем побере­жьям — что это такое, как не гипербола? Какое нам дело _: до того, что Норманны показывались на Ферарских ост, ровах, в холодной Исландии и даже в Северной Америке? (И, заметьте, все это было уже после появления Руси в истории.) Г. Погодин спрашивает, с чем сообразно, чтобы Норманны оставили в покое нашу страну? Не только сообразно, отвечаем мы, но совершенно есте­ственно: так как наша страна не лежала ни в Ирландии, ни в Исландии. Стремление Норманнов на запад вполне согласно с ходом средней истории, когда северные и восточные варвары шли на запад и юг, где находили богатую и легкую добычу. Иногда этих варваров вытес­няли с востока другие народы, далеко уступавшие им в знаменитости. Не буду говорить о Готах: укажу на племя, выступившее на поприще европейской истории почти одновременно с Норманнами — на Угров. Они приводили в трепет всю Среднюю Европу и завоевали обширные земли; а между тем эти Угры изгнаны из Южной России ордою Печенегов и потом отброшены от Нижнего Дуная Болгарами. Угры и доселе благоденствуют в чужой земле; а где их гонители Печенеги? Что сделалось с их победи­телями Славянскими Болгарами? По теории же г. Пого­дина выходит следующее: так как Угры громили Герма­нию, Италию, Францию, Византийскую империю, запад­ных и южных Славян, то покорение ими соседней Рос­сии уже подразумевается само собой.

Относительно норманнских походов через Россию в Константинополь и Хазарию, норманисты все имеют в виду слова нашей летописи о пути из Варяг в Греки. Но в первой статье своей мы уже указали, что слова летописца надобно относить к его собственному времени; тут разу­меется XII век и никак не ранее XI. Летописец наивно описывает путешествие апостола Андрея по тому же пути; по логике норманистов выходит, что торговый путь из Варяг в Греки существовал уже в I веке нашей эры! Мы указывали на полную невозможность для Норманнов хо­дить из Балтийского моря в Черное ранее объединения земель, лежащих по этому пути под властью русских князей. Если Норманны в IX веке не плавали по Днепру,

то говорить об их походах в Каспийское море значит просто давать волю своей фантазии. Плавание по широ­кому морскому пути в Исландию, а из Исландии в Грен­ландию было довольно легким делом в сравнении с реч­ными походами по обширному материку, где надобно бороться и с огромными волоками, и с порогами, и с туземными племенами. А главное, все эти походы Нор­маннов по восточной Европе в IX веке и ранее совершен­но гадательны и не подтверждаются ни единым истори­ческим свидетельством, хотя, по словам г. Погодина о них свидетельствуют все летописи — греческие, русские и арабские. О черноморских и каспийских походах Руссов в IX и X веках, действительно, мы имеем современные свидетельства Византийцев и Арабов; но о Норманнах ни слова. Вообще мы не понимаем голословного повторения прежних домыслов, вроде хождения Норманнов в Черное и Каспийское море. Правила сколь-нибудь научной поле­мики требуют сначала опровергнуть доказательства про­тивника.

Несколько ниже г. Погодин приводит хотя и не но­вое, тем не менее оригинальное соображение в пользу того мнения, что черноморские походы Руссов принад­лежали Руси Норманнской, а не туземной или Приднеп­ровской. Вот это соображение: Поляне были племя ти­хое и смирное. Не будем говорить об истории Полян-Руси в предшествующие века, хотя и туманные, однако не совсем недоступные людям, свободным от норманского предрассудка - века, наполненные борьбою с од­ноплеменными и иноплеменными народами, каковы Готы, Гунны, Авары, Древляне, Угры и проч.; уже одно географическое положение их было таково, что тихое, смирное племя здесь давно было бы стерто народными волнами. Все летописные известия о поведении Полян во время борьбы с Печенегами, Половцами и во время княжеских споров свидетельствуют, что это было энер­гичное, беспокойное и воинственное племя. (Проследите внимательно историю Киевлян, от человеческих жерт­воприношений Перуну до убиения Игоря Ольговича.) Но г. Погодин в этом случае руководствуется известным разглагольствованием летописца о том, что Поляне

«обычай имуть кроток и тих, и стыденье к снохам сво­им» и проч. Здесь собственно характеристика брачных и погребальных обрядов, и принадлежит она не IX веку, а XI и XII. Не говоря о явном пристрастии летописца к Полянам сравнительно с другими племенами и об их высшей гражданственности, мы думаем, что можно иметь стыдение к снохам и все-таки предпринимать дальние походы.

На наше замечание, что о пришествии к нам варяжс­ких князей не только не говорят, но даже и намека не делают никакие летописи скандинавские, немецкие и греческие, г. Погодин возражает, что о водворении Роллона в Нормандии известно только по одной скандинав­ской саге. На это мы ответим: найдите хотя одну подоб­ную же сагу о водворении Рюрика с братьями в России. Но если бы таковая и нашлась, и тогда не следует при­нимать ее на веру, без предварительного критического рассмотрения, насколько она самостоятельна: ибо в скандинавских сагах мы встречаем некоторые следы на­ших русских преданий. Последнее совершенно есте­ственно, если взять в расчет родственные связи норман­нских конунгов с нашими князьями со времени Яросла­ва I и вообще приезда Норманнов в Россию в качестве наемных дружинников и гостей в течение XI и XII ве­ков. Хвастливые скандинавские саги немало баснословят о подвигах своих героев в Гардарикии (т. е. на Руси) и приписывают им великое влияние на русские события; однако Русь, очевидно, представляется в сагах великим и туземным народом, а Русское государство настолько древним, что о его начале они ровно ничего не знают¹.

¹Как пример хвастливости этих саг и некоторого знакомства их с русскими преданиями укажем на сагу Олава Тригвесона. В ней вся слава обращения нашего Владимира Св. в христианство приписана юноше Олаву; причем последний держит речь, напоми­нающую то самое, что говорит мученик Варяг по нашей летописи. В этом обращении Олаву помогает супруга Владимира мудрая Аллогия, в которой нельзя не узнать его бабку Ольгу. Сага хотя и путает события и лица, однако ее русский источник в данном случае не подлежит сомнению. Итак, почему же наша легенда о призвании Варягоруссов, столь лестная для Норманнов, не отрази­лась в их сказаниях? Мы позволяем себе объяснять такое молча-

По нашему мнению, странно в особенности то, что Константин Багрянородный не упомянул о пришествии Варягорусов, если б оно было в действительности. Он охотно рассказывает о подобных передвижениях и лю­бит объяснять начало государств и народов. Укажем на его рассказы о начале угорской династии Арпадов, о Хазарах, Печенегах, Хорватах и т. п. Одно молчание та­кого свидетеля способно уничтожить всю норманнскую систему. Но г. Погодин не допускает argumentum a silentio там, где это невыгодно норманнской теории. Зато очень охотно допускает его там, где оно хотя не­много говорит в ее пользу. Так Константин не упомина­ет о Руси Азовско-Черноморской, и этого довольно г. Погодину, чтоб отвергать ее исконное существование; отсюда у него в истории Русь Тмутраканская появляется так же ex abrupto, как и всякая другая Русь. Но, во-первых, как мы сказали, Константин охотно сообщает разные случаи из жизни народов, обитавших к северу от Черного моря: Угров, Хазар, Печенегов и т. п.; тогда как его географические данные об этих народах совсем не отличаются точностью и ясностью. Он даже не упомина­ет о разных народах, живших в Крыму рядом с гречес­ким Херсонесом, например, о Готах; нельзя же на этом основании отрицать их существование. В его время Русь Тмутраканская, если не вся, то отчасти, находилась в зависимости от Хазар, ее надобно искать там, где у Константина говорится о Боспоре, Таматархе и девяти Хазарских областях, лежавших между Азовским и Чер­ным морями (говорится очень коротко и неясно). Хазария, как этнографический термин, играла важную роль не только в X, но и XII и XIII веках, когда Хазарское государство уже не существовало (см. любопытную ста­тью г. Бруна о Хазарии в Трудах первого Археологическо­го съезда). Так же неубедительна ссылка г. Погодина на

 

------------------------------

ние поздним появлением и еще более поздним распространением самой нашей легенды: в том виде, в каком она дошла до нас, это не было собственно народное предание, сохранившее потомству па­мять о действительном событии. Это было сплетение книжных домыслов и недоразумений.

 

молчание Фотия и Льва-диакона. Фотий говорит о Рус­сах без точного означения их места жительства, и его слова могут быть относимы как к Руси Азовско-Черно­морской, так и к Руси Киевской; а Лев-диакон и саму Русь Киевскую называет Тавроскифами, чем указывает на ее общее происхождение с последними. Наконец, мы не понимаем возражения, основанного на молчании того или другого писателя. Для исторической критики имеет значение только сумма известий или сумма умолчаний. О пришествии Руси из Скандинавии молчат все инозем­ные источники; асуществование Руси Тмутраканской подтверждает не одно свидетельство. В наших летописях она появляется в конце X века как особое княжество, следовательно, существовало и ранее. А наши отноше­ния к Корсуню в течение этого века? А русские письма, найденные в Крыму, о которых говорит паннонское жи­тие Св. Кирилла? А походы Руссов на Кавказ и в Кас­пийское море? А что такое арабские известия о третьей группе Руссов, которую, помимо Азовско-Черноморской Руси, и объяснить невозможно? Что такое свидетельство Масуди, около половины X века, о море Руссов (Нейтас), по которому только они и плавают и на одном из берегов которого они живут? Наконец известно, что Роксалане или Россалане жили около Азовского моря; а этих Росс-Алан из истории никто не изгонит. О моем сближении первой половины этого имени с нашей Русь или Рось г. Погодин и говорить не желает. Жаль. Интересно было бы послушать доказательства того, что Русь и Рось не одно и то же; а следовательно и Англы так же не тождественны с первой половиной сложного имени Англо-Саксы.

М. П. Погодин, столь усердно придерживаясь буквы нашей начальной летописи там, где она имеет легендар­ный характер, не затруднился отвергать ее достоверность в самой достоверной ее части — в договорах Олега и Игоря. Я обратил внимание на следующую явную несооб­разность с теорией норманистов: Скандинавы клянутся не своими богами: Одином и Тором, а славянскими Перуном и Волосом. «Но почему вы знаете, спрашивает г. По-

 

годин, что между этими божествами не было соответ­ствия? Перун разве не близок к Тору? Не надо забывать того, что переводили договоры с греческого Болгары, от которых нельзя требовать мифологической учености. Пе­ренесена же принадлежность языческого Волоса на хри­стианского Власия!» Итак, в летописи оказывается страш­ный и систематический подлог! Мы говорим системати­ческий, ибо этот подлог проведен и далее; стало быть, и тот Перун, который стоял в Киеве на холме и которому поклонялись князья и народ, был не Перун, а Тор. Не Перуна, а Тора оплакивали Киевляне, когда его идола столкнули в Днепр. Кстати, и новогородский Перун тоже вероятно в действительности был Тором? Жаль только, что между их именами нет такого же соответствия как между Волосом и Власием, между Святовитом и Св. Ви­том. Вот до какого соответствия можно договориться, защищая любимую теорию во что бы то ни стало! Тут же рядом у нашего противника стоят заверения в том, что наши летописцы и не умели сочинять легенд, что задних мыслей у них никогда не было, ни о каких комбинациях они понятия не имели, что первый летописец наш был «монах, заживо погребенный в киевских пещерах» и т. п. Право, такого почтенного человека, как М. П. Погодин, мне совестно обвинять в произвольном обращении с до­кументальными источниками (каковы договоры), и я это делаю с прискорбием.

Кстати: норманизму не надо забывать того, что указа­ние на перевод наших договоров, составленный Болгара­ми, не сведущими в Славянской мифологии, есть не бо­лее как догадка. Известно, что обращение Руси началось еще со времен патриарха Фотия; в эпоху договоров у них были храмы, было богослужение, следовательно можем предположить и письменность. Притом язык этих догово­ров тот же самый, какой мы видим в Русской Правде. Мы уже сказали, что вопрос о начале русской письменности до сих пор затемнялся влиянием норманизма: ибо как можно допустить, чтобы Русь еще во времена Фотия имела славянскую письменность, когда уже решено, что эта Русь была норманнская и пришла прямо из Сканди­навии!

Надобно признаться, возражения М. П. Погодина иногда уже слишком несерьезны. Вот еще примеры: по поводу указанного мною легендарного числа трех брать­ев, он отвечает, что у Адама и Ноя тоже было по три сына. Или: Русь уже потому не Славяне, говорит он, что все славянские племена назывались у нас во множе­ственном числе (Поляне, Северяне, Кривичи и пр.), а чуждые племена называются собирательным именем жен­ского рода (Чудь, Ливь, Корсь и пр.). В таком случае, отвечаем мы, Хазары, Печенеги и пр. суть племена сла­вянские, а Серебь нашей летописи должна быть отнесена к народам неславянским. Мы указали на то, что Русью называли себя обитатели Приднепровья, а Новгородцы Русью себя не называли. Г. Погодин объясняет это тем, что «Русь с Олегом от них ушла». Жаль только, что неясным остается смысл самого призвания Варягов: Но-вогородцы посылали за ними так далеко (чуть ли не в Мекленбург-Шверинский, судя по некоторым намекам нашего антагониста); а Варяги только прошли чрез Нов­город, да еще велели давать себе дань по 300 гривен в год. Какой черной неблагодарностью заплатили они до­верчивым Новогородцам!

III