Наши соображения о летописном своде и сближение двух Рюриков

 

Г. Погодин приписывает мне положение: «Летопись наша недостоверна», и затем победоносно опровергает это положение следующими словами: «Поход Оскольда и Дира засвидетельствован Фотием (в действительности Фотий свидетельствует только о походе Руссов; а Осколь-

да и Дира он не знает); Олегов договор переведен с греческаго (как будто я отрицаю Олегов договор!); Иго-ревых пленников видел Лиутпранд (т. е. их видел его вотчим, а Лиутпранд только слышал о них); Ольгу прини­мал Константин, Святослава видел Лев-диакон (как будто я отрицаю существование Ольги и Святослава)» и т. д. Но из первой моей статьи кажется ясно, что вопрос идет не о достоверности летописи вообще, а только о некоторых начальных ее известиях, каковы: мнимая федерация Сла­вян и Чуди, баснословный переход князей из Новгорода в Киев и тому подобные рассказы, не засвидетельство­ванные ни Фотием, ни кем-либо другим. Наша летопись, как и все другие, начинается легендами и становится более и более достоверной по мере приближения собы­тий к эпохе самого летописца.

Далее г. Погодин приписывает мне положение: «Лето­пись наша сочинена в XIII или даже в XIV веке», и снова победоносно его опровергает. «Разве вы не знаете, — говорит он, — что в числе ее переписчиков или продол­жателей есть историческое лицо, жившее в XI столетии, архимандрит, а после епископ Сильвестр, подписавший свое имя под 1110 годом и скончавшийся в 1124 году? Разве вы не знаете (следует перечень списков, где нахо­дится так называемая Нестерова летопись)». Но позволь­те, у меня совсем не сказано, будто летопись сочинена в XIII или в XIV веке. У меня говорится о летописных сводах и рукописях. Я говорил, что мы не имеем ни одного летописного сборника в рукописи, которая была бы ранее второй половины XIV века, и это всеми призна­но. О сводах говорится, что начальная или так называе­мая Нестерова летопись в первобытном своем виде до нас не дошла, и это признано большинством ученых. Я прибавил только, что легенда о призвании князей, по всей вероятности, происхождения (или точнее оттенка) новгородского и настоящий свой вид получила в том летописном своде, который был составлен «не ранее вто­рой половины XII или первой XIII века. И это положение голословно отвергнуть нельзя. Постараемся представить вкратце наши соображения по данному вопросу.

Разность моего мнения от мнения большинства уче­ных, работавших над летописями, заключается в том, что я не отделяю Несторовой или Сильвестровой летописи (Повести временных лет) вообще от южно-русского сво­да; т. е. признаю ее неотъемлемой частью того Киевского свода, который кончается XII веком и дошел до нас преимущественно в так называемом Ипатьевском списке. Одним словом, известную нам редакцию Повести вре­менных лет в этом своде я передвигаю от начала XII на конец XII или начало XIII века.

Предварительно сделаем следующую оговорку. Мы переносим дошедшую до нас редакцию начальной ле­тописи приблизительно лет на 100 вперед; но этому разногласию с существующим мнением не придаем главного значения в вопросе о происхождении Руси. Предположим, что до нас дошла редакция начала XII века или конца XI, и тогда известие о Варягах-Руси остается такой же легендой, как и теперь; ибо летопи­сец все-таки говорит о событии, которое совершилось до него почти за 250 лет. (Легенда о Вильгельме Теле появилась около полутораста лет после битвы при Моргартене.) На таком расстоянии никакое предание не может получить веры, если оно не подтверждается дру­гими, независимыми от него свидетельствами или таки­ми историческими явлениями, которые находятся с ним в непосредственной связи. Например, о пришествии Руси из Скандинавии не говорят никакие европейские и азиатские летописи; но если бы, при недостатке сви­детельств, мы в своей дальнейшей истории все-таки видели несомненную борьбу в населении двух элемен­тов, иноземного и туземного, и находили несомненно чуждую примесь в русском языке и т. п., тогда легенда могла бы получить какую-нибудь достоверность. Ниче­го подобного нет. Никакой борьбы разнородных на­чал в населении Киевской Руси мы не видим, ника­кой иноземной струи в народном языке или в пись­менных памятниках нет. В самых первых памятниках нашей письменности, в договорах с Греками, Русь является туземным народом и не делает ни малейше­го намека на варяжское происхождение; напротив, в

первом своем юридическом своде, т. е. в Русской Прав­де, Русь относится к Варягам как к иноземцам и иноп­леменникам (Русская Правда, конечно, существовала уже до Ярослава I; это существование подтверждается ссылками упомянутых договоров на «Русский закон»). Таким образом, и при существующем мнении о редак­ции начальной летописи призвание Варягоруссов оста­ется легендой. Но мы кроме того в самой летописи считаем редакцию этой легенды искаженной в более позднее время.

Здесь не место распространяться о тех ученых рабо­тах, которые, вопреки мнению г. Погодина, постепенно и неоспоримо доказали, что приписывать Нестору нашу начальную летопись есть плод недоразумений (такой же старый предрассудок, каким мы считаем призвание Варя­гов). Нестор был автором Жития Бориса и Глеба и Жи­тия Феодосия Печерского. Но кто были наши древней­шие летописцы, судить о том трудно; ибо никакой цель­ный летописец до нас не дошел, а дошел летописный свод¹. Мы предпочитаем мнение гг. Срезневского и Кос­томарова, что первая часть этого летописного свода, окан­чивающаяся 1116 годом, принадлежит Сильвестру, игуме­ну Выдубецкого Михайлова монастыря; о чем он сам ясно заявил известною припискою («Игумен Сильвестр святаго Михаила написах книги си летописец, надеяся от Бога милость прияти, при князе Владимире, княжащу ему в Киеве, а мне в то время игумянищу у святого Михаила в 6624, индикта 9 лета»). На Сильвестра указывает и хронологический перечень киевских княжений, постав­ленный в начале свода и доведенный до начала княжения Владимира Мономаха. Но и этот Сильвестров свод не дошел до нас в своем первоначальном виде; о чем свиде-

¹ Имя Нестора прибавлено только в Хлебниковском списке, который относится ко второй половине XVI века: ни в Ипатьевс­ком, ни в Лаврентьевском его нет. Над вопросом о летописях кроме г. Погодина в последние десятилетия работали гг. Казанс­кий, Беляев, Сухомлинов, Срезневский, Соловьев, кн. Оболенс­кий, Костомаров. Прекрасный свод всех предыдущих работ, до­полненный собственными соображениями и выводами, представил г. Бестужев-Рюмин в своем труде О составе Русских Летописей (1868).

 

тельствуют разные вставки, которые не могли принадле­жать Сильвестру, а принадлежали его списателям и про­должателям, местами дополнявшим его, местами сокра­щавшим¹.

Итак, повторяю, разногласие наше с мнением уче­ных состоит в том, что мы Сильвестров свод или По­весть временных лет считаем неотъемлемой частью того летописного свода, который оканчивается XII ве­ком. Характер некоторой цельности (опять-таки за ис­ключением позднейших искажений и сокращений) мы признаем только за всем Киевским сводом вместе взя­тым, и не делим его на две неравные части: до и после 1110 года.

Где, когда и кем составлен этот свод?

На вопросы: «откуда взялось имя Русь и где жила первоначально Русь?» г. Погодин лаконически отвечает: «Открытое поле для догадок». (Зап. Акад. Н. т. VI.) Мы также можем ответить на свой вопрос о летописи. Тем не менее предложим и свои догадки, которые могут быть

¹Укажем некоторые элементы в Сильвестровом отделе, кото­рые по всем признакам принадлежали более поздней редакции. Например: 1) Значительно подновленный язык (по языку весь Киевский свод представляет целое). 2) Несогласие начальной хро­нологической росписи с дальнейшей расстановкой лет по княже­ниям. 3) Рассказ о крещении Владимира уже так далеко отстоял от самого события, что в его время существовали различные мнения о том, в каком городе крестился Владимир. 4) В рассказе о посольстве разных народов к Владимиру с предложением веры, Жиды казарские говорят, что Бог разгневался на их отцов, расто­чил их, а Иерусалим и землю их отдал христианам. Это могло быть написано только во время Иерусалимского королевства, и, судя по тону рассказа, не в начале его существования; а оно только что сложилось в начале XII века. 5) Употребление таких этнографических терминов в начале свода, которые распростра­нились на востоке Европы во время крестовых походов; кроме Немцев, укажем особенно на слово Венедицы и Фрягове. Немцы и Венедицы (Венициане) Слова о Полку Игоревом намекают на ту же эпоху. Некоторые исследователи, впрочем, относят к числу вставок и то, что едва ли можно к ним отнести, например рассказ об ослеплении Василька. Но этот рассказ и вообще участие Выдубецкого игумена-летописца к судьбе Василька сделаются нам вполне понятны, если вспомним, что несчастный князь перед своим ослеплением заезжал помолиться именно в Выдубецкий монастырь и там ужинал у игумена.

 

приняты к сведению при дальнейшей разработке этого вопроса.

Киевский свод, конечно, составлен в то время, на котором он останавливается, т. е. в конце XII или начале XIII века: а потому спрашиваем: не был ли он составлен в том же Михайловом Выдубецком монастыре, где писал игумен Сильвестр, и также игумном этого монастыря Моисеем? В пользу такой догадки говорит следующее обстоятельство. Свод заканчивается известием о постро­ении стены Выдубецкого монастыря и похвальным сло­вом ее строителю великому князю киевскому Рюрику Ростиславичу. Кому же было писать эту похвалу и благо­дарность как не игумну Выдубецкого монастыря? А игумном в то время был Моисей, о котором упоминается под 1197 годом и потом в самом похвальном слове. По­хвала прямо обращается к Рюрику и говорит: «Мы, сми­ренные, чем можем воздать тебе за твои благодеяния, которыя ты нам творишь и творил? Только молитвами о здравии твоем и о спасении. Приими писание нашей грубости как словесный дар, на похваление добродете­лей. — Мы твои должники и молитвенники. Наш при­сный Господине, единомысленно суще ко избранному сему месту» и пр. Ясно, что обращение к Рюрику здесь делается от лица Выдубецкого монастыря. В этой похва­ле заметна притом особая наклонность вспоминать о Моисее Израильском; о нем говорится три раза; что также намекает на имя или самого автора или того, кто руководил писавшим.

До сих пор это похвальное слово Рюрику Ростислави­чу считали какою-то вставкой в Ипатьевском списке, взятой из монастырского летописца. Но, во-первых, зак­лючение свода как-то не вяжется с понятием о вставке. Во-вторых, с какой стати автору или списателю заканчи­вать свой труд именно похвалой князю Рюрику, если бы не было для того особых побуждений? В-третьих, нако­нец, это похвальное слово не стоит в летописи чем-то особым; оно имеет некоторую связь и с предыдущим повествованием. Выдубецкий монастырь, очевидно, пользовался особым покровительством и щедротами кня­зя Рюрика. На тесную их связь указывает то обстоятель-

ство, что предшественник Моисея игумен Андреян был духовником Рюрика и возведен им в сан епископа Белго­родского (Ипат. лет. под 1190 г.). Построение стены, ис­полненное художником Милонегом, сопряженное с боль­шими трудностями и издержками, было только наиболее крупным из благодеяний князя Выдубецкому монастырю. По окончании этого дела князь устроил большой пир и трапезу для всей монастырской братии и всех оделил подарками. Если воротимся назад и проследим в Ипатьев­ском списке все известия о Рюрике, то увидим, с каким почтением и любовью относится летопись к этому князю. Начиная с 1173 года, со времени его возвращения из Новгорода, она тщательно отмечает не только его дела, но и его семейные события; наделяет его эпитетами «благовернаго», «боголюбиваго» и «христолюбиваго». А меж­ду тем в действительности Рюрик далеко не был таким добрым князем, каким он здесь изображается. Сам жена­тый на Половчанке, он иногда дружился с Половцами, и в войнах с соперниками наводил этих дикарей на Русскую землю; позволял им грабить и разорять самый Киев, как это случилось в 1203 году. Хотя летопись оканчивается 1200 годом, но составление ее, вероятно, завершено не в этом году, а несколько позднее, впрочем ранее смерти Рюрика (1215); ибо летопись говорит о нем как о живом лице. На дальнейшее время указывает некоторое забегание вперед. Например, под 1198 годом говорится, что в эту зиму родилась в Вышегороде внучка Рюрика Евфросинья, прозванием Измарагд, из Вышегорода ее отвезли к деду, и она была воспитана в Киеве на Горах (т. е. в Верхнем городе).

Обращаю внимание на следующее место в Похваль­ном Слове: «Сей же христолюбец Рюрик леты не многы сы, чада прижи себе по плоти; от них же несть время сказанию положити; по духу же паче прозябение в на­следье ему быть». Эти довольно темные слова можно толковать в таком смысле: Рюриковы дети по духу своему достойные наследники отца; но о них еще не наступило время начать сказание. Тут может быть заключается на­мек на окончание летописи.

Итак, весь этот летописный свод не получит ли в наших глазах характер некоторой цельности и некоторо­го литературного построения, так как повествование о русских князьях в этом своде начинается Рюриком и кончается также Рюриком? Другими словами: насколько такое совпадение есть дело простого случая? Или: имеем ли право предположить, что Выдубецкий монастырь не­сколько поусердствовал своему благодетелю, выдвигая в летописи на передний план уже существовавший домы­сел о призвании Варягов, украшенный именем его благо­детеля?

Это сопоставление начала и конца летописи, а также сопоставление двух игумнов Выдубецкого монастыря есть наша догадка. Насколько она основательна, может показать более точный анализ русских летописей. Во всяком случае дело идет только о редакциях. Когда бы ни было оттенено в летописном своде сказание о первом Рюрике, в начале XII века или в конце этого века, оно одинаково останется фактом литературным, а не истори­ческим.

Что в промежуток между двумя названными игумнами летопись Киевская велась также не в Печерском мо­настыре, и на это есть в ней прямой намек. Под 1128 г. сказано: «В се же лето переяша Печеряне церковь св. Димитрия, и нарекоша ю Петра со грехом великим и неправо». Так не мог выразиться печерский летописатель, с чем согласен и г. Погодин (Исслед. и лекции IV, стр. 44). Мы можем полагать, что продолжатель Сильвес­тра жил там же, т. е. в Выдубецкой обители¹.

¹ Г. Погодин и сам утверждает, что последняя часть Киевской летописи принадлежит Выдубецкому монастырю, а не Печерскому (ibid. 44). Было бы несогласно с духом и обычаями древнерусских монастырей предполагать, что одна и та же летопись, одно и то же дело, начата в Печерском монастыре, а окончилась в Выдубецком. Обращу еще внимание на следующее обстоятельство. Даниил Ро­манович в 1245 г., отправляясь в Золотую Орду, по словам Ипать­евского списка, при проезде через Киев останавливался именно в том же Выдубецком монастыре и служил там молебен. Это броса­ет некоторый свет на связь Волынской летописи с Киевской по Ипатьевскому списку. Вышеуказанное совпадение двух Рюриков, в начале и в конце Киевско-Выдубецкой летописи, могло быть

 

Характер летописного дела.