Торговые договоры. Начало письменности и христианства у Болгар

 

Сами последователи Тюрко-Финской теории указы­вают на черту, которая находится в некотором противо­речии с этой теорией. «Булгары принесли из Волжских степей замечательную способность к воспринятию циви­лизации» — замечает один из новейших исследователей Византийско-Славянского мира и указывает затем на их торговую деятельность¹. И действительно, едва Болгаре утвердились в Мизии, как вошли в торговые сношения с своими соседями; Болгария вскоре сделалась торговой посредницей между Византией, Германией, Западно- и Восточно-Славянскими землями. Это значение ее метко определила наша летопись, вложив в уста Святослава известные слова, что в Переяславль на Дунае «сходятся вся благая» из разных стран. Торговля производилась в те времена особенно по речным и морским путям; а

 

'L'Empire Grecque an X. siecle. Par Rambaud. Paris 1870.

 

судоходство, как известно, не в характере чисто степно­го Чудско-Татарского народа. Последнюю черту под­тверждают не только Турко-Хазары, Печенеги, Половцы, Татары, но и современные Угры, которые, несмотря на свой внешний европеизм, не сделались торговым наро­дом; хотя они прежде жили около берегов Черного моря, потом владели частью берегов Адриатики и живут на такой судоходной реке, как Дунай. Болгаре, наоборот, как только утвердились за Дунаем, то первым их стрем­лением было захватить морские гавани, каковы: Одиссов (Варна), Истрополис, потом Анхаил, Мессемврия, Бургас, Созополис.

На постоянную, значительную торговлю Болгар с Ви­зантией указывают торговые договоры Болгарских кня­зей с Греками, совершенно подобные таким же догово­рам князей Русских. Первый известный нам договор был заключен князем Кормезием (а по мнению некото­рых Тервелем) при императоре Феодосии Адрамитине в 714 или 715 году. Статьи этого договора определили цены наиболее дорогих товаров, постановляли взаимную выдачу беглых преступников и вменяли в обязанность купцам иметь печати или правительственные клейма на своих товарах. Договор этот, конечно, был письменный; ибо спустя около ста лет болгарский царь Крум посыла­ет угрожающее письмо к императору Михаилу Рангаба и требует мира не иначе как на основании Кормезиева договора (Феофан и Анастасий). А в промежутке между Кормезием и Крумом мы имеем известие того же Фео­фана о договоре Болгар с Греками при Константине Копрониме, в 774 г., причем обе стороны обменялись письменными договорами и грамотами. (Theoph. Ed. Bon. 691 и 775.)

Как значительна была торговая конкуренция болгар­ских купцов с греческими в самой Византии, показыва­ют события второй половины IX века. В царствование Льва VI Философа по интриге греческих купцов, подку­пивших кого следует, склады болгарских товаров в 888 г. были переведены из Константинополя в Солун. Хотя это был второй после столицы торговый город империи, од­нако положение болгарской торговли значительно изме-

нилось к худшему: болгарские суда должны были оги­бать весь Фракийский полуостров и проходить мимо Константинополя, чтобы достигнуть Солуня. В то же время пошлины на их товары были увеличены. Знамени­тый болгарский царь Симеон горячо принял к сердцу жалобы своих торговцев, и отсюда возникла его жесто­кая война с Греками. В этом случае мы опять находим разительную аналогию с Руссами, которые воевали с Греками за нарушение торговых договоров и притесне­ния своих купцов. Сама торговля русская с Константи­нополем очевидно шла об руку с торговлей болгарской, и во многом за ней следовала. Замечательны также и общие мореходные приемы Руссов и Болгар. Как те, так и другие не достигли развития своих морских сил, и оба народа по-видимому не пошли дальше своих лодок, од­нодеревок, которые были пригодны для речного и морс­кого плавания. Еще в 626 г. во время осады Константи­нополя аварским каганом мы видели на Боспоре эти лодки Тавроскифов-Болгар. Те же болгарские однодерев­ки встречаем у берегов Малой Азии, спустя около 100 лет после того, при императоре Льве Изаврианине (Nicephor. Ed. Bon. 63). Дальнейшему развитию морских сил, конечно, воспрепятствовали относительно Руси ко­чевые орды, которые отрезали ее от моря, а относитель­но Болгарии политический упадок царства во второй по­ловине X века и наступившая затем потеря самобытнос­ти. Прилив тюркских народов, т. е. Печенегов и Полов­цев, в XI веке, также немало задержал развитие болгарс­кой образованности.

Речь о болгарской торговле приводит нас к вопросу о начале болгарской письменности. Обыкновенно это на­чало возводят ко времени крещения царя Бориса и апос­тольской деятельности Кирилла и Мефодия, т. е. ко вто­рой половине IX века. Но верно ли это мнение? Отвеча­ем отрицательно. Мы видим существование письменных договоров с Греками уже до царя Бориса; первый извес­тный нам (по Феофану) договор относится к 714 или 715 году. Если с этим данным сопоставим упомянутое выше известие Прокопия о посольстве князя Утургуров Сандилха к императору Юстиниану в 551 г., причем посол

излагал свое поручение изустно, то придем к следующе­му предположению: болгарская письменность возникла в период времени между второй половиной VI и первой четвертью VIII века. Но какая же это была письменность? Конечно, славянская. Посольские грамоты и письменные договоры с Греками предполагают при гре­ческом тексте и существование славянских переводов, подобных тем, какие находим при договорах Олега и Игоря.

Свидетельства о письменных договорах и посланиях болгарских царей не принадлежат к каким-либо поздней­шим известиям, сложившимся под влиянием собственно Кирилло-Мефодиевой грамоты; доказательством тому слу­жит сам автор этих свидетельств Феофан, который жил ранее свв. Солунских братьев и был современник Крума. Можно предложить вопрос: не писались ли означенные договоры на одном греческом языке? Но, во-первых, это предположение не подкрепляется никаким свидетель­ством источников; во-вторых, тому противоречит суще­ствование славянских переводов при договорах Руссов с Греками. У нас повторилось то же явление: при княжем дворе писались грамоты на славянском языке прежде, нежели христианство окончательно утвердилось в Рос­сии. Притом два известных Олеговых договора не были первыми русскими грамотами в этом роде, так как в них самих заключаются намеки на договоры предшествовав­шие, следовательно, относящиеся к IX веку.

На Руси начало грамоты совпадает с началом христи­анства. Первое свидетельство о крещении Руссов, как известно, заключается в окружном послании патриарха Фотия 866 года. И у Дунайских Болгар водворение пись­менности также по всей вероятности находилось в связи с началом их христианства. Историография обыкновенно возводит христианство Болгар к крещению царя Бориса-Михаила и его бояр, т. е. ко второй половине IX века. Но она забывает, что это крещение было только окончатель­ным торжеством христианства в Болгарии. Нет никакого вероятия, чтобы при таком близком соседстве с Византи­ей в Болгарию не проникло христианство гораздо ранее. Что действительно так было, на это имеем свидетельство

Константина Багрянородного и Кедрена. По их словам, преемник Крума Муртагон (или Критагон), княживший в первой четверти IX века, заметив, что Болгарский народ мало-помалу отпадает от язычества и переходит в христи­анство, воздвиг гонение на обращенных и подверг казни тех, которые не хотели оставить новой веры. При этом упомянутые историки распространение христианства между Болгарами приписывают пленному греческому епископу (Cedrenus. Ed. Bon. II. 185. Memor. Pop. II. 563)¹. Но христианство, по всей вероятности, уже существова­ло между ними. Болгаре заняли страну, населенную отча­сти их славянскими соплеменниками, которые искони жили на Балканском полуострове, входили в состав Ви­зантийской империи, и, конечно, если не все, то частью были уже христианами, когда утвердились здесь Болгаре. От этих-то туземных Славян христианство очень рано могло проникнуть к Болгарам. Есть поводы думать, что у последних была сильная христианская партия, с которой язычество долго боролось. По всей вероятности, не без связи с этой борьбой происходили те внутренние смуты, которыми ознаменована история Болгарии в VIII веке, свержение и убийство некоторых ее князей, и, может быть, по преимуществу тех, которые особенно дружи­лись с Византией и обнаруживали наклонность к христи­анской религии. По крайней мере мы имеем из второй половины VIII века пример князя Телерика, который при­нужден был спасаться бегством из Болгарии; он удалился ко двору императора Льва IV, был им окрещен, женился на его родственнице и получил сан патриция (Theophan. 698).

Язычество долго и упорно держалось между Дунайс­кими Болгарами, конечно, вследствие почти постоянных войн с Византией, которая стремилась подчинить себе этих Болгар: они подозрительно и враждебно относились к греческой религии, опасаясь подчинения не только церковного, но и политического. Как бы то ни было,

 

¹ По рассказу Феофилакта, архиепископа Болгарского, один из сыновей того же Мортагона, Нравота или св. Баян, после смерти отца принял крещение и был за то предан смерти братом своим Маломиром (см. аббата Миня Patrolg. graec. t. CXXVI. p. 194).

 

христианство вторгалось постепенно и неотразимо. Вот почему история не имеет никаких точных, определенных свидетельств даже о крещении самого царя Бориса. От­носительно его обращения мы имеем только две скудные легенды. Одна из них приписывает это обращение сестре Бориса, воротившейся из греческого плена, где она про­светилась христианской верой, а другая приводит его в связь с картиной страшного суда, нарисованного на сте­не княжего двора греческим монахом-живописцем Мефодием (Продолжатель Константина, Кедрен и Зонара). Третье, более достоверное, известие говорит, что Борис принял христианство во время неудачной войны с гре­ческим императором Михаилом, чтобы получить мир на выгодных условиях (Симеон Логофет, Лев Граматик и Георгий Монах). Но он, конечно, был уже подготовлен к этому обращению. История даже не знает в точности года крещения Борисова. Можем только приблизительно сказать, что оно совершилось вскоре после 860 года.

Напрасно историография пыталась связать введение христианства в Дунайской Болгарии с деятельностью солунских братьев Константина и Мефодия, имея при этом почти единственным основанием сходство имени после­днего с упомянутым живописцем Мефодием (хотя ника­кое свидетельство не говорит нам, чтобы брат Констан­тина был живописцем). Во-первых, сама хронология едва ли допускает эту гипотезу. По смыслу житий Константи­на и Мефодия, почти вслед за путешествием в Козарию наступила их миссия в Моравию, и трудно предполо­жить, чтобы братья по пути в последнюю, так сказать мимоходом, крестили Болгар, как толкуют некоторые уче­ные, и при этом снабдили их (тоже мимоходом) славянс­кой грамотой. Если принять известия западных летопис­цев, то крещение Бориса совершилось не ранее 863 или 864 года, т. е. в то время, когда братья находились уже в Моравии¹. Во-вторых, в это самое время мы видим силь-

¹ Летопись Хинкмара. Pertz. I. 465. См. о том Byzantinische Geschichten von Weiss. Graz. 1873. (II. 79) и Viek i Djelovanje sv. Cyrilla i Methoda— Racki. U Zagrebu. 1859. (147—148). А также см. Очерк истории православных церквей — Голубинского. Москва. 1871 (стр. 26 и 239).

 

ную борьбу между греческой и латинской церковью за господство в Болгарии и колебание самого Бориса между этими двумя влияниями. Если бы Борис был только что окрещен Кириллом и Мефодием, то несколько странным является его обращение в866 году в Рим с вопросами, относящимися до новой религии. В этих вопросах упоми­нается о разных проповедниках в Болгарии, но не сдела­но ни малейшего намека на Солунских братьев. В-треть­их, нет никакого вероятия, чтобы такой важный подвиг, гораздо более важный, чем поездки к Сарацинам и Козарам, — чтобы этот подвиг, т. е. крещение Болгар и даро­вание им славянской грамоты, пройден был совершен­ным молчанием в Паннонских житиях свв. братьев, если бы этот подвиг действительно был ими совершен. Дунай­ские Болгаре по всем признакам были отчасти христиа­нами еще прежде Кирилла; они уже имели, конечно, славянскую грамоту, а также и начатки перевода Свя­щенного писания. Если бы славянская грамота не суще­ствовала прежде у Болгар, а была введена только при Борисе, то было бы трудно и объяснить то процветание болгарской письменности, которое началось еще при том же Борисе и достигло такой замечательной степени при его преемнике Симеоне. Но об отношении Кирилла и Мефодия к Славянской грамоте мы говорим в другом месте (по поводу Азовско-Черноморской Руси).

Итак, если Болгарский народ создал в IX—X вв. бога­тую славянскую письменность, которой наделил и других Славян, то спрашивается: когда же этот народ был не славянским? И мог ли он быть не коренным славянским народом?