И все же перемены уже начались.

Все больше людей слушают наши еженедельные программы.

Люди слышат от нас правду и, воодушевившись, начинают распространять правду сами.

Правда расходится словно рябь на поверхности воды. Скоро эта рябь превратится в волны. И однажды над нашей страной разразится буря.

Non-White Immigration: Death Sentence for America by William Pierce, радиопередача май 1995

Что такое “вид”?

Давайте … рассмотрим, что на самом деле значат термины “вид” и “раса” (подвид).

Оба эти термина, особенно “раса”, на протяжении истории имели много разных значений. Сегодня “вид” – очень приблизительно – определяется зоологами как группа животных, способных к скрещиванию между собой; а “раса”, или подвид, – как морфологически отличающаяся подгруппа вида.

Попытку дать виду более точное определение предпринял Феодосий Добржанский. По мнению проф. Добржанского (который был ярым пропагандистом расового равенства), две группы размножающихся половым путем животных являются двумя отдельными видами, если они “до такой степени изолированы в плане скрещивания, что обмен генами между ними либо отсутствует, либо настолько медлен, что генетические различия не уменьшаются и не ‘размываются’”.

Что на самом деле означает определение Добржанского? Конечно, если обмен генами между двумя группами животных физически невозможен, потому что их скрещивание совсем не дает потомства или дает лишь бесплодное потомство, то это явно разные видовые группы. Так, например, осел (Equus asinus) и домашняя лошадь (Equus caballus) относятся к разным видам, потому что их гибрид, мул, всегда бесплоден.

Природа презирает полукровок

Но, как уже отмечалось, существует множество групп, которые способны скрещиваться друг с другом, но в естественных условиях не скрещиваются или скрещиваются редко, так что генетические различия не “размываются”. Такие группы, в соответствии с критерием Добржанского, обычно считаются разными видами.

Примером такой пары являются два очень схожих вида газели, газель Гранта и газель Томпсона. В дикой природе эти виды сосуществуют и способны к взаимному оплодотворению, однако не спариваются. Хотя морфологические различия между этими видами незначительны – гораздо меньше, чем между нордидом и средиземноморцем, не говоря уже о различиях между белым и негром – газели способны их распознавать (возможно, с помощью обоняния), и их спаривание психологически блокируется.

Можно привести множество других примеров – не только млекопитающих, но также птиц, рыб, пресмыкающихся, земноводных и даже беспозвоночных – когда два вида потенциально способны к взаимному оплодотворению, и их разделение поддерживается лишь инстинктивным, психологическим сопротивлением гибридизации. Зоологи давно заметили в природе это всеобщее отвращение к смешению; так, более века назад выдающийся французский хирург и натуралист Поль Брока писал: “Животные, что находятся на воле и повинуются только своим природным инстинктам, обыкновенно подыскивают себе пару из животных, которые совершенно походят на них самих, и почти всегда спариваются с представителем собственного вида”.

Психологическая изоляция

Не будь это так почти повсеместно, процессу эволюции было бы неимоверно трудно порождать новые виды. Видообразование полностью зависело бы от географической изоляции. Однако на деле психологическая изоляция по крайней мере столь же успешно предотвращает воссоединение ветвей Древа Жизни, которые уже начали расходиться.

Стоит, однако, заметить, что, когда животные находятся не в своей естественной среде, психологическая изоляция часто дает сбой. В неволе или при одомашнивании у животных перестают работать или искажаются многие врожденные модели поведения, и это особенно влияет на их половое поведение. В неволе быки могут покрывать кобыл, петухи иногда пытаются совокупиться с утками, а бабуины известны своим вожделением к женщинам.

Домашняя собака, Canis familiaris, это классический пример того, как разрушается психологическое сопротивление гибридизации: столь различные их расы, как сенбернар и чихуахуа, не только способны к взаимному оплодотворению, но и охотно спариваются. Человек одомашнил собаку и занялся разведением её пород по крайней мере 10 тысяч лет назад, но при этом постоянное межпородное скрещивание не позволило собакам разделиться на разные виды, несмотря на огромное разнообразие телесных и психических черт, которое и близко не наблюдается ни у одного другого млекопитающего, кроме человека.

Одомашненный человек

Самое одомашненное из всех животных – это, конечно, человек, поэтому неудивительно, что его естественное сопротивление гибридизации ослаблено – даже не будь извращенных попыток эгалитаристов распространить расовое смешение. Удивляться стоит скорее тому, насколько хорошо эта наиболее здоровая и важная из наших природных сексуальных наклонностей сумела сохраниться за столетия самого неестественного образа жизни.

Есть много исторических и прочих свидетельств, показывающих, что в старину по крайней мере белая раса питала гораздо большее отвращение к гибридизации, чем сегодня. С распространением урбанизации распространилось и расовое смешение. Факты также свидетельствуют, что у разных рас сопротивление гибридизации выражено в очень разной степени – и это, конечно, результат их различного образа жизни.

Арии, дорийцы и готы

Все древние нордичные племена Европы питали отвращение к расовому смешению. Арии, которые более 3500 лет назад завоевали Индию, установили строгий запрет на всякие половые сношения с небелыми туземцами, и этот запрет в остаточном виде сохранился до наших дней как индийская кастовая система. Дорийцы, которые примерно в то же время покорили Пелопоннес и стали позже известны по названию их главного города, Спарты, – также запрещали смешение с не-нордическими туземцами-пеласгами. А готы, которые через 2 тысячи лет завоевали Италию, избегали смешения с гибридным, частично средиземноморским населением, с которым они там соприкоснулись.

В каждом случае сопротивление постепенно слабело, по мере того как отважные завоеватели переходили к новому, более спокойному образу жизни и все больше отдалялись от обычаев своих предков. Пока эти воины, охотники, земледельцы и ремесленники жили в тесном единении с Природой на полях и в лесах Севера, их половые инстинкты оставались здоровыми. Но когда они сделались городскими жителями, купцами, чиновниками и управленцами, их инстинкты притупились, отчего постепенно изменилась и половая мораль.

Латинская гибридизация

Другие расы и подрасы вели себя иначе. Средиземноморские народы южной Европы в целом не столь неохотно смешивались с другими расами, как нордиды. Проявление этого различия особенно бросается в глаза, если взглянуть на разные колониальные истории Северной и Южной Америк. Первопроходцы-колонисты, заселившие первую, были преимущественно нордидами, и расовое смешение с туземными индейцами было минимальным. Но Южный континент колонизировали португальцы и испанцы, имевшие сильную средиземноморскую примесь. Они очень много смешивались и с аборигенным населением, и с черными рабами, которых ввозили из Африки.

То же различие мы обнаружим и при европейской колонизации Африки. Португальцы смешивались с черными в своих колониях Анголе и Мозамбике, тогда как голландцы и англичане в Южной Африке и Родезии в целом сохраняли свою кровь чистой. Если от нордичных поселенцев все же рождались полукровки, белое население их не принимало, в отличие от португальцев.

Возможно, это различие между нордидами и средиземноморцами можно отчасти объяснить различными вероисповеданиями, которые эти две расы колонизаторов привезли с собой в колонии.

Однако современное положение дел в Америке не подтверждает эту гипотезу. Ирландцы, итальянцы, поляки и другие преимущественно католические этнические группы выказывают в целом более здоровые инстинкты, чем протестантское большинство.

Конечно, надо иметь в виду, что за последние десятилетия и католицизм, и протестантство подверглись серьезным изменениям, и что за исключением некоторых итальянцев (в первую очередь с юга Италии) и кое-каких иных элементов из Средиземноморья, сегодня большинство (белых) католических этнических групп в США расово очень похожи на протестантское большинство. Среди них гораздо меньше средиземноморских элементов, чем было среди испанских и португальских колонизаторов Южной Америки и Африки.

Все, что шевелится

Что касается негров, то вина за их печально известную половую неразборчивость лежит явно не на их религии. Понятно, что цивилизованное окружение для них еще менее естественно, чем для белых, но даже под контролем, например, в тюрьме, в поведении черных и белых сохраняются отчетливые расовые различия. Всякий, кто имел несчастье находиться вместе с черными в условиях строгой изоляции, может подтвердить, что они готовы совокупляться со всем, что шевелится.

Мы видим теперь, что объединение негров, белых, монголов, австралийских аборигенов и всех прочих в один вид homo sapiens можно оправдать лишь постольку, поскольку в неестественных условиях проживания они часто скрещиваются друг с другом. В естественных условиях, когда полноценно включается психологическое сопротивление гибридизации, и разные расы больше не скрещиваются в одной группе, их должно классифицировать как разные виды.

Более того, если какая-либо раса достигает степени самоопределения, достаточной для полного возобновления ее естественной неприязни к расовому смешению, будь то посредством образования или иного психологического влияния, способного устранить последствия неестественного образа жизни, которые притупляют инстинкты, – она тем самым приобретает статус отдельного вида.

Итак, основание, на котором зиждется представление о едином человеческом виде, весьма слабое. Это не физическое основание, так как морфологических различий между расами более чем достаточно, чтобы отнести их к разным видам, – это основание психологическое, вернее психопатологическое.

Братья волкам

Это важно понимать, потому что с пониманием приходит освобождение от иррациональной веры в “человеческое братство”. Мы едины с Космосом и в некотором смысле братья всему живому: амебам, волкам, шимпанзе и неграм.

Но это братское чувство не парализует нашу волю, когда возникает необходимость применить определенные меры – ограничение поголовья диких животных, борьбу с вредителями или борьбу с заболеваниями – к другим видам, чтобы обеспечить непрерывное развитие своего вида. И с неграми должно поступать так же.

Из ст. номер один серии Who We Are (“Кто мы”) by William Pierce, 1978-82

Что такое расизм?

Давайте сегодня поговорим о расизме и о том, что с ним связано. Вряд ли есть другая тема, которая повергает среднего Белого человека в большее смятение, едва ли существует иной предмет разговора, который вызывает у него большую неловкость.

Пятьдесят или шестьдесят лет назад людей крайне смущал секс. Очень немногие могли говорить о нем честно, открыто и без смущения. Как только речь заходила о сексе, люди пускали в ход целый арсенал иносказаний и эвфемизмов, лишь бы избежать подробностей и слов, которые заставляли их нервно ерзать на стуле и вгоняли в краску. Они попросту не умели говорить откровенно на эту тему. Например, в вежливой беседе нельзя было даже употребить слово “ножка”, если речь шла о женщине. Это считалось непристойным, граничащим с порнографией в силу тех ассоциаций, которые вызывало в уме человека.

Почему было так? Почему разговор о сексе приводил людей в смятение? Потому, разумеется, что тема секса была табуирована. Существовало множество общественных и религиозных запретов и ограничений, касающихся половой жизни, и эти запреты противоречили нашим естественным желаниям. Нас учили, что удовлетворять эти естественные желания грешно, и что это чревато страшными карами. В итоге мы стали испытывать чувство вины за наши естественные потребности. Чтобы избежать этого мучительного чувства вины, мы старались избегать разговоров о сексе. Мы упрятали эту тему под спуд и гнали от себя мысли о сексе.

Точно в таком же положении находится сегодня расовый вопрос. Пятьдесят-шестьдесят лет назад религиозные догмы внушали нам чувство вины за наши естественные сексуальные склонности – сегодня нам внушают чувство вины (это делают, главным образом, зависимые СМИ) за наши естественные расовые предпочтения. Нам внушают, что они греховны.

Но каковы эти наши естественные расовые предпочтения? Чтобы получить удовлетворительный ответ на этот вопрос, давайте вспомним, как мы себя вели, что писали и о чем говорили до того, как расовый вопрос попал под запрет – в те времена, когда мы еще умели высказываться на эту тему, не испытывая острого чувства вины и неловкости – скажем, в начале этого [двадцатого] столетия. В те времена мы признавали, что люди одной расы предпочитают жить, работать и играть с себе подобными. Мы, конечно же, предпочитали общество людей своей расы, и то же самое было свойственно другим расам. Часто наше любопытство и заинтересованность вызывали расовые черты, поведение, образ жизни, культура и история других рас. Мы восхищались японскими самурайскими мечами, китайским фарфором, эскимосскими каяками, индуистской мифологией, мексиканскими храмами. В молодежных организациях, таких как бойскаутская, мы изучали культуру американских индейцев и подражали превосходным навыкам этих первобытных охотников и лесных жителей. Если другая раса чем-то отличалась каким-либо значимым достижением, мы с готовностью изучали его и признавали чужие заслуги, если таковые имелись.

Но в то же самое время мы сохраняли чувство самобытности и собственной исключительности, гордость за свою европейскую культуру, за свои расовые особенности, за свою историю. Мы не считали необходимым извиняться за то, что преподаем в наших школах историю собственной расы, то есть европейскую историю, а не историю Японии или, скажем, Тибета, не считая, конечно, университетских факультетов, где изучают экзотические культуры. Более того, мы не испытывали ни малейшего желания выдумывать лживую историю черной расы для того, чтобы повысить самооценку чернокожей молодежи или убедить Белую молодежь, что в культурном отношении черные им ровня.

Считали ли мы, что наша раса превосходит все прочие? Вообще говоря – да, но мы не кичились этим, а относились к этому факту как к данности. То есть мы признавали без всякой зависти или обиды, что другие расы в чем-то нас превосходят: например, черные приспособлены трудиться в условиях жары и высокой влажности, при которых Белый человек просто бы погиб. Из-за особого строения скелета и мускулатуры они в среднем лучше нас бегают на короткие дистанции и прыгают, а их сравнительно более толстостенные черепа и длинные руки дают им преимущество в боксе.

Но мы знали и о собственных особых преимуществах и очень высоко их ценили. Тот, кто занимается набором игроков в баскетбольную команду, конечно, будет руководствоваться иными стандартами и вполне может рассматривать черных как высшую расу. Это нас нисколько не беспокоило. Мы были уверены, что выступаем в роли лидеров для всех кто населяет нашу планету в силу нашей несравненной способности к решению задач и созданию цивилизации, в силу наилучшей способности мыслить и внедрять. И, разумеется, мы предпочитали свою поэзию, свое искусство, свою музыку и свою литературу всем прочим. В этом смысле мы считали свою культуру наилучшей, а свою расу высшей. Высшей, конечно, по нашим собственным меркам.

Из-за этой любви к своему, из-за того, что мы предпочитали своих людей чужим и свою культуру иным культурам – мы были расистами поголовно, разумеется, по сегодняшним меркам. Мы все были “сторонниками белого превосходства”. Но в то время о подобных ярлыках и не слыхивали. Никто не кричал о “расизме”. Мы всего лишь думали и вели себя естественным образом. Пока другие расы нам не мешали, мы не были к ним враждебны. Но если они становились у нас на пути, то очень скоро им приходилось об этом жалеть.

И другие расы, конечно, относились к самим себе и к чужакам почти так же, как мы. Они мерили собственной мерой. Китайцы считали – и до сих пор считают – что они выше всех иноземных демонов. Оскорбляло ли нас такое отношение? Нисколько. Конечно, мы не разделяли мнение китайцев, но покуда все жили на собственной территории, у нас получалось неплохо ладить друг с другом. Межрасовая рознь возникала лишь тогда, когда расы были вынуждены делить одну территорию. Это всегда приводило к раздорам и вражде.

Когда алчные дельцы стали в огромных количествах ввозить в нашу страну китайских кули [чернорабочих], чтобы использовать их в качестве дешевой рабочей силы на строительстве железных дорог и чтобы не платить более высокую заработную плату Белым рабочим, между Белыми и китайцами вспыхнула вражда.

К гораздо более серьезной розни привел ввоз в Америку черных африканских рабов. Жадные до наживы работорговцы ввозили их в нашу страну миллионами, и плантаторы не сумели отказаться от столь соблазнительного предложения. В экономических условиях 18-го века рабский труд приносил большую прибыль. Но эксплуатация черных рабов богатыми Белыми землевладельцами в южных штатах наносила огромный ущерб мелким белым фермерам и ремесленникам, что привело к враждебности и столкновениям. После того, как рабам дали свободу и позволили жить в Белом обществе, вражда между черными и Белым, разумеется, многократно обострилась.

Межрасовую рознь удалось со временем утишить введением сегрегации, которая, по сути, привела к появлению в Соединенных Штатах двух отдельных обществ – Белого и Черного. Белые жили в одной части города, черные – в другой. Белые учились в школах для Белых, черные – в школах для черных. Были зоны отдыха для Белых, и зоны отдыха для черных; рестораны для Белых и рестораны для черных. Две расы практически не смешивались, и каждая – в определенной мере – имела возможность сохранять свои стандарты и свою культуру. В большинстве случаев сегрегация была закреплена законодательно. Везде, где черные были многочисленны, были приняты законы, запрещавшие межрасовые браки.

В долгосрочной перспективе сегрегация не была идеальным решением для обеих рас, но в краткосрочной – она была несравненно лучше, чем их смешанное проживание. Единственным верным решением могло быть только полное географическое размежевание, в нашем случае – репатриация освобожденных рабов на африканскую родину, а китайских кули – домой в Китай. Но экономические соображения – а также прискорбная близорукость, присущая государственной политике при демократии – привели к тому, что вопрос репатриации был отложен в долгий ящик.

И мы, как могли, продолжали жить при сегрегации, несмотря на ее изъяны. У нас все еще была свои территория и общество, а у черных – свои. В нашем обществе большинство все еще могло без смущения и чувства вины высказываться о собственной и о других расах. Разумеется, между культурно-экономическими уровнями Белого и черного обществ была огромная разница. Стандарты образования в школах для черных были гораздо ниже, чем в школах для Белых; зарплаты черных также ниже; черные районы были беднее, грязнее и опаснее. Отдельным черным удалось выбиться и разбогатеть, но большинство жило в нищете.

Еще в те времена, когда расизм не был притчей во языцех, некоторые Белые – и не только Белые – у которых было много свободного времени, покровительствовали черным, а в невежестве и бедности черных винили Белых “угнетателей”. Само собой, ничего подобного не было и в помине. Большинству Белых не было до черных никакого дела, и, разумеется, тратить время на “угнетение” черных они не собирались. Большинству белых было безразлично, чем занимаются черные, покуда они занимались своими делами в среде своих соплеменников и не представляли угрозы для Белых. Достаточно взглянуть на огромную разницу между уровнями цивилизованности, которые характеризовали Европу и черную Африку, чтобы понять, что различия между уровнями Белого и черного обществ Америки просто отражали различия в качестве двух рас, и что жизнь черных в Америке была бы еще хуже, если бы не те блага, которыми их наделило близкое соседство с Белым обществом.

Тем не менее, “благодетели” упорно обвиняли Белое общество в недостатках черного общества, хотя их идеи и не оказывали значительного влияния на Белых.

В течение 20-х – 30-х годов “Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения” (NAACP) пыталась лоббировать отмену сегрегации. Весьма занятно, что президентами NAACP в тот период были евреи, а не черные, и почти всё финансирование организации осуществлялось также евреями. Положение вещей изменилось с началом Второй мировой войны. Гигантский рост промышленности во время войны коренным образом изменил состав американской рабочей силы. Миллионы Белых мужчин встали под ружье, и заводы восполнили недостаток рабочей силы беспрецедентным количеством женщин и черных. Как следствие войны, черные из сельской местности в больших количествах осели в городах, а их благосостояние невиданно выросло.

Гораздо важнее оказались психологические последствия войны. Американские военные пропагандисты изображали войну как крестовый поход во имя демократии и равенства. Нам говорили, что немцы возомнили себя “расой господ”. Нам все время твердили: если одна группа людей считает себя выше любой другой – это очень порочные люди.

Итак, после того, как мы доказали, что немцы все же не “раса господ”, убив ради этого миллионы наших белых европейских братьев и потеряв 300 тысяч своих солдат, пропагандистам из зависимых СМИ стало гораздо легче убедить нас, что Белые и черные от природы равны, и что, следовательно, более низкий социально-экономический уровень черных – это только наша вина. Если черные невежественны и бедны, значит, до этого их довели мы. Именно сегрегация связывает их по рукам и ногам. В итоге у Белых развился комплекс вины: он начал овладевать сознанием Белых в 1950-е годы.

Телевидение стало новым мощным оружием в руках тех, кто прививал нам этот комплекс. По телевизору нам показывали, как безобидные, хорошо одетые черные спокойно сидят в кафе для Белых, как Белые официантки отказываются их обслуживать, а Белые посетители глумятся над ними. Нам показывали, как черных выкидывают из автобусов и избивают бейсбольными битами белые куклуксклановцы. Нам показывали, как в Алабаме Белые полицейские с дубинками в руках нападают и натравливают полицейских собак на так называемые черные “марши свободы”. Не думайте, что сцены, подобные описанным мной, в 1950-1960-е годы случались на всех демонстрациях за так называемые “гражданские права”. Но время от времени такое действительно происходило. Белые люди из рабочего класса, которые в 1950-1960-е года были хуже всех защищены от посягательств черных на Белые рабочие места, на Белые районы и Белые школы, иногда реагировали на происходящее бурно и непристойно. Временами они даже прибегали к насилию. И как только это случалось, телекамеры зависимых СМИ оказывались тут как тут и снимали их. Эти немногочисленные сцены хитроумно монтировались, вплетались в тщательно подобранную канву с тем, чтобы склонить на свою сторону данное Белым от природы чувство приличия и справедливости, а затем – раз, и второй, и третий – транслировались по телевидению. В итоге – как и было задумано – комплекс вины поражал все больше Белых.

Искусно используя отдельные сцены сопротивления Белых расовой интеграции, которые приводили в смятение большинство Белых телезрителей, хозяева СМИ постепенно добились того, что сама мысль о сопротивлении интеграции стала пугать большинство Белых. И вот тогдаСМИ придумали название для Белого сопротивления интеграции: “расизм”. Постоянно наклеивая этот ярлык на сцены, поступки и идеи, к которым они уже сумели привить неприязненное отношение, они добились того, что само это название, само это слово стало вызывать у людей острое чувство смущения и вины – в точности так, как один лишь звон обеденного колокольчика вызывал у собак Павлова слюноотделение. СМИ сформировали у людей условный рефлекс на слово “расизм”. Сегодня одного этого слова достаточно, чтобы заставить побледнеть и обратить в бегство тех из нас, кто следует всем веяниям моды; оно смущает даже закоренелых индивидуалистов.

Однако, моя краткая история “расизма” чрезвычайно упрощена. В действительности все было намного сложнее и включало множество частностей, освещать которые у нас нет сегодня достаточно времени. В школах, например, также внедрили программу по выработке условных рефлексов. Содержание школьной программы было искажено, чтобы скрыть от Белых учащихся разумное обоснование сегрегации в Америке и вообще расового размежевания в других странах мира. Одновременно программы по истории де-европеизировали и напичкали разнообразными вымыслами о достижениях цветных. Все это имело целью внушить Белым учащимся, что всякие попытки сохранить Белое общество не только неразумны, но и несправедливы.

Единственное, что помогло отдельным Белым учащимся сопротивляться этой обработке, было, как ни странно, присутствие в школах черных, потому что они могли видеть, насколько резко теория расового равенства противоречит действительности.

Эта в целом успешная программа зависимых СМИ по выработке условных рефлексов, эта программа по промыванию мозгов привела в частности к тому, что разумно дискутировать на расовую тематику стало очень сложно. По-видимому, столь же сложно было столетие назад вести с пресвитерианами разумную дискуссию на тему секса.

Когда, выступая в телешоу, я начинаю говорить о расовом вопросе, кое-кто из дозвонившихся в эфир просто впадает в истерику – мои слова повергают их в ужас. Случается, что звонят ненавистники – эти желают, чтобы меня кто-нибудь убил за то, что я выступаю за размежевание рас или за то, что отвергаю межрасовые браки. И эти люди, что извергают в мой адрес потоки ненависти и непристойной брани за то, что я смею придерживаться политически некорректных взглядов по расовому вопросу, – это Белые люди, которых на такую реакцию запрограммировали зависимые СМИ.

Сто лет назад обычных людей точно так же пугал секс. Они ненавидели, презирали и даже желали убить тех, кто придерживался необщепринятых взглядов на секс – и я не имею здесь в виду педофилов или гомосексуалистов, я говорю о здоровых гетеросексуалах, представления и привычки которых были всего лишь не столь жестко консервативны, как у остальных людей. Маргарет Сэнгер, пионер просвещения в сфере контроля над рождаемостью за свои взгляды была в 1917 году брошена в тюрьму. Джозеф Смит, основатель Церкви мормонов, привел консервативных христиан в бешенство своим многоженством, за что в 1844 году в Иллинойсе толпа судила его судом Линча и казнила.

Как бы то ни было, мы обязаны разумно и честно обсуждать расовый вопрос. Он не должен нас смущать. Говоря о нем, мы не должны испытывать чувства вины. Мы должны понять, что желание жить и работать вместе с себе подобными – это естественное, здоровое чувство, данное нам от рождения. Это чувство подарила нам Природа, чтобы мы могли эволюционировать как раса, чтобы мы могли развивать особые черты и способности, которые отличают нас от всех прочих рас. Это чувство, это предпочтение в пользу себе подобных жизненно важно для нашего выживания. А неестественным, разрушительным и поистине омерзительным является навязанный нам так называемый “мультикультурализм”, принудительное “многообразие”.

Перед тем как завершить сегодняшнюю передачу, хочу еще обратить ваше внимание на то, что наше естественное расовое предпочтение – не единственное, что идеологи из зависимых СМИ столь усердно преобразуют в рефлекторный комплекс вины и страха. Почти с таким же усердием они пытаются исказить наше естественное представление о различиях между мужчинами и женщинами. Когда я публично – что бывает довольно часто – говорю о том, что мужчине природой назначена роль добытчика и защитника, а женщине – роль кормилицы и воспитательницы, на меня нападают с той же истеричностью и ненавистью, как когда я высказываюсь по расовому вопросу.

Средства информации, евреи, эгалитаристы стремятся размыть все различия, всякую упорядоченность, всякие нормы в нашем обществе. Мы должны сопротивляться всей этой кампании по навязыванию политкорректности. Но самое главное – мы должны помешать им привить нам рефлекторную неприязнь к расово-ориентированному мышлению. Мы сможем пережить феминизм, пусть он и грозит нам неврозом и депрессией. Мы сможем пережить любое проявление эгалитаризма, сколь бы ни было оно разрушительно для общества.

Но если мы вновь не начнем правдиво освещать расовый вопрос, долго мы не протянем.

 

What is Racism? by William Pierce, Free Speech, том 1, номер 3, март 1995

Ядовитые доктрины

Давайте сегодня начнем разговор с индивидуализма и индивидуалистов. Я вкладываю в эти слова особый смысл. Употребляя в этой радиопередаче слово “индивидуалист”, я имею в виду человека, который в своем взгляде на мир, формировании представлений и принятии решений привычно игнорирует или недооценивает собственную групповую принадлежность; а также исключает из рассмотрения групповую принадлежность при оценке других людей, фокусируя внимание исключительно на конкретном индивиде.

Термином “индивидуалист” я также буду обозначать человека, который возводит свой индивидуализм в идеологию. В этом смысле индивидуалист – это тот, кто считает, что игнорировать групповую принадлежность – правильно, нравственно и разумно, и напротив, брать ее в расчет – дурно, непатриотично и безнравственно. Но обойти групповую принадлежность на самом деле невозможно, и потому идейный индивидуалист делит человечество на следующие две группы: индивидуалистов, то есть хороших людей вроде него самого, и “коллективистов”, дурных людей, которые сродни коммунистам, – вроде меня.

Мы прежде уже обсуждали идеологию индивидуализма и сегодня сосредоточимся на отдельных его проявлениях. Сначала я расскажу, что меня побудило выбрать такую тему для беседы. Две недели назад я нелестно отозвался об адвокатах, судьях и нашей судебной системе в целом, и в ответ получил пару исполненных негодования писем от юристов, которые утверждают, что отрицательная характеристика, данная мною им, юристам, и несправедлива, и неточна. Индивидуалист скажет, что я свалил всех в одну кучу. Вот если я скажу, что мошенниками являются отдельные юристы, тогда индивидуалист со мной согласится. Однако суть сказанного мной две недели назад заключается не в том, что среди наших юристов встречаются мошенники, а в том, что у нас продажная судебная система. Система принятия и толкования законов, созданная и обслуживаемая юристами, – продажна.

Но из того, что каждый юрист в некотором смысле составляет часть этой системы, не следует, что каждый юрист продажен. Отдельные юристы, будучи частью системы, борются с этой системой. В той передаче я не упомянул об этом потому, что хотел просто и четко донести до вас основную мысль. Я не хотел уточнениями и оговорками отвлекать слушателя от сути высказывания. Я стремился к тому, чтобы важная идея произвела на моих слушателей самое сильное впечатление. Так что я намеренно свалил всех в одну кучу.

Вот вам еще один пример того, как люди, смотрящие на мир с индивидуалистской точки зрения, неверно толкуют мои слова. Я часто критикую христианские конфессии, их раболепное пособничество евреям, одобрение ими расового смешения и других гибельных для Расы идеологем. И те христиане, что разделяют мои убеждения относительно еврейства и расы, оскорбляются моими высказываниями о роли, которую христианство в целом играет в современном обществе. Они протестуют: “Послушайте! Вы меня оскорбляете. Не все христиане одобряют расовое смешение и пособничают евреям”. И я их, конечно, понимаю. Я знаю, что среди христиан есть много достойных людей, которые не подыгрывают евреям, но я-то говорю о роли, которую играют в нашем обществе христианство и его конфессии как целое, а эта роль сегодня – разрушительная.

Еще один пример: я часто говорю о феминизации нашего общества и феминизации наших юношей, ясно давая понять, что не одобряю этого. Некоторые женщины принимают сказанное мной на свой счет и оскорбляются. В одной радиопередаче я употребил выражение “студентки колледжа обоих полов”, чем обидел нескольких своих слушательниц и вызвал поток возмущенных писем. Они истолковали мои слова в том смысле, что студентки колледжей столь же никчемны, сколь и феминизированные юноши-студенты. В другой раз я заявил, что наделение женщин правом голоса было ужасной ошибкой, и вновь разгневанные женщины в своих письмах взялись убеждать меня, что лично они голосуют гораздо ответственнее, чем многие знакомые им мужчины. Охотно в это верю, но я-то вел речь о последствиях женского права голоса в целом, а эти последствия наносят нашему обществу огромный вред.

Да, как правило, женщины принимают все на свой счет, поэтому я персонально объясняю своим возмущенным слушательницам, что отношусь к ним с должным почтением, ценю, уважаю и люблю их – но при этом сознаю, что, несмотря на целый ряд достоинств, которыми они отличаются от других женщин, все они тем не менее в корне отличны от мужчин.

Однако, когда возмущаются мужчины – юристы или христиане – я понимаю, что они рассуждают с ошибочной позиции индивидуалистов. Мужчина не должен смотреть на мир с точки зрения индивидуалиста. Он должен понимать, что судить о других людях на основании их групповой принадлежности не только естественно и уместно, но и необходимо. Людям присущи не только индивидуальные, но и коллективные характеристики, и обходить последние вниманием из страха получить ярлык расиста, сексиста, антисемита или гомофоба – это величайшая глупость. На войне мы не рассматриваем вражеских солдат как индивидов. Мы не прекращаем огонь из-за того, что идущий на нас в атаку с винтовкой в руках парень во вражеском обмундировании, возможно, предпочел бы по идейным соображениям уклониться от службы в боевых частях. Если на солдате вражеская униформа, мы в него стреляем.

Мы отлично понимаем, что не все черные – грабители, групповые или зараженные ВИЧ насильники и вооруженные бандиты, как сознаем, что не каждый еврей хищник, который стремится высосать из нашей расы все соки и затем уничтожить ее.

Черный может быть преступником или живущим на пособие бродягой, а может быть честным и трудолюбивым человеком, но в любом случае передо мной черный, и я знаю, как его раса обходится с моей расой в целом. Даже если отдельный черный, с которым я веду дела, – дружелюбный, умный и нравственный человек, с моей стороны было бы глупо ожидать, что он станет помогать мне положить конец тому, что его раса творит с моей расой и моей цивилизацией в целом.

Порой мне приходится иметь дела с евреями, причем гораздо чаще, чем с черными в силу того, что еврейство