Элои и морлоки из голливудского фильма «машина времени» (mgm, 1960 Г. )

Наш расовый упадок не остановить до тех пор, пока мы искренне не захотим жить как Белые люди. Мы должны научиться желать Белого Будущего для себя и своих детей даже больше, чем мы сейчас желаем купить дорогую вещь с витрины жидовской лавки. В ином случае нас так и будет преследовать кара за пренебрежение расовым долгом и за отказ от нашего великого наследия. Мы так и будем вырождаться в сборище белых негров. Насколько же счастливее были бы мы в обществе, которое создано НАМИ, состоит ИЗ НАС и предназначено ДЛЯ НАС. Именно его нам и не хватает, и чем скорее мы это поймем, тем скорее сможем начать исцеление всех своих болячек.

Примеры расово смешанных народов и обществ опровергают предположение, будто расовое смешение ведет к миру

Тем, кто заявляет, что расовое смешение приведет к миру и гармонии в рамках американского “Жидовского Миропорядка”, хочу посоветовать хорошенько осмотреться. Давайте взглянем на отдельного еврея и еврейство в целом, ведь они представляют собой нагляднейший пример расового смешения. Хорошо ли ладит еврей сам с собой или со всяким другим евреем? Взгляните на Израиль! Затем давайте посмотрим на все те регионы – Латинскую Америку, Ближний Восток и Балканы – где царит расовое смешение. Хотели бы мы, чтобы такой “мир” был навязан всему человечеству? Расово-смешанная Индия засылает к нам гуру, которые уверяют нас, что представляют образцово миролюбивые народ, культуру и религию, хотя в Индии люди убивают друг друга во время беспорядков из-за религиозных и этнических разногласий. Если вы всерьез полагаете, что расовое смешение – это “залог мира во всем мире”, значит, ваша наивность воистину не ведает границ.

Race-Mixing: The Key to World Peace? by Eric Thomson, Liberty Bell, апрель 1993

 

Роберт Хендерсон

Почему азиаты не добились мирового господства?
Высокого интеллекта может быть недостаточно

Сегодня серьезные исследователи интеллекта в целом сходятся в том, что из всех расовых групп высшим средним IQ обладают азиаты. Как утверждает Ричард Линн в своей исчерпывающей работе “IQ и мировое неравенство”, средние IQ в таких восточноазиатских странах как Китай, Япония, Южная Корея, Тайвань, Гонконг и Сингапур варьируют в диапазоне 105-108. Они явно превосходят средние показатели, которые профессор Линн установил для 29 европейских стран и которые лежат в диапазоне от 92 до 102. Отсюда возникает вопрос: почему азиаты не господствуют в мире ни экономически, ни культурно, ни политически?

Перед тем, как непосредственно рассматривать этот вопрос, необходимо развенчать ряд европейских мифов о Китае, чтобы верно оценить азиатские достижения. Конечно, Азия это не один только Китай, но его население представляет подавляющее большинство восточных азиатов, и на протяжении почти всей истории он был центром восточноазиатского культурного прогресса.

Когда европейцы размышляют об историческом значении Китая, они представляют его как единую страну с единой культурой и языком и непрерывной историей, которая уходит в прошлое на тысячелетия. Они также считают, что Китай всегда, вплоть до сравнительно недавнего времени, опережал Запад культурно и технологически. Джозеф Нидэм, например, распространяет этот миф со страниц своей монументальной “Науки и цивилизации Китая”.

На самом деле, история Китая столь же политически запутанна и прерывиста, сколь история Европы. Страна не была даже номинально единой вплоть до III в. до н.э. – когда к власти пришла недолговечная династия Цинь (221-207 гг. до н.э) – и с тех пор более половины времени была либо расколота соперничающими династиями, либо пребывала под властью иностранцев. В качестве примера приведем военные диктатуры 5-6 вв. н.э.; правление северной и южной династий Сун в 960-1126 гг.; правление монголов (1279-1368) и маньчжуров (1644-1912). Даже в периоды так называемого объединения, власть императора была очень слабой по сравнению с таковой в современном промышленном государстве.

Если говорить о пресловутом культурном единстве, то в Китае нет ни одного языка, который бы понимали на всей его территории. На Западе неплохо знают о непохожести кантонского и мандаринского диалектов, но существуют и другие глубокие различия. Бывший лидер Китая Дэн Сяопин говорил с таким сильным акцентом и с таким количеством диалектных слов, что во время публичных выступлений его дочери приходилось переводить его речь. В Китае нет даже единого, стандартного письменного языка.

Китай даже отдаленно не является этнически или расово единым. В нем проживает около 100 млн. человек, принадлежащих к этническим меньшинствам. Считать Китай однородной страной или единой цивилизацией – это примерно то же, что считать однородной страной или единой цивилизацией Европу.

Да и китайские достижения не такие уж древние. Использовать металлы китайцы стали не раньше народов Среднего Востока и Средиземноморья, а сельское хозяйство и письмо появились у них определенно позже.

Даже в древности Китай не всегда культурно превосходил Европу. Сложные культуры критян и микенцев возникли раньше классической эпохи в Греции, а достижения греков и римлян были огромны. Нельзя сказать, что Китай превзошел эти цивилизации.

Возьмем для примера более поздний период: в Китае сохранилось несколько строений, созданных до эпохи Мин (1368-1644). Тогда китайцы в основном строили из дерева. Китаю нечего противопоставить великим каменным постройкам европейской и средиземноморской древности, роскошным замкам, аббатствам, соборам и церквям европейского средневековья и изумительному архитектурному многообразию современной Европы. Строительство Собора Парижской Богоматери началось в 1163 году и в основном было завершено к 1250 году. В Китае той эпохи мы не находим ничего сравнимого по сложности и великолепию.

До начала новой истории (около 1500 г. н.э) китайцы действительно опередили Европу в ряде открытий. Они первыми изобрели бумагу, смешали порох и придумали компас, зато Европа первой изобрела архимедов винт.

Даже когда Китай изобретал что-то раньше, европейцы иногда спустя время независимо придумывали то же самое. Классический пример – подвижные литеры. Китай и Корея придумали подвижные литеры за столетия до Гутенберга, но нет никаких свидетельств, что Гутенберг опирался на азиатский опыт. Подвижные литеры быстро распространились по всей Европе, но в Китае так и не стали популярны. Возможно, так произошло потому, что европейские языки основаны на алфавите с небольшим количеством символов, тогда как китайская письменность использует тысячи идеограмм и для каждой нужен отдельный блок. Как бы то ни было, не позднее 1700 г. европейская технология полностью обогнала китайскую.

Впечатляет …

Конечно, цивилизация не ограничивается только технологиями, но Китай значительно отстает от Европы также и в общественных науках, философии, искусстве и политическом устройстве. На протяжении всей истории китайцы показывали себя очень изобретательными, когда необходимо было практически решить конкретную задачу, но практические решения не приводили к развитию теорий, которые бы пытались дать общее объяснение мироустройству. В этом смысле в Китае никогда не было науки, как мы ее понимаем.

Лорд Джордж Маккартни, который в 1793-94 гг. возглавил первую официальную британскую дипломатическую миссию в Китай, отмечал, что свои изобретения китайцы “применяли исключительно по основному предназначению, не задумываясь о том, чтобы их улучшить или использовать в других областях”.

… но с Собором Парижской Богоматери не сравнится.

Адам Смит так писал о Китае в “ Богатстве народов ”:

“Китай долгое время был одной из самых богатых, т.е. наиболее плодородных, лучше всего обрабатываемых, наиболее трудолюбивых и самых населенных стран мира. Однако он оставался, по-видимому, продолжительное время в состоянии застоя. Марко Поло, который посетил Китай пятьсот лет тому назад, описывает его сельское хозяйство, промышленность и населенность почти в таких же выражениях, в каких они описываются путешественниками нашего времени”.[50]

Возможно, этот застойный характер объясняется глубоко укорененным высокомерием китайских правителей, которые смотрели на всякое новшество с подозрением. Китайские элиты традиционно относились к другим народам с презрением, привычно считая их ниже себя. Подарки лорда Макартни императору в 1794 году были приняты не как дары, а скорее как дань, и британский посол постоянно отмечал у китайцев черту, которую сегодня мы бы назвали чудовищным комплексом превосходства. Когда он преподносил китайцам плоды начавшейся промышленной революции, ничего подобного которым Китай не знал, они часто принимали их с полным равнодушием. Такое отношение не способствует прогрессу.

Философия в понимании западного человека, то есть аналитическая мысль, исследующая природу действительности и, по крайней мере в теории, избавленная от идеологической нагрузки, совершенно отсутствует в китайской истории. Традиционная китайская философия никогда полностью не отрывалась от религии и занималась главным образом тем, как поддерживать порядок в обществе. Ее основной целью было управление обществом, и она представляет собой скорее набор максим, нежели попытку философского поиска. Метод, предписывающий не принимать ничего на веру, который мы обнаруживаем в разных периодах западной философии, начиная по меньшей мере с VI века до н.э., кажется, совершенно чужд китайцам. Интересно, что китайцы были выдающимися составителями подобия энциклопедий. Они с большим удовольствием собирали уже известные факты и мысли, но мало интересовались исследованием неизвестных фактов и неизведанных идей.

Китайские искусство и мода обнаруживают подобное же неприятие перемен. Посмотрите на изображения китайцев, выполненные их современниками в 1000 году н.э. Они почти не отличаются от китайцев 1800 года. Китайское искусство в течение этого периода отличается похожей неизменностью, оно в основном жестко сковано традицией. Выход за рамки строгого художественного канона наблюдается, главным образом, в те эпохи, когда у власти были иноземные захватчики, и особенно при монгольских императорах, которые привозили в Китай ремесленников и художников из-за рубежа. Китайские мода и искусство напоминают древнеегипетские, которым свойственна удивительная неизменность на протяжении тысячелетий. Это прямая противоположность культурной истории Европы.

В политическом отношении китайцы так и не переросли военную диктатуру и веру в абсолютного правителя, который считался либо богом, либо человеком, обращающимся с богами напрямую. Были попытки ввести более рациональные и менее абсолютные формы правления, но длились они недолго. Конфуцианство попыталось предписать правителям нравственные правила, но это была, пожалуй, единственная сколько-нибудь действенная попытка ограничить власть императоров ненасильственным путем. Мысли о конституции, которая бы ограничивала произвол правителей, о представительном правлении или прямой демократии попросту не возникали в китайском обществе. Западная идея личного участия в политике восходит к древним грекам и присутствует в средневековой Европе. Но совершенно отсутствует в Китае.

Мандаринская система и назначение чиновников по результатам экзамена, бытовавшие с VII в. н.э., часто преподносятся как свидетельство превосходного политического устройства у китайцев, но разве они превзошли систему Римской империи, которая сложилась столетиями ранее? Был ли китайский чиновничий аппарат эффективнее, чем аппарат католической церкви, когда она была в расцвете своей мощи? Мандаринская система представляла собой скорее средство контроля и упорядочивания, нежели систему для решения конкретных задач, таких как политическое правление или распоряжение имуществом.

В китайской истории трудно найти примеры организаций, которые бы выполняли гражданские общественные функции и при этом не входили бы в официальную политическую структуру. На Западе это благотворительные общества, клубы, кооперативное движение и профсоюзы. Жизнь китайцев традиционно сосредоточена вокруг семьи, а все более крупные формы общественной организации учреждает правительство.

До маоистской революции Китай не предпринимал никаких попыток изменить свой общественный уклад, при котором малочисленная элита владела огромными богатствами, а подавляющее большинство прозябало в крайней нищете. Китайцы никогда не подвергали сомнению справедливость и законность такого общественного устройства. Когда, начиная с XVII века, европейцы начали лично знакомиться с Китаем, они обыкновенно отмечали чудовищное имущественное неравенство. Как писал Маккартни:

“Ежегодно огромное количество [китайцев] гибнет от голода и холода. Летом здесь так тепло, что простой люд ходит почти нагим, а зимы столь суровы, что из-за недостатка одежды и крова смертность чрезвычайно высока”.

У китайцев не было даже подобия совместного благотворительного учреждения для призрения бедных, какое мы находим в католической церкви, не говоря уже об официальной законодательной помощи нуждающимся, такой как “Английский закон о бедных” 1601 года. И даже после революции, которая вроде бы провозгласила равенство, Коммунистическая партия на протяжении многих лет занималась лишь присвоением достоинств той же мандаринской системы, сменив только ее название.

Чего не хватает?

Почему же Китай так и не совершил прыжок от технологии проб и ошибок к настоящей науке? Почему он проявлял так мало интереса к аналитической философии? Почему он так и не выработал более сложную политическую систему, чем поклонение богу-императору? Почему идея личного участия в политической жизни, столь распространенная в древней и позднесредневековой Европе, отсутствовала в Китае? Почему там не было гражданского общества?

Приведенная выше критика мифа о китайском культурном превосходстве может помочь понять, почему азиаты не сумели достичь господства в культурном отношении. Интеллект – это хоть и важное, но недостаточное условие для такого достижения. Однако во-первых, важно отметить, что интеллект не целен. Хотя в среднем интеллект азиатов выше среднего интеллекта белых, он выше не во всех отношениях. Азиаты получают значительно более высокие оценки, чем белые, в неречевых заданиях, но уступают белым в речевых. Особенно хорошо они показывают себя в пространственных задачах.

Эта особенность интеллекта может быть связана с использованием ими идеографической формы письма. Если гению и тупице поручить разработать систему письменности, гений придумает алфавит, а тупица – набор картинок. Гений поймет, что алфавит – это более экономичное и мощное средство выражения, потому что задействует малое количество символов. Ну, а тупица просто будет добавлять все новые картинки. Конечно, китайцы продвинулись гораздо дальше примитивных пиктограмм, но, продолжая развивать систему образов, они получили письменность, которая требует нескольких тысяч символов.

В XV веке корейцы разработали алфавит хангыль, но он был изобретен в подражание чужим алфавитам. Возможно, восточные азиаты не сумели выработать собственный алфавит из-за особенностей визуально-пространственного восприятия.

Более высокие способности азиатов к неречевых задачам и более низкие способности к речевым можно также объяснить тем, что азиаты приспособлены к решению “ограниченных задач”. Это задачи, которые имеют четкие границы, например, как построить канал или как ухаживать за шелковичными червями, в отличие от задач без границ, таких как исследование природы добра, цели жизни или сути искусства.

В то же время, IQ не единственная характеристика, которой расы отличаются друг от друга – Филипп Раштон и Ричард Линн пишут о расовых различиях в характере. Хотя интеллект как психическая характеристика лучше всего изучен и точнее всего измерен, есть и другие личностные черты, которые довольно хорошо измерены. По сравнению с белыми азиаты более осторожны, менее возбудимы, менее агрессивны, менее общительны, менее психопатичны и имеют более низкую самооценку (то же можно сказать о белых сравнительно с черными). Хотя эти характеристики изучены не так глубоко, как интеллект, расовые различия по ним настолько очевидны, что вполне допустимо говорить о “среднем характере” расы или группы, как мы говорим о ее среднем IQ.

У азиатов также более низкое содержание тестостерона, чем у белых (а у белых более низкое, чем у черных), а тестостерон тесно связан с агрессивностью, склонностью к риску и преступному поведению.

Эти различия подтверждают вывод о том, что азиатский характер менее любознателен и авантюрен, чем европейский, менее разговорчив и общителен, более склонен к соглашательству и покорности. Это не тот характер – несмотря на преимущество в среднем IQ – который двигает общество к достижениям, свойственным Западу: развитию “с нуля” промышленной революции, созданию современной науки, рождению аналитической философии и развитию политического многообразия, в котором ценится личный вклад индивида.

Когда азиаты проживают как меньшинство в высокоинтеллектуальных западных обществах, они обычно занимают технические должности, где приветствуется высокий IQ, или участвуют в бизнесе, который часто принадлежит их этнической группе. Они добиваются сравнительно скромных успехов в областях, где требуются превосходные навыки “работы с людьми”, таких как политика или общественные организации. Они великолепные бухгалтеры, компьютерные техники и инженеры – в этих профессиях их естественные способности проявляются в полной мере – но не выделяются в профессиях, требующих речевой одаренности и общительности, таких как политик, комедиант или адвокат.

Азиатам также не свойственно антиобщественное поведение. Уровень преступности у них низок, и они редко выступают в роли жертв расизма или требуют для себя расовых привилегий. Эта склонность следовать правилам и не привлекать внимания ни к себе, ни к своей группе вполне соответствует азиатскому характеру.

Чем отличились азиаты с начала индустриализации? У них перед глазами был бесценный пример европейских промышленности, науки и общего культурного наследия, и они сумели использовать его гораздо лучше, чем любая другая неевропейская расовая группа. Однако они не всегда преуспевали. Японии удалось повторить западные технологии, но не удалось их превзойти. В 1970-х годах американцы опасались, что Япония добьется экономического и финансового господства, но когда она уже почти догнала Запад, начался застой, и с 1980-х годов рост был незначительным.

Китаю не удалось ликвидировать огромный технологический и имущественный разрыв между прибрежными городами и обширными внутренними территориями. Ни одна азиатская страна не достигла заметных успехов в фундаментальных научных открытиях и новых технологиях, помимо освоения чужих изобретений и открытий. И несмотря на то, что в развитых европейских странах проживают крупные популяции азиатов, мы не находим там пропорционального количества выдающихся азиатских ученых. Их вклад в общественные науки практически незаметен. Такое отсутствие передовых достижений особенно поражает, если учесть, что доходы азиатов выше, чем у белых, они дольше учатся и основывают больше частных предприятий.

Азиаты переняли не только западные технологии, но и западную культуру. Японцы, например, известны тем, что копируют и элитарную, и популярную белую культуру, от Бетховена до Битлз. Азиатские фанаты Гарри Поттера одни из самых неистовых в мире. Достопримечательности острова Принца Эдуарда, связанные с серией детских книг про Энн из Зеленых Мезонинов, привлекают не меньше японцев, чем американцев или канадцев. Азиаты увлеченно копируют западную архитектуру и даже готовы снести множество прекрасных образцов туземной архитектуры.

Никакого значительного заимствования азиатской массовой культуры белыми странами не наблюдается. Самое большее –это периодические вспышки интереса со стороны европейских дизайнеров к восточному искусству и мотивам.

Это желание подражать может показаться странным в виду традиционно статического характера азиатских обществ. Возможно, оно объясняется ощущением неполноценности, возникшем при столкновении азиатов с мощью промышленного Запада. В случае Китая оно могло быть вызвано чувством унижения из-за европейского квази-колониализма в XIX веке. Многие китайцы сказали бы, что начали модернизацию только сейчас, потому что им мешали контроль и вмешательство белых, но это не соответствует фактам. У Китая были сотни лет, чтобы догнать Запад, а европейское вмешательство практически прекратилось в 1949 году.

Как бы то ни было, копирование культуры и технологий указывает на странный недостаток честолюбия. Почему бы не сделать что-то такое, чего белые никогда не делали?

Можно предположить, что подражание более свойственно конформистским, менее индивидуалистичным обществам. Или, скорее, им более свойственно копировать отдельные стороны жизни, а другие обходить вниманием. Азиаты не выказывают желания копировать общественные структуры. Японцы и южные корейцы вроде бы формально скопировали с европейских образцов свои системы выборного правления, но у них до сих пор сильны традиционные общественные отношения. В этих странах приемлемы обычаи, которые на Западе сочли бы откровенным взяточничеством, а верность коллективу очень сильно влияет на избирателей. Что касается Китая, там коммунистической верхушке удалось сохранить власть и в то же время допустить некоторую экономическую свободу. Демократизации им явно удалось избежать, и правительство продолжает открыто манипулировать законом.

Копирование Японией Запада особенно удивительно, если учесть ее прежнее недоверие. После ряда контактов с европейскими купцами и священниками в XVI и XVII веках, в 1630-х годах она резко и почти полностью отгородилась от отношений с Европой. Эта добровольная изоляция длилась более двух столетий, пока в 1853 году коммодор Мэтью Перри не принудил японцев к торговле.

Тогда в верхах возникла новая идеология, которая считала копирование отдельных сторон жизни Запада лучшим способом соревноваться с ним. Народ воспринял эту идеологию с поразительной готовностью, несмотря на прежнюю политику самоизоляции. Почему так легко произошел этот переход? Скорее всего из-за особенного национального характера, который необыкновенно восприимчив к авторитету.

Один из наиболее поразительных примеров замечательных азиатских способностей и замечательной же ограниченности – это история китайского адмирала Чжэн Хэ. С 1405 по 1433 год он возглавил семь крупномасштабных морских экспедиций в Юго-Восточную Азию, а также в Индию, на Цейлон, на Аравийский полуостров и даже в Восточную Африку. Самыми большими судами адмирала были огромные шестимачтовые джонки, которые, как считают, достигали в длину 100 и более ярдов[51]; он шел с сотнями судов, которые везли десятки тысяч человек. Его корабли были во много раз больше любого западного судна, и если бы китайцы захотели стать морской державой, они бы несомненно господствовали в торговле и могли бы открыть и колонизировать обе Америки.

Но сменился император, и новому режиму экспедиции стали неинтересны. Чжэн Хэ умер во время последнего плавания, и император приказал сжечь флот. Так Китай умер как морская держава.

В руках Запада военно-морской флот в корне изменил историю. В руках китайцев флот был средством удовлетворить скоротечное любопытство о заморских странах. У Китая была непревзойденная технология, но не было духа применить эту технологию для достижения мирового или хотя бы регионального господства.

Несмотря на высокий средний IQ, азиаты не смогли стать культурно господствующей расой вероятно потому, что этому препятствуют врожденные черты их характера. По сравнению с европейцами они пассивны, нелюбознательны и не отличаются инициативностью. В следующие 50 лет экономическая и военная мощь Китая, вероятно, еще возрастет, но, если верить истории, этому росту не будут сопутствовать инновации, а вклад Китая в культуру останется незначительным.

Why Have Asians Not Dominated? by Robert Henderson, American Renaissance, октябрь 2009

Эндрю Хэмилтон

“Потерянные белые племена”
(обзор книги Риккардо Орицио)

История прошлого века – это череда диверсий, отступлений и крушений. Белый мир непрерывно сжимался. Решающей с самого начала была подрывная деятельность в центре, но внешне это выглядело так, словно быстрый распад мировой гегемонии белых начался с периферии.

Сначала были свирепые идеологические и политические нападки на “колониализм”, за которыми последовало постыдное бегство из империи. Все происходило с неимоверной скоростью, изнутри диверсии способствовали элиты, снаружи – революционные движения.

Белые, которые боролись с этой напастью в каждой имперской столице и колонии от Индии до южной Африки, от Португалии до французского Алжира, имели верное политическое чутье. Не важно, хорош или плох колониализм, благоразумен или нет, справедлив или несправедлив. С расовой точки зрения, антиколониализм – это этап истребительного крестового похода. Об этом знали его сторонники, и их враги, наиболее здоровые представители нашей расы, также это инстинктивно ощущали.

Следующим этапом стал захват Родезии (Зимбабве), Юго-Западной Африки (Намибия) и Южной Африки. Разрушение этих стран Первого мира – одна из которых имела ядерное оружие – стало прелюдией к разрушению всех белых стран, которое происходит сейчас. Захват Южной Африки напоминал крушение поезда в замедленном воспроизведении (“замедленным” для наблюдателя, исторически все случилось в мгновение ока).

Буквально то же самое происходит сейчас внутри наших последних бастионов, в самих белых странах. Как некогда в Южной Африке, происходящее бросается в глаза. Отсутствие в США серьезного, революционного отпора очередному закону, разрешающему массовую иммиграцию из Третьего мира, – красноречивое доказательство фанатизма, экстремизма и гегемонии нашей властной структуры, направленной против белых.

“Потерянные белые племена” Риккардо Орицио дают возможность увидеть, каким повсеместно будет недалекое будущее белой расы, если мы не примем революционных мер.

Орицио, итальянский католик и бывший корреспондент итальянских ежедневных газет “Вечерний курьер” и “Республика”, а также CNN, вместе со своей женой-англичанкой англиканского вероисповедания педиатром Пиа-Софи Вул является собственником эксклюзивного лагеря в Кении и организует сафари для богачей всего мира. Как гласит одно из их рекламных объявлений: это “настоящее, захватывающее дух африканское приключение, проведенное в гармоничном общении с воинами масаи и соответствующее высоким стандартам стиля и комфорта. Палатки обставлены колониальным антиквариатом, украшены персидскими коврами и предметами африканского искусства”. Орицио и Вул (которая “сотрудничает с масайскими общинами в различных программах по охране здоровья”) представляют себя как “космополитичную и многоязычную европейскую пару, писателя и врача”.

Очевидно, что Орицио представитель истэблишмента, а не белый националист. В красном углу своего вебсайта он вывесил отзыв о “Потерянных белых племенах” польского журналиста коммунистических убеждений и осведомителя тайной полиции Рышарда Капущинского:

“Гуманистическая книга, сосредоточенная на рассказах об умирающих местах и умирающих общинах, о людях, которые живут на старых верандах в окружении старой мебели и старых книг… Потерянные белые племена – это люди, проживающие главу истории, которая навечно закрыта для остального человечества. Вот почему, несмотря на сочувствие, которое выказывает Риккардо Орицио к этим забытым героям, его книга все-таки антиколониальная”.

Книга “Потерянные белые племена” была впервые издана в Лондоне в 2000 году. Затем вышли ее голландское, итальянское, американское и турецкое издания. В то время как подзаголовок английского издания был “Путешествия среди забытых”, нью-йоркская “Свободная пресса” дала американскому изданию 2001 года злорадный подзаголовок “Конец привилегий и последние жители колоний”.

Голландские бюргеры Цейлона

В маленьком отеле на Шри-Ланке (Цейлоне) автора обслуживает молодой белый официант. “Он такой же шри-ланкиец, как и я”, – будничным тоном сообщает Орицио его темнокожий собеседник-сингалезец. “Слышите, как он говорит? Он просто голландский бюргер… Странные они люди. Голландцы или вроде того. Может быть португальцы. Кое-кто из них живет в разваливающихся старых домах. Готовить не на чем, крыша проваливается, но им там нравится. Как будто на дворе все еще 18 век. Может быть, это отребье думает, что они лучше нас”.

С этой зарисовки, еще раз доказывающей, что, сколько бы мы ни жертвовали, нас всегда будут ненавидеть за то, кто мы есть, Орицио начинает свой поверхностный, но показательный рассказ о шести неизвестных, рассеянных по планете “потерянных белых племенах”: голландских бюргерах Цейлона, немецких рабах Ямайки, конфедератах Бразилии, поляках Гаити, бастерах (или бастардах) Рехобота в Намибии (Юго-Восточная Африка) и блан-матиньонах Гваделупы, одного из Подветренных островов Карибского моря. Люди, о которых он пишет, это частью белые, но в значительной мере метисированные потомки белых, оставшиеся на родине, когда колониализм стыдливо отступил под давлением цветной волны, поднявшейся против мирового господства белых.

Голландские бюргеры Цейлона – это потомки европейцев, которые прибыли сюда в первом десятилетии XVII века с Голландской Ост-Индской компанией. Они в основном голландцы, но с примесью португальцев, англичан и других европейских национальностей, чьи представители в течение столетий участвовали в заселении и застройке колониального Цейлона.

В былые времена элита голландских бюргеров Цейлона считала южноафриканских буров, тоже голландцев по происхождению, своими кровными братьями. Встреча двух этносов произошла, когда во время англо-бурской войны англичане привезли на Цейлон военнопленных буров. Многие пленные буры взяли себе жен из голландских бюргеров. Бюргеры тоже участвовали в той войне, но на стороне англичан, потому что были британскими подданными (Цейлон был колонией британской короны с 1798 по 1948 год).

В последние годы – и это касается всех групп, описанных в книге – расовые барьеры пришли в серьезный упадок, и смешение оставшихся европейцев и темнокожих аборигенов пошло очень быстро. Например, Майкл Ондатже, автор романа, по которому был снят оскароносный фильм “Английский пациент”, родился среди голландских бюргеров, но его расовые корни, по словам собеседников Орицио, преимущественно тамильские, а не европейские. Однако фамилия “Ондатже” досталась ему от голландских предков.

Орицио дополняет зарисовку в отеле, где чернокожий сингалезец выражает презрительную снисходительность по отношению к бедному белому официанту, печальным рассказом пожилой женщины из голландских бюргеров:

“Мы, бюргеры, стали чужаками в собственной стране. Мы столь многим пожертвовали, столько всего создали. А теперь, когда я состарилась, иногда бывает так, что у стойки администратора кто-нибудь меня спрашивает, из каких я краев и сколько живу в их прекрасной стране. Меня принимают за туристку, за миссионерку. Я говорю им, что мои предки, может быть, жили здесь дольше, чем их предки. Но старые времена ушли навсегда. Мои родители с друзьями шли на скачки, потом обедали, потом танцевали до утра. А после прыгали в машины и мчались на пляж поплавать…”

Немцы Ямайки

Эти люди – потомки немецких слуг по договору, которых заманили на этот карибский остров в 30-х годах XIX века, возможно обманным путем. В награду за практически рабский труд на плантациях в течение оговоренного количества лет новоприбывшим обещали свободу и небольшой участок земли.

Однако по истечении срока службы им выделили негодную для возделывания землю в глубине острова, в окрестностях Сифорд-тауна. Там они и прожили 170 лет, отрезанные от мира, в нищете. Орицио пишет, что сегодня осталось около 50 настоящих немцев, остальные гибриды.

У одного из собеседников автора, Тони Ведемайера по прозвищу “Белый растафари” светлая кожа и светло-русые волосы, заплетенные в дреды. Брат у него негр. У Ведемайера была череда немецких любовниц из молодых девушек, которые приезжали на Ямайку специально ради секса с черными растафарианами.

Он рассказал автору: “Уже сотни лет ямайцы – это смесь белых, черных, китайцев и арабов. Но классовые различия до сих пор существуют, да еще какие! Все зависит от цвета кожи. Если ты индиец или китаец, класс присваивается тебе автоматически. У нас семнадцать разных определений для семнадцати оттенков цвета кожи, от молочно-белого до угольно-черного. У каждого оттенка свое название: квартерон, квинтерон, октарон и так далее. И судьба каждого предопределена”.

Конфедераты Бразилии

Бразильские конфедераты (конфедерадос) – это потомки южан-ветеранов Гражданской войны, которые эмигрировали в Бразилию между 1865 и 1885, чтобы основать там новые плантации (в 1994 году организация “Сыновья ветеранов-конфедератов” учредила в Бразилии дочерний лагерь номер 1653 “ Os Confederados”). Эмигрировало 10-20 тысяч человек, но многие впоследствии вернулись в США. Те, кто решил остаться, расселились по всей Бразилии, но самая сплоченная община проживает в глубине страны, в окрестностях муниципалитета Санта-Барбара-д’Уэсти. До сих пор потомки южан со всех уголков страны собираются там на конфедератском кладбище (гравировки надгробий выполнены на английском языке) на ежегодные торжества.

В книге приведены шестнадцать исключительно отчетливых фотографий, сделанных Орицио и Вул (которая сопровождала мужа в некоторых путешествиях). На четырех фото запечатлены бразильские конфедераты. На одной изображена молодая девушка-конфедератка, темноволосая, темнокожая и темноглазая, что свидетельствует о произошедших межрасовых браках. Второе фото живо контрастирует с первым: на нем мальчишка-конфедерат в серой униформе и маленькой серой фуражке, подпоясанный желтым кушаком. Мальчик красив нордичной красотой черт лица и цвета кожи, как любой его неиспорченный метисацией американский или европейский современник. На третьем фото запечатлена молодая нордичная пара конфедератов в ярких исторических костюмах.

Бастеры Намибии

Из всех описанных Орицио групп самое приятное впечатление производит полностью гибридный народ, называемый бастерами (или бастардами) Юго-Восточной Африки (Намибия). Они являются гибридом голландских буров и готтентотов и рассеяны по всему обширному, засушливому плато Юго-Восточной Африки. Их неофициальная столица – Рехобот, а численность от 30 до 45 тысяч.