Политическая подоплека олигархии

Понятно, что ключевой юридический вопрос для нарождающегося капитализма — это права собственности. Эрнандо де Сото[18] вполне обоснованно показал, что их отсутствие чрезвычайно вредит беднейшему населению разви тых стран и стран со средним уровнем доходов на душу населения. Однако на заре капитализма богатые люди оказываются в этом отношении не менее уязвимыми.

Для бизнеса период сразу после падения коммунизма — это поистине мир, живущий по законам Гоббса. По удачному выражению Вадима Волкова, «в естественном состоянии[19] права собственности существуют лишь в той мере, в какой тот, кто их заявляет, способен их отстоять»[20]. До появления олигархов бал правила организованная преступность. «Поскольку государственные чиновники и правоохранительные органы действовали исключительно по собственному усмотрению, а их помощь стоила все дороже и дороже, в сфере подобных услуг государство стало проигрывать частному сектору (читай: мафии), который уверенно захватил лидирующие позиции»[21].

Приход олигархов ознаменовал собой решительный уход из мира организованной преступности. На первых порах они просто организовали собственные службы безопасности, которые были дешевле и куда надежнее бандитских «крыш». С течением времени, желая укрепить свои шаткие права собственности, они стали тратить все больше средств на то, чтобы заручиться поддержкой государственных людей — иначе говоря, политиков. Понятно, что политики порой бывают нужны для того, чтобы присвоить еще больше государственных ресурсов или, наоборот, чтобы подорвать экономическую мощь своих конкурентов, но в основном и чаще всего от них требуется помощь в защите весьма спорных прав на недавно приобретенную собственность.

На политических прилавках есть много товаров. Можно начать с самого верха и купить то или иное решение президента; впрочем, обычно платить приходится членам семьи или ближайшим советникам. Честно говоря, в этом отноше нии различий между правлением Улисса Гранта (1869–1877) и президентством Бориса Ельцина или Леонида Кучмы куда меньше, чем многим хотелось бы. Ведь не случайно, что хотя первые «бароны-грабители» появились еще в 1850-х годах (коммодор Корнелиус Вандербильт), Теодор Рузвельт смог им успешно противостоять только в начале следующего века.

У национальных парламентов тоже есть что выставить на продажу. В США покупка нужных законов, или лоббирование, не запрещено; совсем напротив, эта процедура легализована и тем самым сделана прозрачной. Президент Путин сетовал на то, что ЮКОС блокировал попытки даже незначительного повышения налогов в нефтяной сфере, но американское правительство и вовсе не в силах облагать налогами энергетику из-за мощнейшего лобби, защищающего интересы соответствующих корпораций. Одной из причин значительного присутствия лоббистов в парламентах США, России и Украины является то, что выборы в этих странах проходят в большом числе одномандатных округов[22]. В итоге кандидаты вынуждены сами искать источники финансирования своей кампании — понятно, что это сделать куда легче, когда потенциальный депутат богат сам или может рассчитывать на щедрые взносы. В «золотые 80-е» XIX века Сенат Соединенных Штатов так прямо и именовали — «клуб миллионеров». Сейчас это название вполне подойдет для Верховной рады, да и американские конгрессмены по-прежнему сильно зависимы от спонсоров их предвыборных кампаний. В Государственной думе картина схожая: отдельные олигархи финансово поддерживают по нескольку депутатов, а те уж стараются блюсти деловые интересы своих друзей. После мартовских выборов 2002 года украинский парламент побил все рекорды по части присутствия олигархов в своих рядах. Принято считать, что 300 из 450 членов Верховной рады — долларовые миллионеры, и вплоть до «оранжевой революции» в ней правили бал девять фракций, защищавших главным образом интересы крупных финансово-промышленных групп.

Еще одним предметом политической торговли являются решения правительства. Это коррупция в чистом виде. Несколько министров в администрации президента Гранта находились на содержании у железнодорожных компаний[23], и вообще коррумпированность членов кабинета стала для Америки привычным делом. Правительство и частный сектор связывает улица с весьма плотным двусторонним движением, переезд происходит очень быстро, так что практически невозможно выявлять конфликты интересов и преследовать коррупционеров по закону.

Напротив, можно только удивиться тому, сколь мало интереса к правительственным постам проявляли в 1990-х годах российские и украинские олигархи. Министерские должности в основном занимали обычные чиновники — некоторые из них были коррумпированы, но другие — нет. В России назначения (сроком на полгода) Владимира Потанина и Бориса Березовского на важнейшие государственные посты были скорее исключением из правила. Русские бизнесмены предпочитают либо оплачивать услуги официальных лиц, либо покупать должности для своих ставленников. В настоящее время, по существующим оценкам, стоимость министерского портфеля исчисляется десятками миллионов долларов — цена зависит от того, о каком министерстве идет речь и кому именно надо платить; на заместителей министров тарифы ниже, да и разброс цен меньше — от 8 до 10 миллионов. В последнее время коррумпированность российского руководства стала большей, чем когда-либо прежде[24].

Украинское правительство опять-таки находилось под куда бoльшим влиянием олигархов. В 90-е годы два премьер-министра, Ефим (Юхим) Звягильский (1993–1994) и Павло Лазаренко (1996–1997), сами были крупными предпринимателями[25]. Но даже при этом большинство постов занимали государственные служащие — это положение сохранялось до ноября 2002 года, когда было сформировано первое коалиционное правительство во главе с Виктором Януковичем и бизнесмены потянулись из законодательной в исполнительную власть. Виктор Ющенко пообещал четко разграничить сферы власти и бизнеса, и в его первом кабинете числятся только три человека, известные своей предпринимательской деятельностью (Петро Порошенко, Евгений Червоненко и Давид Жвания).

Еще одним ценным политическим товаром являются судебные решения. Ничто не говорит об американской юриспруденции красноречивее приведенной выше оценки судов Нью-Йорка середины XIX века, причем эта характеристика годится на все времена. По мере того как в России и на Украине внедрялось новое законодательство, на суды ложилась все бoльшая нагрузка[26]; но, к сожалению, росту их значимости сопутствовал и рост коррумпированности, проявившийся, в частности, в стабильном повышении цен на судебные «услуги»[27].

Средства массовой информации — пятый по счету пункт в политическом прейскуранте. Конечно, поскольку они находятся главным образом в частных руках, то способны лишь воздействовать на власть, но не являются составной частью власти. В США владельцы СМИ уже давно ведут себя как захотят. В течение последних лет освещение того или иного события в прессе стало также ходовым товаром в России и на Украине, причем торговля им ведется на вполне законных основаниях. При президенте Ельцине крупнейшими медиамагнатами были Борис Березовский и Владимир Гусинский. Владимир Путин постарался возвратить прессу в собственность и под контроль государства, но торговля ее возможностями в коммерческих интересах продолжается точно так же, как и прежде. В московских агентствах по связям с общественностью всегда наготове прайс-листы, в которых указано, сколько надо заплатить за представляющее тебя в выгодном свете сообщение из уст какой-нибудь известной телевизионной персоны[28]. Следуя образцу российских выборов 1996 года, украинские олигархи (прежде всего Виктор Медведчук и Виктор Пинчук) перед октябрьскими выборами 1999 года тоже приобрели ряд СМИ, прежде всего электронных. Само слово «олигарх» на Украине приобрело дополнительное значение — «владелец прессы»[29]. Основные СМИ до сих пор находятся в руках нескольких богатейших бизнесменов.

Таким образом, рассмотрев экономические, правовые и политические условия, порождающие олигархии, можно заключить, что, вопреки расхожему мнению, российские и украинские олигархи вовсе не так необычны. Олигарх всегда будет стараться, приспособившись к окружающей среде, найти тот путь, благодаря которому он сможет обеспечить максимально разумный баланс между двумя своими основными целями: извлечением прибыли и обеспечением безопасности.

В чем винят олигархов

Современные олигархи — явление весьма противоречивое, они порождают не меньше споров, чем в свое время их предшественники, «бароны-разбойники»[30]. Пожалуй, стоит проанализировать наиболее частые упреки в адрес олигархов и выяснить, в чем заключается их суть.

Политические оппоненты олигархов часто ставят им в вину их чрезмерное богатство. В России миллиардеров, действительно, много: по их количеству она уступает только США и Германии[31]. Стало быть, продолжают критики, олигархи способствуют расслоению российского и украинского общества. Однако индекс концентрации доходов (так. наз. «коэффициент Джини») в России и на Украине близок к показателям США и куда меньше средних значений для стран Латинской Америки[32]. Да, неравенство заметно, но оно не выходит за определенные рамки. Кроме того, разрыв между богатыми и бедными не увеличивается, а остается более или менее постоянным. Это означает, что с общим экономическим ростом уменьшается и количество бедных.

Редкая атака на олигархов обходится без упоминания о том, что свои состояния они сколотили на якобы нечестной приватизации. Такого мнения, похоже, придерживается большинство российских и украинских граждан, и им с удовольствием вторят западные эксперты вроде Джозефа Стиглица[33] и Маршалла Голдмана[34]. Увы, распространенность той или иной точки зрения вовсе не свидетельствует о ее обоснованности. Пример той же Украины убедительно опровергает подобные утверждения. До 2000 года все олигархи занимались перепродажей газа и почти ничем другим. Широкую известность приобрела фраза из интервью, данного в 1998 году одним из самых крупных бизнесменов, Игорем Бакаем: «Все богатые люди Украины заработали свои капиталы на газе»[35]. Но для этого никакой приватизации вообще не требовалось: все крупные и наиболее спорные приватизационные сделки на Украине относятся к периоду 2002–2004 годов. К тому моменту олигархия в этой стране уже не только существовала, но и вполне упрочилась.

В России источником богатства олигархов принято считать так наз. «залоговые аукционы», начавшиеся в конце 1995 года. Им уже посвящено множество исследований[36], но при этом связь между приватизацией и становлением олигархии все еще до конца не очевидна. Начнем с того, что большинство крупных предпринимателей стали таковыми до начала реализации этой программы, и не залоговые аукционы сделали их олигархами. Еще более поразителен тот факт, что многие олигархи вообще не участвовали в залоговых аукционах[37]. Но даже если ограничиться только этой формой приватизации, то следует заметить, что, в отличие от многих других способов передачи собственности, здесь за акции действительно платили живыми деньгами. Пусть это и были суммы, несоразмерные с потенциальной стоимостью приватизируемых предприятий, — однако все равно бoльшие, чем во всех прочих случаях перехода государственной собственности в частные руки. Многие компании, прошедшие через залоговые аукционы, далее развивались чрезвычайно успешно. Наиболее яркой иллюстрацией здесь могут служить ЮКОС и «Сибнефть», способствовавшие стремительному возрождению российской нефтяной отрасли. Очень быстро ежегодные налоговые выплаты этих компаний сравнялись с самыми оптимистическими оценками их потенциальной стоимости в 1995 году[38].

Таким образом, с чисто экономической точки зрения залоговые аукционы полностью оправдали себя. Если бы государство сохранило собственность в своих руках и приватизировало соответствующие предприятия позже, оно потеряло бы больше — независимо от того, за какую цену эти предприятия были бы проданы. Все познается в сравнении, и сравнение это будет весьма ярким, если сегодня окинуть взглядом дышащую на ладан сталелитейную или угледобывающую отрасль в Центральной Европе, где соответствующие предприятия были приватизированы гораздо позже. Не забудем и о том, что прежнее руководство этими предприятиями было из рук вон плохим, а большинство доходов оседало в карманах начальников. В принципе на приватизацию реагируют куда более болезненно, чем на вульгарное воровство, потому что здесь есть зримый объект — завод, фабрика и т. п. Именно эта наглядность и становится главной политической проблемой: простой человек в данном случае способен оценить чужое богатство воочию[39].

Приватизация на Украине происходила позже и была куда более беспорядочной, чем в России[40], — и, пожалуй, это только способствовало укреплению власти тамошних олигархов. Их аппетиты тормозили развитие всей экономической системы страны куда заметнее, чем в России. В 2000 году вопреки воле олигархов произошли существенные сдвиги в экономической политике, приведшие к экономическому росту. Хотя прежние хозяева жизни в течение некоторого времени продолжали умножать свои богатства, они стали испытывать более жесткую конкуренцию со стороны новых крупных бизнесменов, и этот процесс подрывал самую суть олигархии[41]. После «оранжевой революции» острие народного гнева было направлено против двух крупнейших олигархов: Виктора Пинчука и Рината Ахметова, которые уже давно занимались не столько торговлей, сколько производством; немало других богатых людей при этом смогли затаиться и тем самым избежать критики. Оба упомянутых промышленника владеют большими сталелитейными концернами, причем эти компании кажутся столь же прозрачными, сколь и эффективными. Конечно, и Пинчук, и Ахметов изрядно обогатились благодаря приватизации «Криворожстали», вызвавшей на Украине больше кривотолков, чем какая-либо другая аналогичная сделка. Процедура торгов в какой-то мере напоминала российские залоговые аукционы, но в целом была достаточно прозрачной, хотя о настоящей состязательности, конечно, говорить не приходилось. Как бы то ни было, за «Криворожсталь» удалось выручить немалую сумму (800 миллионов долларов), и Пинчук, может быть, прав, утверждая, что эти торги принесли государству больше, чем приватизация всех других сталелитейных предприятий Украины вместе взятых.

Олигархов также принято винить в воровстве, подкупе должностных лиц и вообще во всех мыслимых преступлениях. Фундаментальная проблема всякого общества, только что пережившего крах коммунистического строя, состоит в том, что такое общество беззаконно в буквальном смысле этого слова. Множество очевидных правил человеческого поведения не закреплены в законах. Более того, немало естественных форм этого поведения скомпрометированы и криминализованы. Прежде всего, это относится к торговле, которую по старой привыч ке именуют «спекуляцией» — термином, сошедшим с замшелых страниц советского Уголовного кодекса. Законодательство в этот период, мягко говоря, противоречиво. Судебная система находится в еще более плачевном состоянии, а, скажем, процедура законного взимания налогов по сути практически отсутствует. При таком положении дел весьма затруднительно определить, чтo следует считать законопослушным поведением. Сколько бы отдельных граждан по моральным соображениям ни воздерживалось от поступков, которые им кажутся неблаговидными, все равно найдутся другие, с радостью использующие огромные дыры в законодательстве. И некоторым из них удастся заработать таким образом огромные деньги.

Часто приводят и другую причину ненависти обывателей к олигархам: их-де считают паразитами, которые сами ничего не производят. Однако на самом деле динамика изменения народных чувств оказывается прямо противоположной: чем больше человек начинает заниматься реальным производством, тем бoльшую ненависть он вызывает. Здесь наиболее показателен пример Украины, где большинство олигархов львиную долю своих состояний заработали в период до 2000 года на торговле, причем в подавляющем большинстве случаев (как уже говорилось) — на перепродаже газа. Другими источниками их доходов были: государственные кредиты, в том числе субсидии для угледобывающей отрасли, торговля нефтью, экспортная перепродажа стали, продуктов сельского хозяйства и химической промышленности, — в общем, что угодно, только не производство[42]. А ко времени «оранжевой революции» 2004 года ВВП Украины уже рос весьма бодрыми темпами (12,4%), бoльшая часть украинской стали производилась на отечественных заводах, приобретенных олигархами, да и многие другие отрасли промышленности тоже пробуждались от спячки благодаря приходу в них больших денег. Людей больше всего задевает то, что видно невооруженным глазом. Когда миллиарды утекают из государственной казны, это происходит незаметно для общества. А вот когда олигархи перестают воровать и начинают что-то делать сами, тут-то они выходят из тени на всеобщее обозрение. Заводы-то не спрячешь, и, глядя на них, народ начинает строить свои собственные умозаключения на тему: «откуда у них столько денег».

Именно поэтому в России игра на народной ненависти к олигархам начала входить в моду около 2000 года — как раз тогда, когда несколько крупнейших бизнесменов решили полностью перейти в правовое поле: объявить о принадлежащей им собственности, заплатить налоги, начать делать крупные благотворительные пожертвования и т. д. Задним числом кто-то теперь может сказать, что этот добровольный выход из тени стал самой крупной ошибкой российских олигархов. Неприязнь к ним в широких массах населения стала расти буквально как на дрожжах.

Очень часто сталкиваешься с желанием любыми способами убедить нас в том, что американские «бароны-разбойники» были хоть в чем-то лучше современных олигархов. Доказывая этот тезис, Маршалл Голдман[43], например, подчеркивает, что они, в отличие от их нынешних последователей, вкладывали средства в создание новых предприятий. Подобное противопоставление не выдерживает никакой критики. В основном «бароны-разбойники» сколотили свои состояния на эксплуатации железных дорог, а успешное развитие этой отрасли было невозможно без государственных субсидий и бесплатной раздачи земли[44]. Соответственно, первые владельцы железных дорог извлекали огромную прибыль (так наз. монопольную ренту) из своего привилегированного положения. Использование природных ресурсов и извлекаемой из них ренты — вот главный источник олигархического капитала во всем мире. Напротив, российские и украинские олигархи, завладев своими предприятиями, стали вкладывать в них немалые средства, и эти инвестиции были весьма значительными по каким угодно меркам[45]. В конце концов, зачем пропадать крупным производствам? А как показывает опыт, только олигархи в состоянии вдохнуть в них новую жизнь.

По всей видимости, общественное одобрение тех или иных мероприятий обратно пропорционально их экономической целесообразности. Уж на что неэффективны были разного рода способы приватизации «среди своих», к которым постоянно прибегали на ранних стадиях экономических преобразований, — но с ними охотно мирились. Когда новые владельцы растрачивали приобретенную собственность, им это легко прощали или, по меньшей мере, смотрели на происходящее сквозь пальцы. Пусть неумелое управление довело частную компанию до того, что на вторичном рынке ее можно купить за копейки, — кому какое дело? Точно так же и теперь: никто не станет громко протестовать, если кто-то по дешевке приберет к рукам хорошо работающую фирму, без всяких на то оснований натравив на нее правоохранительные органы.

А вот за угрызения совести олигархам приходится платить очень дорого. Чем темнее махинации, с помощью которых новые хозяева жизни зарабатывают деньги, тем в большей безопасности они находятся. Чем больше они производят для общества, тем большее раздражение они вызывают. Чем прозрачнее их деятельность, тем больше обвинений сыплется им на голову. Чем больше они платят налогов, тем более уязвимыми становятся. Взгляните на ЮКОС! Конечно, время умеряет и ненависть, и обиду; да и чей-то крах тоже успокоительно действует на нервы окружающих. Сегодня мало кому есть дело до преступников, давно сбежавших за границу (хоть бы это были серийные убийцы!), или до руководителей, которые, завладев своими предприятиями, довели их до полного разорения и потеряли неправедно нажитые богатства.

Проблема — в умах

Так в чем же корень проблемы олигархов? Скажем прямо: вокруг них подняли слишком много шума. И как раз сопоставление с историей США позволяет прояснить суть спора. Беда в том, что обыватели не очень-то любят удачливых капиталистов, — но это вопрос не экономики, а идеологии. Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в книги, обличающие олигархов, — например, в сочинения Голдмана[46] и Стиглица[47]. В 60–70-е годы XIX века американское правительство не принимало никаких мер против «баронов-разбойников», хотя тогда они и в са мом деле откровенно распоясались. Теодор Рузвельт обрушился на них только в начале XX века, во многом опираясь на общественные настроения, возникшие после нашумевшей публикации в 1899 году «Теории праздного класса» Торстейна Веблена[48]. Между прочим, в это время Эндрю Карнеги уже не приумножал, но напротив, стремительно расходовал свое состояние, причем тратил немало денег на благотворительные цели.

В конце концов, отношение к огромному богатству и к известному неравенству в обществе — это, действительно, вопрос мировоззрения. Для того чтобы люди смирились с существованием сверхбогатых людей, их нужно убедить в том, что многомиллиардные состояния допустимы в принципе. Если говорить о подлинно демократическом государстве, ушедшем далеко вперед по части воспитания населения в духе терпимости к преуспеванию отдельных своих сограждан, то это, конечно, Соединенные Штаты; на второе место с уверенностью может претендовать Великобритания. Характерно, что оба этих государства во многом построены на фундаменте классической либеральной идеологии, основы которой — приемлемость накопления богатств и их наследования — были сформулированы в труде Фридриха Хайека «Конституция свободы» (1960).

Эдвард Луттвак[49] пошел еще дальше, утверждая, что капитализм восторжествовал в США благодаря присущей этой стране кальвинистской морали. Религия побуждала людей упорно работать и копить. Американцы поощряют стремление к обогащению, успех на этой стезе они считают не только материальным, но и духовным достижением, а богатство — признаком добродетели. Больше того: пуританский взгляд на мир предполагает, что, даже стяжав материальные блага, нельзя проводить время в праздном упоении ими, а следует и дальше напряженно работать, тем самым становясь еще богаче. Иными словами, богатство — это не нечто пустое и преходящее; напротив, если человек живет хуже соседа, то должен стыдиться, ибо это означает, что он не так усердно исполнял свой религиозный долг. К сожалению, «далеко не все неудачники выказывают истинно кальвинистское смирение»[50]: ну что ж, если ты не придумал ничего лучшего, чем попросту своровать у соседа, — отправляйся за решетку (недаром США — один из мировых лидеров и по относительному количеству заключенных).

Сравнив проведение приватизации в Чехии и России, Хиллари Аппель[51] пришла к выводу, что в ее ходе Вацлав Клаус очень умело использовал классическую либеральную идеологию. Российские реформаторы были не менее последовательными либералами, но они решили, что для оправдания приватизации лучше апеллировать к конкретной материальной выгоде, которую можно получить от удачных вложений в различные предприятия[52]. Увы, когда ожидания не оправдались, общество почувствовало себя попросту обманутым. А чехи, даже при том, что развитие экономики их страны шло весьма медленными темпами (данные Европейского банка реконструкции и развития за 2004 год), с радостью переизбрали Клауса, поскольку он не обещал конкретных благ, но сформулировал целостную и убедительную идеологию.

Если российские и украинские граждане не воспримут саму идеологию капитализма, они никогда не смирятся с несметными богатствами своих олигархов. И право тут абсолютно ни при чем. Очевидно, что невозможно было руководствоваться правом там, где в законодательстве царил полный сумбур, где суды жили вчерашним днем, где правоохранительные органы действовали, мягко говоря, неэффективно, а в большинстве случаев были попросту продажны[53]. В условиях переходного периода вряд ли можно было рассчитывать на быстрое построение сильного государства или справедливого рынка: лучшее, что можно было бы сделать, это просто, руководствуясь сугубо прагматическими соображениями, подталкивать общество в нужном направлении[54].

Теперь главный враг либерализма — уже не социализм, хотя его пережитки, бесспорно, сохраняются. На смену социализму пришел популизм: не случайно именно это понятие было в центре дебатов по поводу экономической политики стран Латинской Америки в 70–80-е годы. Тогда популизм прежде всего стремился поставить под сомнение законы макроэкономики[55]. Сегодня, когда «Вашингтонское соглашение»[56] успешно доказало свою эффективность, первостепенная важность макроэкономической стабилизации признана практически повсеместно.

Впрочем, популисты не унимаются. Теперь они сосредоточили свое внимание на куда менее прозрачной области экономики — правах собственности, и ратуют за их перераспределение. Как всегда, под популистскими знаменами выступают разные силы: среди них, бесспорно, есть и те, кто на самом деле пострадал от недостаточно справедливого устройства окружающего мира, но хватает и любителей заработать побольше денег на расшатывании устоев капиталистического общества. Зрелый капитализм не может сформироваться без уважения к правам собственности. Конечно, если кто-то захочет исследовать истоки эти прав, то ему придется знакомиться с весьма неприглядными страницами истории западной цивилизации, — недаром в 1840 году Пьер-Жозеф Прудон воскликнул: «Собственность — это кража!» Но все равно эти права не ставят под сомнение — именно поэтому капитализм на Западе и добился такого успеха.