Расшифруйте, пожалуйста, это понятие.

Это слово образовано по аналогии со словом «шеахолдер» — акционер. На каком-то этапе развития западной экономической теории и практики все согласились, что на дела фирмы имеют право оказывать влияние не только ее непосредственные собственники — акционеры. Но также и те, кто зависит от деятельности этой фирмы — наемный персонал, потребители, жители окрестных территорий, местные власти и т. д. Вот для обозначения таких заинтересованных сторон и используется понятие «стейкхолдер».

Во всех развитых странах признается, что для очень крупных фирм влиятельным стейкхолдером, мнение которого принимается во внимание, является государство. Хотя Россия и, в еще большей степени, Китай с точки зрения государственного влияния на бизнес занимают особое положение, но они не выпадают из общего ряда, а просто сдвинуты к одному из его краев.

Как вы считаете, возможен ли такой сценарий развития событий, при котором процесс вхождения нашего бизнеса в глобальную экономику будет остановлен и пойдет вспять?

Если говорить не о прогнозе, а именно о сценарии, как чисто логическом построении, то это, конечно, возможно. Государство может остановить этот процесс, например, несколькими судебными решениями, которые будут признаны мировым сообществом как неправосудные. В этом случае мировые финансовые и фондовые рынки просто забудут про нашу страну. Говоря профессиональным языком, инвесторы и кредиторы «закроют лимиты» на Россию. И никто от этого не умрет. Потому что в мировом масштабе Россия — это очень маленькая экономика. К сожалению, по своим масштабам мы не Китай и не Индия. Если бы попыталась отгородиться от остального мира одна из этих стран, то за этим последовали бы крупные экономические потрясения и, возможно, активные ответные действия. Но если нечто подобное произойдет в России, то событием для мировой экономики это не станет. Возможно, для многих сказанное звучит неприятно, но повторюсь: Россия — это малая экономика. И она останется таковой в обозримой перспективе. Она может быть великой культурной или военной, но не экономической державой. (Что, конечно же, не мешает нам уже в среднесрочной перспективе войти в число динамично растущих и экономически развитых стран.)

Но помимо государства есть еще и общество. А в обществе неприятие результатов приватизации, уверенность в их нелегитимности распространены весьма широко. Могут ли эти настроения принять политическую форму?

Я не социолог и не социальный психолог, и о вероятности такого развития событий рассуждать не могу. Но опять-таки, чисто логически, такого рода варианты возможны.

Первый из них — российский аналог китайской «культурной революции». По каким-то своим соображениям власть может сама начать раздувать тему «врагов», «олигархов» и проч, которые «продают родину». В силу того что в обществе широко распространено убеждение: «нас ограбили», этот посыл власти будет очень хорошо принят. А после этого можно делать все, что угодно. Например, при помощи «басманной» судебной системы начать передел собственности. И таким способом процесс встраивания России в глобальную экономику будет успешно торпедирован.

Второй сценарий — власть сталкивается с очень серьезным недовольством населения (несопоставимым с тем, которое возникло в связи с монетизацией льгот). Понимая, что не может с ним справиться без существенных потерь, она канализирует его на борьбу с теми же врагами. Отличие от первого сценария в том, что это будет вынужденная мера самосохранения власти.

Но и в том и в другом случае — первый шаг делает власть. Если она этого шага не делает, по прошествии «сорока лет» мы если и не придем в «землю обетованную», то, во всяком случае, достигнем вполне достойного уровня и качества жизни.

Иначе говоря, решение проблемы легитимности — дело времени?

Если власть не выступает в качестве активного борца с крупной частной собственностью, то, я думаю, решение проблемы легитимности — это, действительно, вопрос времени.

Вы упомянули о том, что в самой российской экономике происходят структурные изменения. Расскажите об этом подробнее. Что, в частности, происходит с интегрированными бизнес-группами, о которых вы подробно писали в 2000–2002 годах?

Здесь происходят чрезвычайно интересные вещи. В российском бизнесе появляется новый основной субъект. На место интегрированной бизнес-группы приходит компания. Что такое интегрированная бизнес-группа? Это прежде всего нечто многосекторное, многоотраслевое и запутанное. Например, одна из действующих ныне групп — «Промышленные инвесторы» включает в себя банк, морское пароходство, ликероводочный завод, холдинг по производству сельхозтехники. И все это управляется одним или несколькими людьми из одного центра. Компания — это нечто иное. Это группа предприятий или работающих на одном рынке, или связанных в единую технологическую цепочку. То есть, например, или три металлургических комбината, или рудник, шахта, металлургический и трубопрокатный завод. В чем здесь принципиальная разница?

Компания — это нечто понятное для мирового фондового и финансового рынков. Когда же речь идет об интегрированной бизнес-группе, то непонятно, что же, собственно, предлагается покупателю. Набор активов, выглядящий для внешнего наблюдателя абсолютно случайным? Или же прозорливость и связи ее главы? Мировой рынок не умеет оценивать такие вещи. На экономическом жаргоне это звучит так: интегрированная бизнес-группа в подавляющем большинстве случаев не может быть капитализирована.

Поэтому мы сейчас наблюдаем две основные тенденции развития уже сложившихся групп. Во-первых, они распадаются на компании, во-вторых, эти компании приводятся в соответствие с требованиями мирового фондового рынка.

При этом не всегда решающее значение имеет эффективность или выгода с точки зрения внутреннего рынка. Например, в мире не принято, чтобы нефтедобывающая компания сама занималась бурением. Этим занимаются специализированные компании. И вот мы видим, что «ЛУКойл» продает свою дочернюю компанию «ЛУКойл-Бурение», несмотря на то что, на мой взгляд, это приведет к некоторым финансовым потерям.

Еще один интересный процесс — переход многих ключевых менеджеров интегрированных бизнес-групп «вниз», т. е. на уровень компаний. Это приводит к тому, что последние уже могут существовать и не терять управляемости вне группы. Наиболее яркий пример — перемещение в «Норильский никель» Михаила Прохорова с большой командой специалистов из «Интерроса».

Возникают, конечно, и новые многоотраслевые группы, собирающие в любых отраслях и секторах недооцененные активы или, проще говоря, все, что «плохо лежит». (Яркий пример, похоже, вполне успешной такой группы — уже упоминавшиеся «Промышленные инвесторы».) Но при этом они проходят тот этап, на котором «Интеррос» или «Альфа» находились в середине 90-х, и вектор их дальнейшего развития, на мой взгляд, будет тем же самым, что и у старых групп.