Объект-символы и символ-объекты

Обратимся еще раз к тем простым примерам символического, которые я привел выше, примерам в значительной мере случайным, несущественным и потому характерным. Эти примеры — красное знамя, мавзолей, символический тост, родной дом — объединяет несколько моментов, очерчивающих форму того "нечто", на которое они указывают.

 

===

257

===

 

Во-первых, это трудность описания, многозначность и, как правило, загадочность указываемого явления. Красное знамя и мавзолей — это символы мифа и власти. Первый сознательно экзотеричен, его положительные значения открыты всем, и в этой открытости значений заключен существенный смысл данного символа. Вместе с тем весьма важный смысл символа, а именно, значение пролития человеческой крови, остается загадочным и не расшифровывается. Существенный смысл другого символа — мавзолея — в сокрытии его значения как языческого капища, в том, чтобы сохранить сакрально-закрытые отношения власти, эзотерическую связь ее прерогатив и телесности идола. Вместе с тем в своем предметно-чувственном виде этот символ так же экзотеричен, как и первый.

Символы застольного тоста и родного дома очень просты и, конечно, по масштабности не могут сравниться с символами мифа и власти. Но будучи символами, они всегда указывают на нечто существенно большее, чем они сами. Так, в культуре развлечение, ритуал, пьянство, семья, детство во всех своих значениях — явления трудноописываемые, многозначные, обладающие какой-то скрытой частью.

Во-вторых, означиваемое символом или то, на что символ указывает, является собирательным, организующим началом в культуре означивающего или, во всяком случае, объектом более сложной мерности, чем сам объект-символ. Так, миф -власть, развлечение — ритуал — пьянство, семья — детство, если представить их как некоторые нерасчлененные означиваелше объекты, служат организующим началом для своих символических знаков — мавзолея, красного знамени, тоста, отчего дома, т. е. эти, условно говоря, начала организуют культуру, в которой знаки-объекты являются имманентными и в символическом, и в предметно-чувственном смысле. В то же время символ-объекты, обладая более сложным измерением, чем сама эта культура, и имманентны, и трансцендентны ей.

Если перевести это на более образный язык, то можно сказать, что находясь в культурной ситуации символа, т. е. "шагая под красным знаменем", живя под крышей отчего дома, можно почувствовать связь символа с чем-то большим, чем он сам, но для того чтобы описать эту связь, необходимо выйти за пределы символического означивающего, т. е. объект-символа. В этом смысле символизируемый объект, т. е. объект, на который

 

===

258

===

 

указывает символ, всегда запределен по отношению к символическому означивающему и находится с ним в символической связи. То, что родной дом, это — родной дом можно понять, только уехав из родного дома и установив с ним символическую связь, т. е. связь с тем, что он для нас значит.

Таким образом, недостаточно сказать, что А указывает на В и является его символом. А является символом В не просто потому, что на него указывает, а потому, что В для А есть запредельное, многомерное по отношению к А множество значений А, которые являются организующим началом А в культуре. Так, отчий дом есть символ потому, что множество значений детства, семьи, родительской любви, детского восприятия, детских радостей и трагедий и множество других значений отчего дома являются трансцендентными по отношению к конкретной событийности родного дома и в то же время организующими место родного дома в культуре.

Теперь нужно задать вопрос: если "место" символа, т. е. означивающего, в культуре, то где "место" того, что означивает символ, иначе говоря, того объекта, знаком которого является символ?

История философских учений в целом дает однозначный ответ: настоящее "место" символизируемого, т. е. того, на что указывает символ, трансцендентально по отношению к символизирующему, т. е. к символу в его знаковом бытии⁴. В этом плане в традиции, идущей от Платона, мистическая и трансцендентальные стороны учений совершенно закономерны и объективны, так как трансцендентального как своего организующего начала требует сама культура. Здесь символ выступает как связь трансцендентного с культурой, т. е. с имманентной способностью человека организовывать пространство в разумно-духовное целое, которая необходима как указание на упорядочивающее начало культуры.

Поэтому уже поздний, современный символизм заявил символическое описание своей главной задачей. Именно символическое описание конкретных явлений, вещей мира способно обнаружить истоки мира, эзотерическое сродство мира с изначальными идеями⁵.

Теперь, возвращаясь в космос восточной мудрости, мы видим, что "нечто", на которое указывают символы восточной метафизики, и есть тот объект — безмерное, истинное, чудес-

 

===

259

===

 

ное, суть вещей, которому были посвящены разбиравшиеся шлоки и большая часть 2-й главы "Гиты". Этот объект закономерно символичен, т. е. он закономерно требует символического описания, и этот объект может выступать не только в своей объективной форме как Атман-Брахман, но и субъективно, как личностный символический архетип, т. е. как Бог.

Для того чтобы продолжить наш дискурс, мы должны высказать два суждения.

Во-первых, откровенно констатировать несоответствие между нашим философским взглядом и объектом, который рассматривает восточная мысль. Мы продолжаем смотреть на мир восточной мудрости из плоскости субъектно-объектного наблюдения, т. е. мы сами остаемся в плоскости метафизики, как об этом говорилось выше. А вот объект, который мы рассматриваем в реалиях когитарного мыслительного опыта, превышает по своему объему и по своей мерности этот опыт. Объект, задающий символы космосу традиционной философии, "не умещается" в опытном пространстве рационального виденья, так как размерность этого виденья — рацио в буквальном смысле — есть субъект-объектная рациональность. Рациональность — одно из измерений бытия, но не само бытие⁶.

Во-вторых, нужно признать необходимость для философии символического описания не как отражения вещи субъективным сознанием, а как такового, чтойного и формального, т. е. признать наличное бытие всей области сверхчувственного и Бога как ее главного символического архетипа. Если мы зачеркиваем трансцендентальный символ в философии, то с философией происходит то самое падение, о котором писал Хайдеггер. Советская философия и советская мысль в целом дают яркий пример того, какой деградации подвергается метафизика, если она ограничивает себя только предметно-телесным и отражением вещей в субъективной мысли.

 

Кем движимый летит разум?

Я думаю, что позитивистская мысль, т. е. мысль, ориентированная на естественные науки и математику, способна подойти к пониманию реальности символического как реальности многомерного, объекты которого имеют характеристики, от-

 

===

260

===

 

личные от природного пространственно-временного и причинно-следственного континуума.

В современной литературе, посвященной эзотерическим знаниям, встречается пример такого подхода, в частности объяснение троичности Бога как следствие его многомерной природы. Истинное положение Бога как символического архетипа, задающего символическое нашему миру, находится в пространстве неизмеримо большей сложности и отношений, чем четырехмерные отношения нашего мира. Круг и треугольник в двухмерном мире — две отдельные фигуры, а для трехмерного мира это проекции одной фигуры — конуса.

Трехмерный конус для двухмерного виденья по всей видимости будет совершенно непонятен как одна фигура. Еще более непонятно движение конуса для неподвижного двухмерного взгляда. То есть движение в определенном узком пространстве двухмерного въденья проекций конуса как двух фигур — круга и треугольника — никак не может быть ассоциировано с одной фигурой конуса.

В "Гите" высшее начало индуизма представлено в разных образах, в том числе и как спасителя, и как разрушителя, и это не только дуалистическое понимание Бога и мира. С философской точки зрения это прежде всего констатация того, что Бог — символический архетип, бесконечность, бесконечная и единственная основа бытия, которая обладает всеми возможностями овладения, построения и описания этого бытия — от созидательной до разрушительной.

Эта обязанность — описать что есть бытие сущего, мир как таковой и каким ему надлежит быть — не может быть перенесена на профаническое помысливание с точки зрения традиционной философии. Описание мира, его долженствовательных акцентов и бытия сущего должно быть санкционировано инстанцией, превышающей разум.

"Кем движимый и побуждаемый летит разум?" — спрашивает "Кена-упанишада". И указывает на источник разума — на Брахмана, который не мыслится разумом, но мыслит разум. При этом самого Брахмана нельзя знать досконально, что относится не только к людям, но и к богам. "Брахмабинду-упанишада", трактующая о сущности Брахмана как бы из уст самого бога Брахмы (буквально "Брахмабинду" означает "капля Брахмы"), утверждает, что высшее состояние сознания достигается тогда,

 

===

261

===

 

когда человек, отбросив привязанность к предметно-чувственному и заключив разум в сердце, как бы возносится над разумом⁷.

Восточная мудрость здесь предупреждает о бессодержательности динамической способности разума. Если эту проблему рассматривать в философском языке, то дело прежде всего в том, что сама разумная способность в своем актуалистическом виде, само чистое движение разума нуждается в трансцендентальном по отношению к разуму гаранте помысливания.

Разум "летит" не сам по себе, он летит, "побуждаемый и движимый" кем-то. Не чем-то, а кем-то. Источником разума должно быть что-то, находящееся вне разума, и это что-то должно быть живым. Источником разума должны быть не химические реакции в мозгу, а что-то принципиально другое, т. е. не имманентное и мертвое, а трансцендентное и живое.

Этот гарант помысливания есть нечто большее, существенно большее, чем разум. Говоря философским языком, гарант мысли должен феноменологически существовать как энтелехия мысли, как феномен духа, т. е. того, что способно придать цели, смыслы, ценности самой мысли. И вот обуздание мысли, заключение мысли в сердце, освобождение мысли от привязанностей к предметам и есть обретение в потоке мысли необходимой проекции духа, т. е. именно того, что задает цели самому потоку мысли.

Когда отброшена привязанность к предметам, говорит "Брахмабинду-упанишада", разум заключен в сердце и достигнуто вознесение над разумом, это — высшее состояние. Это и знание, и освобождение, все прочее — ученое многословие⁸.

Если мы рассматриваем движение восточной мысли архетипически, то оно предстает перед нами как очень сложный путь с постоянными возвращениями, отходами, замысловатыми фигурами, которые, если переложить это в двухмерную проекцию, напоминают нам то, что в математике называют фрактальными множествами. Это, конечно же, не линейное и несистематическое, в противоположность фракталу, движение. В символике индийской мысли такое движение выражается янтрой или другими аналогичными медитативными диаграммами. Здесь необходимо помнить, что янтра, мандала или другие символические знаки даны в двухмерной проекции, а то, что они означивают, — многомерные объекты. Насколько я понимаю про-

 

===

262

===

 

блему, разные цвета диаграмм подчеркивают многомерность, многогранность объектов, символами которых являются эти медитативные диаграммы.

Движение восточной мысли происходит не в простом, а в многомерном круге. В задачу субъекта такой мысли входит, проникая в самую сердцевину бытия, не уходить от жизни, не нарушать естественного порядка вещей.

Восточная философия описывает бытие сущего, не нарушая обычного сугубо профанического порядка вещей, постоянно возвращаясь на поверхность жизни. Это проявление мудрости и одновременно проявление любви к жизни. Современная западная мысль в отличие от традиционной в одном из своих существенных направлений выбрала не жизнь и природу, а искусственный мир, искусственного человека, механическую природу и, в конечном итоге, мертвую материю, созданную техникой. И здесь в этом конкретном аспекте я совершенно согласен с Хайдеггером в том, что в своем историческом свершении западная мысль нигилистична. Я бы хотел к этому добавить, что культура, построенная на этой мысли, нигилистична в той мере, в какой она отказывается от несомненно главного символического архетипа мира, от Бога Живого. В результате этого отказа такая нигилистическая культура выбирает искусственного человека и искусственную природу как свой главный жизненный ориентир.

Восточная мудрость, рефлексируя бытие сущего и пускаясь на самые невероятные нигилистические и революционные интеллектуальные авантюры, познавая то, что не поддавалось чувственному познанию, то, чем был "распростерт весь мир" и что нельзя было увидеть и услышать, стремилась вместе с тем сохранить живую правду жизни.

Выражаясь символически, восточная мудрость — это мудрость Рая, не разрушающая жизни его обитателей. Если здесь можно применить метафору, то зерно восточной мудрости находится внутри плода жизни, ничем не раскрывая своего присутствия для посторонних.

Восточная мудрость не искушает родового человека, который несмотря ни на что выполняет свои долженствования в бытии нормативно-мифологического субъекта. Восточная мудрость проявляет себя только для посвященного. Для того, кто преодолел в себе черты родового человека, вышел из-под опе-

 

===

263

===

 

ки нормативно-мифологических долженствований, оставил земные дела и блага. Вот почему те, кто идут по истинному пути, т. е. мудрецы-саттвики, не оставляют следов подобно рыбам в океане и птицам в поднебесье⁹.