Непонимание восточной мысли — результат метафизического осмысления мира субъектом

Подводя в статье “Слова Ницше "Бог мертв"” итог развитию европейской философии, Хайдеггер пришел к такому выводу: "Нигде (имеется в виду западная философия — В.М.) не встречаем мы мышления, которое бы мыслило истину самого бытия, а тем самым мыслило бы и истину как само бытие. Даже тогда ничего подобного не мыслят, когда в доплатоновском мышлении, начале всего мышления Запада, приуготовляют разворачивание метафизики Платона и Аристотеля. Налично-присутствующее не мыслится как бытийствующее на основе его истины. История бытия начинается с забвения бытия. Это упущение лишь метафизики как таковой. Может ли сама метафизика ведать свою сущность? Если она и постигает ее, то понимая метафизически. А метафизическое понимание метафизики всегда отстает от ее сущности"⁸.

 

===

237

===

 

Это рассуждение в нашем контексте может быть истолковано следующим образом. Метафизика как тип западного сознания разворачивает себя в становлении субъективного сознания. В начале это сознание — хипокейменон — действительно "подлежащее", так как оно непосредственно "подлежит" гиперурании, или миру идей. Отсюда непосредственно-субъективная, связно-"подлежащная" запись этим сознанием бытия, запись, подчеркну, формально-эйдетическая или метафизическая, т. е. следующая за чувственно-данным.

Начиная с Декарта метафизика самодостоверна. Как пишет Хайдеггер, метафизика останавливает бытие сущего, т. е. удостоверяет постоянное налично-присутствующее бытие рациональным образом, приравнивая самосознание к существованию, тем самым освобождая "подлежащее" от его "подлежания" миру идей и создавая, таким образом, субъект в новоевропейском смысле.

Отсюда вся проблематика Фихте и Гегеля, опирающаяся на модель свободного, самосознающего индивида, конструирующего истину бытия как производное свободно-субъективного сознания. История бытия сущего как подлежащего есть одновременно, считает Хайдеггер, и история забвения бытия как такового, т. е. истин его сущего в-себе и для-себя.

Теперь, я думаю, нам более понятна беспочвенность и несостоятельность историко-философских конструкций, "размечающих" восточную философию по шкале общемирового философского процесса как ее частный случай. Восточная философия или, другими словами, мудрость традиционного текста, не ищет подлежащего, т. е. не делает свой мыслительный поиск субъект-объектным противопоставлением себя и мира.

Обнаружение в восточной философии материализма, идеализма, спиритуализма, рационализма и любого другого "изма" европейской мыслительной традиции является следствием особого характера западной метафизики, начинавшей с забвения бытия сущего как такового, т. е. как объективного в широком смысле этого слова, и представления сущего в бытии самосознающего субъекта.

Именно это расхождение демонстрирует, по мнению французского философа М. Юлена, ограниченность западной метафизики. В своей книге "Гегель и Восток" он раскрывает сущность непонимания Гегелем традиционной индийской филосо-

 

===

238

===

 

фии следующим образом: "От индийской мысли Гегеля отделяет бездна недоразумения. Он сразу приписывает ей тот же проект, который свойствен западной философии — овладение существующим благодаря знанию. Он не сомневается, что самосознание индивида есть отправная точка и последний предел такого проекта. Как он мог не прийти к разговорам о провале и об обратном отпадении в непосредственность, когда эта философия выделяет в качестве последней реальности деиндивидуализированную самость, отделенную от природы, лишенную всякого конкретного познания, нестрадательную и бездействующую? Возвышенная позитивность этих "нигилистических" тезисов может со временем открыться мысли, способной отказаться от построения бытия на самосознании. Тогда обнаружится историческая ограниченность западных метафизик субъективности, среди которых гегельянство представляет собой, несомненно, наиболее законченный тип"⁹.

Таким образом, непонимание восточной мысли, как и любой другой традиционной мысли, например, традиционной русской мысли¹⁰ заключается не в отсутствии источников и незнании языка. Ясно, что нужно знать язык или уметь разбирать в оригинале интересующие места, ясно, что нужно иметь конкретные тексты. Но проблема не в этом.

Проблема заключается в метафизическом сведении мира к субъективному сознанию, являющемуся средостением метафизики. Между философом и текстом традиционной восточной культуры, условно говоря, находится метафизика, которая представляет этот текст в своей внутренней способности постигать бытие культуры в формально-логических символах, в символах метафизики же.

В этих символах не хватает места восточной мысли, которая фиксирует бытие сущего и сущее как таковое в другой записи. Я хочу подчеркнуть такую мысль: восточная философия или мысль традиционной культуры не является чем-то принципиально иным по отношению к западной мысли; тем более мысль традиционной культуры не является философией в западном смысле этого слова.

Ее "незападничество" заключается в своей основе в том, что в ней запись бытия сущего, т. е. истин бытия, иная, чем в метафизическом рассуждении. Это приводит к тому, что эта другая запись структурно-эйдетическим образом в рамках общепри-

 

===

239

===

 

нятого историко-философского исследования не символизируется.

Но это же, как ни парадоксально, является и поводом для историко-философского оптимизма. Это побуждает нас к движению в постгегелевском и постпозитивистском направлении. К движению, подчеркну, в метафизическом горизонте негегелевского и непозитивистского мировоззрения по направлению к тому, что М. Юлен назвал возвышенной нигилистичностью, т. е. к поиску не субъект-содержащих моментов восточной мысли, а к выявлению в ней объективного.