Проза булгакова. Темы, проблемы, герои. «фантастический реализм» как особенность творческого метода. Роман «мастер и маргарита»: авторская позиция и своеобразие её хдожественного воплощения.

Во второй половине 20-> т. Булгаков связывает свою творчес­кую жизнь с театром. Начав с инсценировки "Белой гвардии" ("Дни Турбиных"), он создает пьесы "Зойкина квартира", "Баг­ровый остров", "Бег", "Кабала святош", "Адам и Ева", "Бла­женство", "Иван Васильевич", "Александр Пушкин", "Батум", инсценировки "Мертвых душ", "Войны и мира", "Дон Кихота". История жизни Булгакова в театре косвенно описана им в "Теат­ральном романе".

Роман «Мастер и Маргарита» (1940) по справедливо­сти признан вершиной творчества Булгакова. В центре произведения, в сопоставлении разных его слоев, в их фантастическом сочетании, — трагедия личности, зави­сящей от тирана, и вечная борьба добра и зла, и вечная проблема вины, ответственности и возмездия. Трагиче­ская история Мастера, преследуемого обстоятельствами, имеющими конкретное воплощение в реальных лицах (Берлиоз и другие), сопоставима с трагедией и преображе­нием Иешуа, осужденного на муки тираном Понтием Пилатом. В этом сопоставлении видна авторская точка зрения на судьбу художника, зависимого от темной, нера­зумной силы, которая в Добре видит угрозу своему суще­ствованию. Мастер, поборник Добра, оставаясь верным призванию, тоже совершает подвиг, подвиг творчества. Много личного — тяжелых переживаний затравленного критикой писателя, боли, мужества, гнева, уверенности в неотвратимости возмездия за преступления — вложено Булгаковым в это произведение.

Роман о подвиге проповедника Иешуа Га-Ноцри, на­писанный Мастером, имеет свою проблематику. Это преж­де всего вопрос, который Понтий Пилат задает Иешуа: «Что есть истина?» В сопоставлении позиций этих ге­роев ставится и разрешается проблема человека и влас­ти. Что такое внутренняя свобода человека и его несво­бода, Добро и Зло, их вечное противостояние и борьба? И вытекающие из этих вечных вопросов бытия — такие же вечные вопросы, как верность и предательство, мило­сердие и всепрощение. Они проецируются на судьбу Ма­стера, на отношения с таинственной силой, которая пы­тается его сломить, на роль Воланда в московских эпизодах.

Сближая события двухтысячелетней давности и эпи­зоды московской жизни, Булгаков утверждает, что ос­новные проблемы существования людей остались те же. Это вечные проблемы. Каждое новое поколение пытает­ся разрешить их по-своему, забывая о поиске истины и об ответственности. Это подмечает и наблюдательный Во ланд.

Проблема личности и власти разрешается Мастером и Булгаковым в сцене противостояния Иешуа и Понтия Пилата. Всемогущий прокуратор Иудеи сам зависим от Рима. Он готов помочь бродячему проповеднику, спасти его. И он задает вопрос: «Ты когда-либо говорил что-нибудь о великом кесаре? Отвечай! Говорил? Или... не... говорил?» Но перед его мысленным взором всплывает плешивая голова с редкозубым золотым венцом, и вспо­минается закон об оскорблении величества. И он утвер­ждает смертный приговор. Прозванный Всадником Зо­лотое Копье, прокуратор был храбрым воином на поле брани. Но здесь он струсил. Он боится доноса. Он боится потерять свою власть и оказаться виновным в глазах римского кесаря, от которого не может быть пощады. И он идет против своей совести, которая подсказывала ему, что Иешуа невиновен и его надо спасти. Позднее, допра­шивая Левия Матвея, прокуратор хочет знать о после­дних словах Иешуа и слышит, что тот сказал о трусости как самом страшном и постыдном пороке. Понтий Пи­лат совершил из-за трусости предательство, расплатой за которое стало страдание на протяжении двух тысяч лет, когда его непрощенная душа не знает успокоения. В конце романа мы узнаем, что Понтий Пилат прощен самим Иешуа, который сказал, что казни не было.

Как властитель Иудеи Понтий Пилат вроде бы сво­боден. Но у него нет внутренней свободы, т. е. решимо­сти поступать так, как велит совесть и чувство справед­ливости, он несвободен внутренне. За внутреннюю сво­боду, за чистую совесть жизнь требует высокую цену. Такую цену за внутреннюю свободу платит Иешуа, а в московской ситуации XX века — Мастер, создающий свое произведение так, как велит совесть и талант. И каж­дый из них делает выбор между Добром и Злом: чему служить, на чью сторону встать. Выбор тоже дорого сто­ит. Левий Матвей, сборщик податей, уверовав в истину, проповедуемую Иешуа, бросает деньги на дорогу и уст­ремляется за проповедником. Потом он готов ценою своей жизни избавить распятого от мук. Такой же под­виг верности совершает Маргарита, пытаясь и надеясь найти и освободить Мастера. Эти параллели в романе Булгакова призваны убедить читателя в вечности и зло­бодневности проблем Добра и Зла, верности и преда­тельства, человека и власти. С ними связаны вопросы ответственности и возмездия за предательство, совершен­ное сознательно, из эгоистических побуждений. Распра­ву над Иудой творит начальник тайной службы Афра-ний, направляемый тем же Пилатом. И если прокура­тор все-таки прощен Га-Ноцри, хоть и через тысячи лет, Иуде прощения нет.

Тема милосердия и прощения звучит во многих эпи­зодах романа. Маргарита, пообещав заступиться за Фри­ду, умоляет Воланда простить ее. И она прощена, пото­му что выше всего милосердие. И в нем, милосердии и прощении, и заключена истина. Прощен и Мастер, сжег­ший свой роман, хотя ему дарован не свет, а только покой, так нужный его исстрадавшемуся сердцу.Проекция этой проблематики представлена в москов­ских эпизодах. Сюжетная линия Воланда и его свиты построена автором не только как противостоящая ли­нии Иешуа. Воланд действует как судья в продажном мире московских критиков и литераторов, услужливо готовых затравить того, на кого укажут сверху. Жерт­вами Воланда оказываются те, кто заслужил наказание. Это не только дельцы от литературы. Это и жулики администраторы, и вся чиновно-бюрократическая систе­ма, которая стала господствующей силой, прикрываясь демагогией о диктатуре пролетариата. Автор относится снисходительно-иронически к проделкам подручных Во­ланда и отчасти к нему самому, показывая, что он и его свита не так уж страшны по сравнению с тем, что тво­рят имеющие власть или поощряемые властью. Воланд понимает художника и даже пытается его защитить.

Но какой смысл имеет вмешательство нечистой силы в человеческие дела? Ради воцарения справедливости и наказания виновных? Дело в том, что восстановить нрав­ственные нормы жизни некому: никто об этом не забо­тится, нет в реальности той силы, которая боролась бы со злом. То, что во время действия романа творится в Моск­ве, по справедливости может быть названо адом. Поэтому закономерно появление в ней Воланда и его свиты.

Противоестественность московских нравов не только втом, что в столице господствуют бюрократы, жулики и проходимцы, В писательской среде поддерживаются без­дарности, существует целая корпорация литературных критиков, которые шельмуют талантливые книги и их творцов. А молодым, неопытным, иногда невежествен­ным людям заказывают (!) произведения на определен­ную тему, как была заказана Берлиозом атеистическая поэма Ивану Бездомному. Потом поэт сам, как и другие его собратья по цеху, признаются, что писали совершен­но бездарные вещи. Но Ивану Бездомному повезло: он познакомился и подружился с Мастером, хотя и в «доме скорби» — в психиатрической лечебнице, из которой Мастеру уже не выйти. Теперь уже на новом материа­ле — московской жизни Мастера — возникает проблема человека и власти, художника и власти. И ситуация мало чем отличаемся от той, что была две тысячи лет назад.

В романе, создаваемом в конце 30-х годов, Булгаков не мог прямым текстом говорить о многих вещах. Он говорил о них намеками. Мастер, рассказывая о своей любви к Маргарите, замечает: «Через четверть часа пос­ле того, как она покинула меня, ко мне в окно постуча­ли». После этого Маргарита не может отыскать его сле­дов. Неизвестно, где был Мастер с «половины октября» до «половины января», только появился он в своем

дворике в том же пальто, но с оборванными пуговицами, а холод и страх стали его постоянными спутниками. Мастер вернулся оттуда, откуда не возвращались. Его, вероятно, сочли сумасшедшим, потому он и оказался в «доме скорби». Но он оказался в силах вдохновить Ива­на Понырева (поэта Ивана Бездомного).

Чего же испугались начальники пишущей братии, когда Мастер стал носить свой роман в редакции? Поче­му в рецензиях появилось, как клеймо, слово «пилатчи-на»? Они узнали в Понтии Пилате себя, поняли замысел художника и увидели в этом опасность. Поэтому так прискорбна судьба Мастера.

46. Проза русского зарубежья. Стилевое и жанровое совеобразие (Шмелев, Зайцев, Набоков)

Русская эмиграция первой послереволюционной волны представляла собой во многом феноменальное явление: при отсутствии общности территории, общности политической и экономической жизни, т.е. сущностных признаков нации, эмигранты из России не желали ассимилироваться в странах пребывания и продолжали считать себя "Россией вне России"[1], стремились сохранить родной язык, национальную культуру. Не в политике, не в военной сфере, а именно в области культуры деятельность эмиграции приобрела характер "миссии", которая заключалась в сохранении национальных духовных ценностей и традиций русской культуры. Несмотря на разноплановость творений деятелей культуры русской эмиграции, в их творчестве была объединяющая основа, "стержень", делающий все многочисленные произведения в области литературы и искусства явлением, обозначаемым как "Культура русского зарубежья". Этой общей основой было национальное самосознание. Ввиду литературоцентричности русской культуры, важнейшее место в духовном наследии российской эмиграции принадлежит творениям писателей и поэтов. Продолжить традиции русской и национальной литературы и передать их новым поколениям впоследствии, когда изменятся обстоятельства, сохранить память о дореволюционной России и ее национальное самосознание, стать малой Россией за рубежом - в этом, по мнению писателей - эмигрантов, была главная миссия литературы российского зарубежья. Разрабатывая тему Родины, стремясь стать "живой связью между вчерашним и завтрашним днем России"[2], писатели-эмигранты вкладывали в понятие "Родина" не географический, а духовный смысл.

Важнейшим моментом, определившим творческую жизнь писателей-эмигрантов, было решение о том, на каком языке писать свои произведения. Уехавшие за рубеж представители творческой интеллигенции, безусловно, владели не одним иностранным языком. И все же эмигранты первой послереволюционной волны использовали родной язык и этим утверждали свое желание оставаться русскими, свою приверженность национальной культуре.

Тема Родины звучит в произведениях всех видных писателей-эмигрантов (И.А.Бунина, А.И.Куприна, И.С.Шмелева, А.М.Ремизова и др.), составляя ту основу, которая позволяет рассматривать творчество деятелей русского зарубежья в контексте общенациональной литературы. Тема России рассматривалась писателями-эмигрантами в неразрывной связи с ее исторической судьбой. К ключевым моментам русской истории, жизнеописанию выдающихся деятелей России, анализу старинных документов обращались многие писатели-эмигранты (Б.К.Зайцев, Л.Ф.Зуров, А.М.Ремизов, М.И.Цветаева, А.Н.Толстой и др.).

Русская мысль в изгнании, обращаясь к истории своей страны и своего народа, не могла удовлетвориться частными наблюдениями и отдельными зарисовками, ограничиваться набросками темы, а стремилась к созданию целостной концепции национальной жизни, к осмыслению России как целого. Превалирующей точкой зрения было то, что история России - это, главным образом, история ее самообороны; жизнь в непрестанном, часто непосильном самоотверженном служении Родине научила народ многому, в частности, "преодолевать беду". Именно чувство Родины, чувство причастности к ее трагическому и великому прошлому давало писателям-эмигрантам силы для творчества, для самоутверждения: "Не просто мы бесприютные. Кое-что за плечами и есть …история, величие Родины - этого не отнять у нас" [3].

Таким образом, национальное самосознание как основа для самого существования русской эмигрантской литературы явилось тем необходимым условием, в результате которого появился такой феномен как литература русского зарубежья. Хотя американским писателем В.Набоков может быть назван весьма условно - равно как и русским писателем тоже. В действительности он не был ни тем, ни другим - являя собой уникальный в литературе ХХ века тип писателя-космополита, все творчество которого пронизано тщательно им скрываемым чувством бездомности. Набоков - также единственный в своем роде пример писателя, достигшего равного совершенства в своих произведениях, созданных как на русском, так и на английском языках. Начало его творческой деятельности приходится на годы жизни в Берлине, где под псевдонимом "В.Сирин" выходят его первые книги: романы "Машенька" (1926), "Защита Лужина" (1929), "Подвиг" (1931), "Дар" (1937). С 1941 г. начинается - уже в Америке, куда писатель переезжает в 1940 году (американское гражданство он получил в 1945 г.) - англоязычный период творчества Набокова: выходит роман-хроника "Подлинная жизнь Себастьяна Найта". Десятью годами позже Набоков, чье творчество всегда носило полуавтобиографический характер, выпускает написанную на английском языке настоящую автобиографическую книгу "Убедительное свидетельство" (ее второй вариант "Другие берега" (1954) - написан по-русски, третий, "Память, говори" (1966) - снова по-английски). Мировую известность (и скандальную славу) принес Набокову роман "Лолита" (Париж, 1955; американское издание - 1957; на рус.яз. - 1967). В 1969 году выходит в свет самое зашифрованное произведение Набокова - роман "Ада, или Страсть", где писатель, вслед за Джойсом, пытается создать универсальную мифологему действительности. Неслучайны два тома литературной критики, вышедшие уже после кончины Набокова: "Лекции по литературе" (1980), куда вошли статьи, посвященные западным писателям, и "Лекции по русской литературе" (1981). Занятия русской литературой проходят сквозь всю творческую жизнь Набокова: 1944 г. - сборник "Три русских поэта" (переводы из Пушкина, Лермонтова, Тютчева); 1960 - перевод "Слова о полку Игореве"; 1969 - фундаментальный (хотя во многом и спорный) труд - перевод "Евгения Онегина" с обширным филологическим и реальным комментарием. Великолепный знаток всей мировой литературы (как правило резко отрицавший чье-либо на себя влияние), родившийся и проживший 20 лет в России, затем странствовавший по Европе, на 14 лет обретший "новую родину" в США, закончивший свои дни в Швейцарии, Владимир Набоков жил везде и нигде. Странствуя по миру, он в своих книгах этот мир - вольно или невольно - фиксировал, причем " в его минуты роковые". Поэтому миру он и принадлежит. Если и вела по жизни Набокова какая-нибудь идея, то именно эта: что мир - един. А человек, в любой его точке, благополучен ли он или несчастлив, - всегда одинок