Девчонка растянулась на животе, тяжело дыша, и тихо скулила.

А времени-то прошло всего ничего! Никто не успел еще даже на пол-ладони уйти. (!Куда уйти? Там же асфальт! И камни! И песок! И земля!» – но это все вскользь, мимо сознания, почти не мешая. Потом, когда-нибудь, если выберемся…)

Ко мне отовсюду тянутся руки. И рад бы, да ведь я не железный! Восьмерых точно не потяну. Да и не успею. Бесы бы побрали вас всех! Ну нельзя же так, решать, кому жить, а кому умереть! Вот почему этот паренек с ярко-голубыми глазами, достоин жизни больше, чем лысеющий мужичок в очках? Или эта тетка, точно на базар собравшаяся? Или другая женщина (да что там, девушка!), поинтереснее, помоложе, в разорванной кофте и с размазанной тушью…

И все же я тяну руку, кому смогу достать. Разом трое вцепляются мертвой хваткой, тянут, тянут, тянут!

– Да вашу ж мать, пустите! – уже я ору, отчаянно пытаясь вырваться. Ведь и утянут, им сейчас все равно. Поседею я раньше времени с такими соотечественниками. Урроды!

Злость придала сил, и я, матерясь на всю улицу (И хорошо, что мат перекрывается всеобщим шумом, а то перед девчонкой стыдно как-то), тяну – тяну! – всех троих. Легкие готовы лопнуть, а рука, кажись, вот-вот оторвется.

Мимо что-то прошуршало, чмокнуло, упав в асфальт-не-асфальт.

– А ну-ка! – раздалось над головой. Похоже, кого-то все же заинтересовала судьба безвинно гибнущих (Безвинно ли? А ну как Судный День?). Я скосил глаза: металлический трос. Каким машины на буксир берут. И трос этот тянется из трясины куда-то мне за спину, я уже не вижу.

Мускулистая ручища – не моей костлявине чета – перехватила одного из вцепившихся в меня и без особых усилий потащила на свободу.

Остальные же, хоть и очумевшие от ужаса, сообразили, что к чему и намертво вцепились в тросс. Увидев это, нежданный мой помощник (да что там, и спаситель!) рыкнул: – Мишань, тяни!

Позади заурчало, стальной канат пополз назад, похожий на диковинную змею, натянулся. Медленно двинулся дальше, выволакивая уже не чаявших спасения людей на твердую землю.

Когда от меня оторвали последнего, и я принялся остервенело растирать руку, на которой ярко-красным отпечатались следы ладоней, надо мной склонился тот самый обладатель мускулистых рук:

– Цел, братан? – никогда не думал, что коротко стриженый «спортсмен» способен так душевно заглядывать в глаза.

Беда меняет всех. Кто-то бежит, не замечая, что на кого-то наступает, а кто-то… Кто-то борется. С самим собой борется прежде всего. С тем зверем, что у каждого внутри сидит, зверя страшного и беспощадного, трусливого и безумного. Мы не произошли от обезьян. Мы еще хуже.

Я молча кивнул. Похоже, видок у меня еще тот: «братишка» протянул мне початую бутылку водки.

– Хлебни, мож, полегчает.

Я отрицательно мотнул головой, выдавил:

– Паленку пьете… Кока-кола есть?

– Тоже химия, – уверенно буркнул второй, не иначе, Мишаня. Он стоял с безмятежным видом, опершись на открытую дверь «хаммера», и курил. Почти близнец первого, такой же накачанный, стриженный под «ежик», в такой же, порванной и грязной джинсовой одежде, и с таким же странным взглядом. Интересно, чего это они в такую рань разъезжают? Но не спросишь же… Мишаня процедил: – волки позорные!

– Кто? – не понял один из спасенных.

– Да эти… – Мишаня неопределенно пошевелил пальцами, – кто все это устроил.

– Судный День это, – тихо шептал очкарик. – Наказание за грехи наши… Страшный суд грядет, и…

– Заткнись, апостол хренов, – беззлобно сказал первый. Я до сих пор не знал его имени.

– Жора, – протянул мне руку, будто прочитав мысли. Я тоже представился. Как символично: Михаил и Георгий. Архангел и Змееборец. Богохульство? Или знамение? Да совпадение, скорее всего.

А многотысячная толпа уже бушевала в сердце города, сминая все на своем пути. Толпе все равно, что кто-то ни с того ни с сего пропадает, растаяв в воздухе, кто-то истерично раздирает лицо руками, кто-то вдруг лопается, разлетаясь ошметками во все стороны, а кто-то эти ошметки тут же жрет.

Я, превозмогая боль во всем теле, встал и поглядел по сторонам. Вяло испугался – на большее уже сил не осталось. Лежат, не шевелятся. Затоптанные, перееханные, задушенные, разорванные на части. На ком-то следы зубов и когтей, но меня это не удивляет. Кто-то врос в стену, да так и остался памятником самому себе. Меня это тоже не удивляет и не смущает. «В безумное время доверься безумцу». Чьи это слова? Да какая нахрен разница? Трезвый рассудок такого бы не выдержал.

– Ладно, валить надо, – Мишаня докурил и метко послал фильтр в чудом уцелевшую урну. А и то сказать, чугун, он везде чугун. А была б новомодная пластиковая, пришлось бы мусорить. Я хмыкнул и потер все еще болящую руку.

– А эти? – Жора кивнул в сторону прижавшихся друг к другу, таких жалких и нелепых посреди опустевшей улицы, горожан.

– Да ну их, пусть дальше сами. Ты с нами? – взгляд в мою сторону.

– Угу. Подождите только…

– Да мы не торопим, – осклабился Жора, поглядывая на опустевшие киоски через дорогу. – Можно сказать, наоборот, задержимся ненадолго.

– Как ты? – я присел на корточки перед девчушкой, все еще мелко подрагивающей, как испуганный котенок, но уже переставшей плакать.

– Спасибо, – мяукнул котенок, робко поднимая на меня глаза.

– Все будет хорошо. Ты, главное, не бойся, ладно? – Я утер слезинку, размазав грязь по щеке.

– Угу, – кажется, она вновь готова разреветься. Ну что за наказанье?

– Э… – никогда не умел с детьми нянчиться. – Ну, иди сюда, – я прижал несчастное существо к груди, обняв одной рукой за плечи, а второй поглаживая растрепанные волосы. И когда успела бантики растерять? Девочка уткнулась мне в плечо и благодарно сопела. Эх, была б ты лет так на шесть постарше… А так – только нервы. А я вот всегда мечтал оказаться спасителем прекрасной девицы, и чтоб она вот так потом в моих объятьях… Да только кто меня спрашивал? Вот то-то и оно.

Я мягко отстранил ее от себя и обратился к женщине, той самой, помоложе и поинтереснее. А в разодранной кофточке и порванных в нескольких местах джинсах она стала даже еще интереснее… Эх, весна.

– Тебя как зовут? – что делать, на работе привык. Сразу на «ты». На «вы» - это только с начальством да с несколькими действительно значащими для меня людьми.

– Лена, – улыбнулась она. Учитывая растекшуюся тушь и размазанную помаду, то еще зрелище.«Был бы я лет на пять постарше… Да что за день такой сегодня?!»

– Ага, Лена. Очень приятно. Ты вот что… Пригляди за ней, ладно? – я показал глазами на девочку.

– Ой, – пискнула вдруг она – А меня тоже Лена зовут! – и скорчила чумазую мордашку. Улыбнулась, значит. – Дядя, а давайте, вы желание загадаете? – И смотрит так доверчиво, будто и не ревела только что.

Вдалеке что-то грохотнуло, а в воздух взлетел фонтан пыли. В паре кварталов впереди народ вовсю предавался излюбленному занятию – панике. Показалось, или и в самом деле пролетело что-то, сверкая хромом и сталью? Пришельцы? И хрен с ними.

– И в самом деле, загадай, – положительно, у этой девушки чудесная улыбка. Ну как такой отказать? Я послушно встал между двумя Ленами, закрыл зачем-то глаза. Сосредоточился. А внутри-то пусто. Звон стоит и темнота, и куда что подевалось? Да ведь мне и загадать-то толком нечего. Ну что за желание, в самом деле, повышения на двадцать процентов? Или того хуже – чтоб всех загнивших чиновников… того. Разве такое загадывают?

«Пусть это все хорошо закончится. Пусть это все окажется кошмарным сном. Закончится хорошо…И колы!» – я открыл глаза, чему-то улыбнулся. Возможно, тому, что не наткнулся глазами на очередной труп, возможно – своему последнему желанию, а возможно…

– Истинно говорю я, настал день Страшного Суда, Апокалипсис и конец света, – начал проповедовать очкарик, уткнувшись взглядом в землю и покачиваясь вперед-назад. Получил подзатыльника и замолчал, глупо моргая на сердито нахмурившуюся тетку. Та, угрожающе наклонившись, заявила:

– Будешь нудеть, сумкой отхватишь, – Серьезный аргумент. Это что же, она ее с собой вытащила?! Но тут же вспомнилось, что первым делом тетка бросилась к сумке, валявшейся – да-да! – возле урны. – И вообще, типун тебе на язык за такие слова!

– Ну что, студент, готов? – раздалось за спиной, как всегда неожиданно. И как они при таких габаритах так бесшумно ходят?

Жора, на ходу дожевывая одновременно три сосиски (напомнил мне волка из «Ну, погоди!», когда тот пачку сигарет разом раскурил), тащил в одной руке ящик пива, а в другой – две упаковки… колы! Чудны дела твои… А губы уже растянулись в глупую улыбку.

Мишаня же затарился более практично: два больших синих пакета с курами гриль (и готовыми, и не очень, а то и вовсе откровенно сырыми. Зато – на халяву); еще один – с шоколадками и сигаретами, и последний с…

– Эт чего такое? – я сперва не понял. Последний кулек ломился и лопался по швам, не в силах удерживать той прорвы, что напрессовал туда браток.

– А? – Мишаня уставился на пакет и тут же расхохотался. – Ну, это было… Ха-ха-ха!… Шаурма, мороженное, корейская жрачка какая-то, яблоки, бананы… Что еще? – он закатил глаза, вспоминая: – две пачки чая и сколько-то заварных трубочек. А! И чупа-чупс!

– Один?

– Угу. Остальных нету уже. Не мы одни такие умные, – Браток подошел к сиротливо жмущимся спасенным, поставил перед ними кулек, хмыкнул: – Хавайте, че уж там, – протянул маленькой Леночке чупа-чупс, едва видный в его громадной лапище.

«Спортсмены» быстро погрузили трофеи в хаммер, степенно уселись сами и помахали мне: мол, отчаливаем. Я кивнул, торопливо обнялся со всеми, пожелал удачи.

Лена-старшая подбежала, когда я уже развернулся к машине:

– Погоди! Я… – она замялась.

– У? – Я приподнял бровь.

– Спасибо! – И она прижалась ко мне, поцеловала в губы. Такая горячая, нежная, чуть испуганная. Шепнула жарко на ухо: – Береги себя! – А куда ж я денусь! Я себя, любимого, паче всех на свете беречь буду.

Что-то сунула мне в ладонь, еще раз поцеловала, теперь уже в щеку, и отошла к остальным. Я разжал кулак, присвистнул, и сунул визитку в карман ветровки. Когда все закончится… Если все закончится.

– Да, а тут мост так «Пффф!» и рассыпался, прикинь, – рассказывал мне Мишаня, ловко объезжая перевернутые машины и особо большие кучи тел. – а то б мы точно деру дали.