Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Мораль як регулювання внутрішньої поведінкиСодержание книги
Похожие статьи вашей тематики
Поиск на нашем сайте
Розрізнення моралі та права не можна переносити на поведінку, до якої людину зобов'язують моральним чи правовим чином. Самогубство може заборонятися не лише мораллю, а й правом. Сміливість і цнотливість можуть бути не тільки моральними, а й правовими обов'язками. Хибною виявляється також досить поширена думка про те, що право визначає норми зовнішньої, а мораль — норми внутрішньої поведінки. Норми обох порядків впливають на обидва способи поведінки. Сміливість як моральна чеснота не лише полягає в такому стані душі, як безстрашність, а й реалізується у зовнішній поведінці, що її викликав цей стан. І коли правовий порядок забороняє навмисне вбивство, то він забороняє не лише заподіяння смерті одній людині внаслідок зовнішньої поведінки іншої, а й таку «внутрішню поведінку», яка є наміром заподіяти смерть. Внутрішня позиція, яка вимагає — на думку декотрих філософів, що працюють у галузі моралі, — застосування саме моралі, а не права, полягає в тому, що для свого «морального» статусу вона повинна реалізуватися всупереч нахилам особи чи (що, по суті, означає одне й те саме) всупереч егоїстичному інтересові особи. Оскільки такий підхід тільки й свідчить, що обов'язок, установлений моральною нормою, схиляє до певної поведінки, то це означає, що ця норма чинна й тоді, коли нахил або егоїстичний інтерес протистоять унормованій поведінці. Це справедливо й для обов'язків, що їх встановлюють правові норми. Соціальний порядок неминуче визначає поведінку, що може бути спрямована проти якогось нахилу чи егоїстичного інтересу індивідів, поведінку яких диктує цей порядок. Визначати тільки одну поведінку, яка відповідала б усім нахилам чи егоїстичним інтересам, було б зайвим, оскільки люди прагнуть задовольнити свої нахили та егоїстичні інтереси і без будь-яких приписів. Соціальний порядок, себто норма, що визначає певну людську поведінку, має сенс лише тоді, коли існує інший стан, аніж той, коли кожен прагне задовольнити свої нахили чи егоїстичні інтереси, які можна було б задовольняти і без дії та впливу соціального порядку. Себто в цьому випадку люди повинні дотримуватися поведінки, яка суперечить їхнім нахилам чи егоїстичним інтересам. При цьому слід зауважити, що коли особи, які перебувають у полі дії соціального порядку, справді поводяться згідно з нормами цього порядку, то це відбувається лише тому, що ця поведінка відповідає їхнім нахилам чи егоїстичному інтересові. Такі нахили й такий егоїстичний інтерес викликаються соціальним порядком і, можливо, — хоч і не обов'язково — протиставляються тим нахилам і тому егоїстичному інтересові, які сформувалися б і самі без впливу цього соціального порядку. Людина може мати суперечливі нахили чи інтереси, її реальна поведінка залежить від того, який нахил переважить чи який інтерес виявиться сильнішим. Жоден соціальний порядок не в змозі усунути нахили людей, їхні егоїстичні інтереси як мотиви їхніх дій чи невиконання цих дій. Коли соціальний порядок починає діяти, він може лише створити нахил або інтерес до того, щоб поводитися відповідно до соціального порядку й протиставити цей нахил і ці інтереси тим, які формуються поза соціальним порядком.
Берман Гарольд Дж. Вера и закон. Примирение права и религии. М.: Ad Marginem, 1999. – Гл. 12. С. 340-363.
Глава 12. Интегрированная юриспруденция: политика, мораль, история * Без философии история бессмысленна. Без истории философия пуста. - Аноним.
Интегрированная юриспруденция — это философия, объединяющая три классические школы: правовой позитивизм, теорию естественного права и историческую школу. Она основана на убеждении, что каждая из этих трех конкурирующих школ выделила одно из важных измерений права, исключив прочие, и что совмещение нескольких измерений в одном фокусе, во-первых, возможно, и во-вторых, важно1. Основные различия между тремя классическими школами. — Позитивистская школа понимает право главным образом как особый тип политического инструмента, свод правил, изложенный ("постулированный") государством, который обладает собственным независимым автономным характером и существует отдельно и отлично как от морали, так и от истории. Школа естественного права понимает право главным образом как воплощение в юридических нормах и понятиях моральных принципов, проистекающих из разума и совести. Историческая школа понимает право как проявление исторически развивающегося этоса, традиционных общественных представлений и взглядов народа или социума. Таким образом, позитивисты анализируют нормы права, существующие в определенном государстве в определенное время независимо от принципов добра и зла и от истории или общественного сознания этого государства; только определив, в чем состоит право, утверждают они, можно задаваться вопросом о том, каким должно быть право или как оно стало таким, каким является. "Естественники", напротив, полагают, что невозможно знать, в чем состоит право, если одновременно не рассматривать вопрос о том, каким оно должно быть, поскольку, по их мнению, в нормах права изначально заложена необходимость анализировать, интерпретировать и применять их в свете моральных целей их существования. В самом деле, один из догматов теории естественного права состоит в том, что акты или распоряжения государственной власти, грубо нарушающие фундаментальные принципы справедливости, вообще не заслуживают того, чтобы называться законом. "Истористы" накладывают ограничения как на суверенитет законодательной власти, так и на власть разума и совести. Они утверждают: то, в чем право "состоит" политически и то, каким оно "должно быть" морально, следует искать в национальном характере, культуре и исторических идеалах и традициях народа или общества, которому это право принадлежит. Каждая из этих трех основных школ юриспруденции развивалась в различных направлениях. Некоторые позитивисты, особенно представители школы Кельзена, заняли крайне концептуальную позицию: последовательность и систематичность правовых норм составляет для них единственный критерий законности, коль скоро постулируется суверенный правотворец. На противоположном полюсе позитивистской юриспруденции находятся те, кто называл себя "американскими правовыми реалистами", а также многочисленные приверженцы более современного "движения критических правовых исследований", которые считают правовые нормы рационализацией эмпирического поведения государственной власти в правовой сфере, находя источники этого поведения в экономических, политических и других неправовых факторах. Теория естественного права также двигалась в разных направлениях. Некоторые католические философы права, основываясь на томистских посылках, обнаружили критерии для оценки, анализа, интерпретации и применения правовых норм в тщательно сконструированной совокупности моральных принципов. Другие "естественники" обнаруживали такие критерии в широких понятиях о процессуальной и материальной справедливости. Третьи ссылались на "долженствование" и "целеполагание", изначально присущие самой природе правовых норм и процессу их создания и толкования. Историческая школа также подверглась разделению: некоторые из ее последователей уделяли основное внимание конкретным историческим традициям отдельных национальных правовых систем, другие ссылались на социологические концепции отношения между правом и обычаем, правом и классовой структурой, правом и другими эмпирическими социальными и экономическими факторами. Эти три конкурирующих подхода можно примирить только путем более широкого определения права, чем те, что приняты каждой школой в отдельности. Позитивисты чаще всего определяют позитивное право (а никакого другого права они не признают) как официальные нормы или, в случае "американских правовых реалистов", как официальные модели поведения, рационализированные нормами или скрытые в них. Большинство приверженцев теории естественного права также определяют позитивное право как нормы, но поверяют их принципами или стандартами морали, которые они считают равноценной частью права. "Истористы" тоже определяют право как сочетание норм и принципов морали, но - в отличие от позитивистов -придают большее значение нормам обычного права, чем нормам законодательства, а в отличие от "естественников" их больше волнуют не универсальные, а конкретные моральные принципы, соответствующие характеру и традициям народа или общества. Профессор Джером Холл, который изобрел термин "интегрированная юриспруденция", относится к этим определениям права с уважением, но дает определение более широкое, чем все три вместе взятые. Он определяет право как тип социального действия, процесс, в котором нормы, ценности и факты - и то, и другое, и третье — срастаются и актуализируются. На мой взгляд, именно актуализация права является его наиболее существенным признаком. Если определить право как деятельность, как процесс законотворчества, судебного рассмотрения, правоприменения и других форм придания правового порядка общественным отношениям через официальные и неофициальные модели поведения, то его политический, моральный и исторический аспекты могут быть сведены воедино. В поисках превосходства. — Наиболее резко три традиционные школы разошлись, когда стали утверждать собственное превосходство. Вопрос о превосходстве приобрел остроту только в XVIII и XIX веках, когда философия права на Западе впервые отделилась от богословия. До этого времени считалось, что, в конечном счете, автором закона является Бог - или, как сказано в немецком юридическом трактате XIII "Саксонское зерцало" (Sachsenspiegel), "Сам Бог есть закон, и потому закон Ему дорог"; поэтому, с богословской точки зрения, было возможно интегрировать политическое, моральное и историческое измерения права. Христианских авторов, писавших до эпохи Просвещения, таких, как Аквинат, Гроций, Локк и др., несмотря на различия между ними, часто причисляют к теоретикам естественного права. На самом деле они были и позитивистами, и "истористами" - то есть представляли все три школы. Они, конечно, верили, что Бог вдохнул разум и совесть в умы и сердца людей. Но они верили и в то, что Бог наделил земных правителей властью создавать и применять законы, а кроме того - в то, что история права представляет собой провиденциальное исполнение Божьего замысла. Они разрешили конфликт между тремя аспектами человеческого бытия - политическим, моральным и историческим, — обнаружив их общий источник в триедином Боге, который сам является всемогущим правотворцем, справедливым и сострадательным судией и вдохновителем исторических перемен в правовых и других общественных установлениях. До XVIII века позитивистская, естественная и историческая теории были не отдельными "школами", а скорее тремя взаимодополняющими перспективами права. С приходом эпохи Просвещения западные философы права стали искать новый высший авторитет. Кто-то находил этот авторитет в политике, кто-то - в морали, а кто-то — в истории. Позитивисты говорят, что высший источник права - это воля законотворца, а его высшая санкция - это политическое принуждение: они обожествляют государство. "Естественники" говорят, что высший источник права — это разум и совесть, а его высшая санкция — это моральное осуждение: они обожествляют сознание. "Истористы" говорят, что высший источник права — это национальный характер, исторически развивающиеся традиции народа (в США это иногда называют неписаной конституцией), и его высшая санкция - это принятие или непринятие народом: они обожествляют народ, нацию. Комплиментарность позитивизма и теории естественного права. — Наполненный богатым содержанием классический диалог между позитивистской теорией и теорией естественного права, корни которого уходят в древнегреческую философию и религию, в католическое и протестантское богословие, в раннее Просвещение, в английской и американской юриспруденции XX века по большей части выродился, сведясь к дискуссии по двум вопросам: во-первых, есть ли в праве изначально присущее ему моральное качество, и если есть, то могут ли распоряжения или нормы, издаваемые политической властью и не имеющие такого морального качества, именоваться законом? Во-вторых, должны ли конкретные законы толковаться и применяться исключительно в соответствии с волей и намерениями законотворца, как понимать его волю и намерения - включать ли в это понимание моральные цели, заложенные как в конкретных законах, так и в правовой системе в целом? Я сказал "выродился" не только потому, что эти вопросы не являются самыми важными вопросами, которые можно задать о природе права, но и потому, что на них нельзя дать удовлетворительного ответа с точки зрения одной или другой из конкурирующих теорий. Довольно интересно, что в последние десятилетия противостояние позитивистов и последователей теории естественного права стало смягчаться. Каждая из сторон продемонстрировала большую, чем в прошлом, готовность согласиться с некоторыми из доктрин, проповедуемых противной стороной, хотя и в видоизмененной форме. Весьма сомнительно, например, что сегодня позитивист может сказать слова, произнесенные однажды Оливером Уэнделлом Холмсом-младшим: "Я ненавижу справедливость, то есть я знаю, что если человек начинает об этом говорить, он так или иначе увиливает от юридического мышления". Сегодня даже самые пылкие защитники позитивистских позиций признают, что не только студент или преподаватель права, но и судья и, прежде всего, законодатель вполне вправе задать вопрос "Справедлива ли она?" о юридической норме после того, как аналитически определено, что в ней говорится и что она означает 1. Более того, позитивисты признают, что правовая система может непосредственно включать в себя определенные этические нормы, например положения Конституции США о праве на надлежащую правовую процедуру и равную правовую защиту, которые регулируют применение норм права. Даже если не считать основополагающих конституционных принципов, позитивисты признают, что существуют "принципы, политические линии и ценности, стоящие за правовыми нормами", которые "привносят, по крайней мере частично, элемент морали в функционирование любой правовой системы". На самом деле, само позитивистское определение права как свода общих правил предполагает наличие морального принципа, состоящего в" том, что по похожим делам должны выноситься похожие решения. Разумеется, позитивисты не считают, что такие моральные принципы обращены непосредственно к разуму толкователя правила. По их мнению, эти нормы "выражают то, к чему обладающие полномочиями по применению правил относятся как к оправдывающим рационализациям имеющих силу норм".1 Как позитивисты все больше и больше учитывают влияние морали на право, так и "естественники" все больше и больше учитывают политические элементы в праве. Сторонники теории естественного права всегда понимали, что мораль, которой должно поверяться право, включает в себя моральную обязанность сохранять правовой порядок и в частности систему юридических правил, установленных и применяемых государством. С этой точки зрения роль разума и совести, объективность которых обычно подвергается сомнению позитивистами, в теории естественного права чаще всего более ограничена, чем полагали многие позитивисты. Достаточно прочитать блестящее эссе Лона Фуллера "Разум и воля в прецедентном праве", чтобы понять, насколько близки стороны друг другу в этом отношении. Выражаясь словами Фуллера, "право... представляет собой помесь разума и государственной воли, порядка найденного и порядка насаждаемого, и... пытаться устранить один из этих аспектов означает извращать природу права и фальсифицировать его". В конечном счете, однако, "естественники" и позитивисты расходятся друг с Другом в двух ситуациях: первая и наиболее очевидная - когда суверен принимает закон или закрепляет процедуру, находящиеся в грубом и фундаментальном противоречии с разумом и совестью; вторая - когда суд или иной правоохранительный орган интерпретирует закон или правовую норму без достаточного внимания к моральной цели, ради которой они существуют. В ситуации этих двух типов позитивист отрицает юридическую значимость категорий "разум", "совесть" и "моральная цель". Он сомневается в том, что эти категории отражают универсальные и вневременные истины, в которых коренится само позитивное право. Он утверждает, что требующие разрешения правовые проблемы не универсальны, а локальны, и носят не вневременной, но условный характер. В то время как "естественник", толкуя право, основывается на конечном превосходстве разума, позитивист основывается на конечном превосходстве воли, или желания, или намерения правотворца, как оно раскрывается прежде всего в самой формулировке правила. Если отвлечься от современной терминологии, проблема состоит в том, первична ли правда по отношению к благу или благо по отношению к правде". И все же на практике мы имеем дело не с подлинными антиномиями, а лишь со сторонами одной медали. "Естественник", или моралист, занимает также и политическую позицию; позитивист, или политист, занимает также и моральную позицию. В реальной жизни при прочих равных условиях они достигают одного и того же практического результата. В реальной жизни, то есть в истории, универсальное и локальное, вневременное и временное вступают между собой во взаимодействие. То же можно сказать о разуме и воле, ценностях и нормах, справедливости и порядке. В споре между "естественниками" и позитивистами прежде всего не хватает исторического измерения права. Право - это нечто большее, чем мораль или политика и чем мораль и политика вместе взятые. Право - это также и история. То, что справедливо с точки зрения морали при одном стечении исторических обстоятельств, может быть несправедливо с этой точки зрения при другом; то, что необходимо с политической точки зрения при одном стечении исторических обстоятельств, может вызывать возражения при другом. Еще важнее, что внешний конфликт между моральным и политическим подходами к праву может быть разрешен в контексте исторических обстоятельств: история, жизненный опыт общества, может свести мораль и политику в одно целое, допуская согласование между двумя этимиаспектами и даже способствуя ему. Право вполне можно определитькак поддержание равновесия между справедливостью и порядком в свете опыта". Здесь можно воспользоваться примером законодательного акта, который лишает представителей определенных рас основных политических и гражданских прав. Позитивист сказал бы, что это хотя и несправедливый, плохой закон, но закон, который не должен выполняться из чисто этических соображений, хотя и является законом; "естественник" мог бы сказать, что в связи со своим фундаментально аморальным характером он не обладает определяющими признаками законности и вообще законом не является. Оба они правы и неправы. Любой из этих аргументов может иметь существенный практический смысл лишь в определенных исторических обстоятельствах. Так, заявление, что такой документ вовсе не является законом, может иметь довольно важное значение в революционной ситуации, когда оспаривается сама законность применяющего его политического режима (что может произойти в Южной Африке при Манделе). И наоборот, заявление, что это плохой закон, несправедливый закон, но тем не менее закон, может иметь довольно большое значение во времена реформ, когда есть шанс изменить его и сделать более справедливым (как это действительно было, когда Мартин Лютер Кинг писал свое "Письмо из Бирмингемской городской тюрьмы"). Историческая школа. — Весьма характерным для исторической школы является то, что она сама была основана в ответ на исторические события". В 1814 году выдающийся немецкий юрист Тибо опубликовал план, в соответствии с которым межгосударственным комитетом ученых-правоведов и практиков должен был быть разработан свод законов для всех государств, входивших в Германскую конфедерацию (это произошло до того, как Германия стала единымо национальным государством). Другой немецкий юрист, Фридрих Карл фон Савиньи, ответил в том же году статьей "О призыве нашего времени к законодательству и юриспруденции". В ней тридцатипятилетний Савиньи, которому еще предстояло стать наиболее выдающимся юристом Германии XIX столетия, излагает свою теорию о том, что такое право, как оно соотносится с общественной жизнью и воззрениями и ценностями общества, частью которых является, и как оно развивается с течением времени; он также заявляет, что попытка кодифицировать германское право в 1814 году будет означать его замораживание и угрозу его историческим основаниям - укорененности в прошлом и устремленности в будущее. Теория права Савиньи была частично направлена против идей, получивших преобладание во Франции после революции и распространившихся по всей Европе: законодательство является основным источником права и основная задача законодателя — защищать "права человека" или "наибольшее благо наибольшего числа", или и то, и другое, без всякого уважения к традициям прошлого с их привилегиями и предрассудками. Противостоя этим взглядам, Савиньи испытывал влияние выдвинутой Эдмундом Бёрком концепции нации как товарищества поколений во времени. Как и Бёрк, Савиньи считал право составной частью общего сознания нации, органично связанной с памятью и духом народа. Право, писал Савиньи, "развивается вначале обычаем и распространенными воззрениями, и только потом юридической деятельностью — следовательно, повсюду оно развивается благодаря внутренним, незаметно действующим силам, а не произвольной воле законотворца"1. Собравшиеся под флагом Савиньи назвали себя "исторической школой" юриспруденции. Им удалось отложить кодификацию германского гражданского права примерно на восемьдесят пять лет. В то же время им удалось создать такой Гражданский кодекс, который был в конце концов принят гораздо лучше, чем тот, что мог быть написан в 1814 году. Как писал Савиньи в своей знаменитой статье того же года, сам язык немецкого права настолько испортился за XVIII и начало XIX века, что любой кодекс, написанный в это время, был обречен на неудачу. Критики исторической школы уделяли основное внимание ее консерватизму и романтизму в противостоянии законодательной реформе во имя Volksgeist, "духа народа". Однако имевшиеся проблемы были гораздо глубже. Савиньи не противостоял всей законодательной реформе; напротив, он активно работал во благо ей". И концепция Volksgeist, которая так неуклюже переводится на английский, в некоторых аспектах перекликается, как я уже писал ранее, с американской концепцией "неписаной конституции"; этот термин можно было бы перевести как "национальные идеалы" или даже "общественные ценности". Более глубокие проблемы включали в себя конфликт между тем, что можно с достаточной долей точности назвать германской "традицией общего права", и новым рационализмом, ассоциируемым с Просвещением и Французской революцией. Этот новый рационализм выделял высший источник права в общественном мнении и воле законодательного органа. Историческая школа Савиньи выделяла высший источник права в древней германской (germanische) традиции участия народа в законотворчестве и судебном рассмотрении споров, а также в более современной немецкой (deutsche) традиции профессионального ученого толкования и систематизацииуця commune, всеобщего права, которое развилось за много столетий из текстов римского права Юстиниана и канонического права церкви. Я хотел бы привести два примера применения исторической юриспруденции к конкретным правовым проблемам в современной Германии, о которых мне известно по личному опыту. Первый пример касается отмены смертной казни. В октябре 1986 года на встрече в Кембридже (штат Массачусетс) немецкого социального философа Юргена Хабермаса спросили, что он думает о смертной казни. Он мог бы ответить с позиций естественного права: "Она нарушает святость жизни, она нарушает кантианский категорический императив", или наоборот: "Это воздаяние по заслугам убийце или предателю". Он также мог ответить с позиций позитивизма: "Ее следует сохранить, так как она удерживает людей от убийств и государственной измены", или наоборот: "Ее следует отменить, так как она неэффективна в борьбе с теми преступлениями, в качестве наказания, за которые применяется". Однако Хабермас не дал ни одного из этих ответов. Вместо этого он сказал: "Вы должны понять, что после того, что пережила Германия при нацизме, было бы невозможно вновь ввести смертную казнь". Второй "немецкий" пример похож на первый. Ряд американских организаций "в защиту жизни" организовали несколько лет назад визит в Соединенные Штаты Председателя Конституционного суда Германии, который в 1975 году принял знаменитое решение: оно признавало немецкий закон, по которому в течение первых двенадцати недель разрешался аборт практически просто по требованию, нарушением Основного закона (Grundgesetz) Конституции Германии. Высокопоставленный немецкий судья выступал в разных городах, включая все тот же Кембридж. К разочарованию аудитории, в своей лекции он заявил, что лично не является противником аборта, не считая, что он сам по себе аморален. Он также сказал, что обязанность его суда состоит в утверждении законов, если они не нарушают с полной очевидностью Конституцию. Тем не менее, сказал он, после опыта нацистских генетических экспериментов и уничтожения людей по расовому признаку нельзя допустить, чтобы была хоть малейшая возможность истолковать германскую Конституцию в том смысле, что она разрешает аборты". При этом Хабермас в своих кембриджских лекциях излагал теорию естественного права, основанную на кантианских предпосылках, а Председатель Конституционного суда Германии в своей лекции говорил о позитивистской теории, основанной на превосходстве писаного права. И тем не менее в связи с важнейшими вопросами смертной казни и абортов они фактически прибегли к исторической юриспруденции. В XIX и XX веках в разных странах историческая школаСавиньи развивалась в нескольких направлениях. Ее всегда занимали инструменты и процессы юридического развития, а также стадии роста права. Тем не менее ее не всегда в первую очередь интересовало отношение между изменениями в праве и национальным характером отдельного народа. Она все больше и больше приобретала характер эмпирической социологии права, или просто технической истории права; в той мере, в которой это имело место, она потеряла свой нормативный характер и стала для философов права чистой данностью, объяснением, но не оправданием. Однако в Англии и Америке судьи, в отличие от философов права, социологов и историков, традиционно применяли и иногда излагали историческую юриспруденцию в том нормативном смысле, в котором она была впервые сформулирована Савиньи. Более того, историческая юриспруденция воплощена в англо-американском общем праве наряду с теориями естественного права и позитивизма. В англо-американской судебной традиции судьи, принимая решение по делу, анализируют нормы позитивного права с целью определения их значения, принимая во внимание волю и намерение законодателя, суда или иного органа, их создавшего; кроме того, они интерпретируют нормы с точки зрения их разумности и справедливости; и наконец, они определяют как волю законотворца, так и применимые принципы разума и справедливости в свете истории нации и в особенности истории ее права. Обращаясь к законодательству, к праву справедливости и к прецеденту, судьи на самом деле традиционно применяли и применяют интегрированную юриспруденцию. Иногда судья, который в то же время является ученым-правоведом, дает такой юриспруденции литературное выражение. Выдающимся примером такого судьи в нашем веке был Бенджамин Кардозо", а в прошлом - Джозеф Стори". Интеграции трех основных школ философии права был за последние десятилетия нанесен большой урон в связи с упадком исторического метода в механизме принятия судебных решений и упадком исторического подхода к праву в правоведении и юридическом образовании в целом. Здесь не место подробно останавливаться на этом вопросе. Достаточно указать на тот хорошо известный факт, что наши судьи все больше разрываются между так называемой судейской активностью, которую обычно защищают с позиций теории естественного права, и так называемым судейским самоограничением, которое обычно защищают с позиций позитивизма. А наши философы права все больше и больше начинают занимать ту или другую позицию в этом конфликте и посвящать ему свои работы. Разумеется, каждая из сторон подкрепляет свою позицию ссылками на историю. Воззрение на право как, в основном, на волю законотворца часто принимает форму возврата к тому, что говорили и подразумевали законотворцы прошлого — к "изначальным намерениям отцов-основателей". Подобным же образом мнение о том, что право должно пониматься с точки зрения фундаментальных моральных ценностей, часто принимает форму возврата к провозглашению духа свободы и равенства. Это — примеры слепого историзма, тщетных попыток повторения прошлого. Их следовало бы назвать историческим позитивизмом и историческим морализмом соответственно. На самом деле именно они служат источником широко распространенной антипатии к истинной исторической юриспруденции, которую большинство американских философов права считают в лучшем случае формой практической мудрости или здравого смысла, не ведущей ни к каким философским истинам. Возрождение исторической юриспруденции. — В XX веке историческая школа почти повсюду подверглась остракизму и практически исчезла из всех работ по юриспруденции, по крайней мере в Англии и США. С полным правом можно сказать, что почти повсеместное пренебрежение исторической юриспруденцией со стороны предыдущего поколения - неспособность даже признать ее существование - нанесло большой урон английской и американской философии права. Даже профессор Холл в своих работах по юриспруденции стал склоняться к эмпирической социологии, отдалившись от исторической школы с ее вниманием к культурным факторам и роли конкретных традиций в развитии конкретных типов правовых институтов". Если историческую юриспруденцию следует возродить, то ее нужно четко отделить не только от романтического национализма, но и от слепого историзма, к которому иногда прибегали позитивизм и теория естественного права. Суть исторической юриспруденции - не историзм, но историчность, не возвращение к прошлому, но признание того, что право есть постоянный исторический процесс, развивающийся от прошлого к будущему. В то же время историческая юриспруденция — это не просто социологическая констатация; она начинается с простых истин, но не останавливается на них и утверждает, что право — это продукт истории, что жизнь права - это опыт и что законодатель или судья находит в истории источники для приспособления права к новым обстоятельствам. Подлинная историческая юриспруденция - как у Савиньи или Стори — основывается на предпосылке, что определенный долговременный исторический опыт того или иного народа ведет его в определенных направлениях и — в применении конкретно к праву — что прошлые эпохи, на протяжении которых развивались правовые институты того или иного народа, помогают в определении стандартов, по которым должны приниматься и толковаться его законы, и целей, к которым стремится его правовая система. В своей изначальной форме историческая юриспруденция представляла собой объяснение, сделанное Савиньи, причин, по которым в 1814 году кодификация германского права на федеральном уровне была преждевременна. Историческая юриспруденция помогает, например, объяснить, что должно было произойти в США — в юридической и иных сферах, - прежде чем расовая десегрегация могла стать действующим конституционным принципом. Она также помогает объяснить - и оправдать - те связи, которые сейчас проводятся между расовой десегрегацией и расовым равноправием в трудовой сфере как конституционными принципами. Пренебрежение исторической юриспруденцией в XX веке, несомненно, связано с упадком чувства истории, чувства судьбы, чувства миссии в Америке и по всему Западу. Ведь именно западное ощущение истории как судьбы и как миссии вызвало к жизни историческую юриспруденцию. Именно на Западе, и, как я полагаю, только на Западе появилась и возобладала вера в постоянное развитие права, то есть вера в способность права как целого, corpus juris, расти на протяжении поколений и столетий. Более того, именно на Западе и только на Западе появилась и возобладала вера в то, что росту права присуща внутрен- няя логика, что изменения, происходящие с правом на протяжении поколений и столетий, являются частью определенной системы изменений, что право не просто постоянно развивается, но у него есть история, что оно рассказывает историю. Историчность права на Западе (и здесь я говорю о римско-католическом христианском мире с конца XI по XV век и о католической и протестантской Европе и Америке с XV по начало XX века) была связана с концепцией его превосходства над создававшей его политической властью. Правитель мог создать закон, но не мог создавать его произвольно, и пока он его не переделал — законно, — он был этим законом связан. Конечно, западные правители допускали произвол при создании закона, конечно, они пренебрегали созданным ими законом и подрывали его, и судьба и миссия не исполнялись. Периодически возникали революционные потрясения, стремившиеся сбросить ancien regime, который предал великую мечту, и заменить старые позитивные законы новыми. Правовая система каждой из западных наций восходит к такой национальной революции — а кроме того, к революции, совершенной в XI веке римско-католической церковью, в ходе которой было основано каноническое право как первая современная правовая система и положено начало рационализации и систематизации светских правовых систем". Если историческая юриспруденция желает восстановить свою репутацию, она должна учитывать не только эволюционный, но и революционный элемент в развитии западной традиции права, не только ее поступательность, но и ее прерывность. Равным образом она должна признать эпоху, в которой мы сегодня живем, направление, в котором мы движемся, альтернативные пути, лежащие перед нами. Она должна соединить исторический взгляд на право с политическим взглядом правового позитивизма и моральным взглядом теории естественного права. Интегрированная юриспруденция как ключ к пониманию развития всемирного права. — Только посредством интегрированной юриспруденции можно верно объяснить, оправдать и направить развитие права в мировом сообществе во второй половине XX века. Говоря о праве в мировом сообществе, я имею в виду не только публичное международное право в его традиционном определении, то есть право, регулирующее отношения между национальными государствами, и не только право ООН, то есть право, регулирующее деятельность международных организаций, но и огромный массив договорных и обычных правовых норм, которые регулируют отношения не между государствами, а между лицами и предприятиями, осуществляющими экономическую и иную деятельность, пересекающую государственные границы. Позитивистская юриспруденция когда-то придерживалась мнения, что в отсутствие международного суверена с правоприменительными полномочиями международное пр
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-08-26; просмотров: 410; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.140.188.195 (0.021 с.) |