Наказания для убийц. Кары за другие виды насилия.

Раз мы уже начали говорить об убийстве, попробуем установить до конца законы относительно всех его видов. Прежде всего поговорим об убийствах насильственных и не­вольных. Если кто на состязании или на государствен­ных играх невольно убьет человека, с которым находится в дружеских отношениях, — все равно после­дует ли смерть сразу или потом из-за нанесенных уда­ров, — или если кто убьет точно так же на войне либо при подготовительных воинских упражнениях, устраиваемых правителями (причем военные действия воспроизводятся либо с применением оружия, либо без него), — то человек должен очиститься согласно полу­ченному на этот случай из Дельф закону, а затем он считается уже чистым. Это касается и всех врачей, если против их воли умрет больной; в этом случае, согласно закону врач считается чистым. Если же кто убьет кого-нибудь хоть и невольно, но собственноруч­но, силой своего тела или оружием, стрелой или тем, что даст ему что-нибудь выпить и съесть, а также тем, что прибегнет к огню или холоду или лишит че­ловека дыхания, — словом, собственной силой или с помощью иных тел, — все равно он считается челове­ком, убившим собственноручно. Наказание ему будет следующее: если он убьет раба, приняв его за своего, он должен возместить хозяину умершего раба причи­ненный вред и убыток; иначе ему придется в наказа­ние в двойном размере оплатить стоимость умершего. Определение стоимости дадут судьи. Очищений в этом случае будет больше и они многочисленнее, чем для убивших на играх. Решить этот вопрос право­мочны избранные богом истолкователи. Если же кто убьет своего раба, то по совершении очищений ему, согласно закону, убийство не ставится в вину. Кто невольно убьет свободнорожденного человека, пусть прибегнет к тем же очищениям, что и человек, убив­ший раба. Однако пусть он отнесется при этом с по­чтением к одному старинному поверью из числа самых древних: рассказывают, что насильственно умерщвлен­ный человек, проведший свою жизнь с тем образом мыслей, какой свойствен свободнорожденному чело­веку, гневается на убийцу за свою раннюю смерть и, будучи полон страха и ужаса из-за испытанного наси­лия, наводит страх па убийцу, если видит, что тот продолжает жить в местах, привычных для покой­ного. Полный тревоги сам, покойник изо всех сил тревожит убийцу и вносит тревогу во все его дела, причем союзником ему в этом служит память. Поэтому убийца должен уступить своей жертве и удалиться из всех родных для покойного мост его отечества на це­лый год. Если покойный был чужеземец, убийца должен на такой же срок покинуть его страну. Кто добровольно повинуется этому закону, того ближай­ший родственник покойного, бывший свидетелем всего происшедшего, должен простить и вообще с ним при­мириться. Если же ослушник, который еще не очи­стился от убийства, посмеет отправиться в святилища и приносить жертвы да вдобавок не пожелает выдер­жать указанного срока отлучки, ближайший родствен­ник покойного должен преследовать его по суду за убийство. В случае обвинительного приговора все меры наказаний удвояются. Если же этот ближайший род­ственник не возбудит судебного преследования за про­исшедшее, то всякий желающий может возбудить про­тив него дело как против человека, на которого пере­шла скверна и обратилось мучение пострадавшего; в этом случае его можно по закону заставить покинуть свое отечество на пять лет.

Если чужеземец невольно убьет чужеземца из чис­ла проживающих в государстве, его может преследо­вать по суду всякий желающий на основании тех же самых законов. Если это метек, пусть он удалится на один год; если же он просто чужеземец, то в слу­чае убийства чужеземца, метека или же горожанина он должен на всю жизнь покинуть страну, где дейст­вуют эти законы. Если вопреки законам он возвра­тится, пусть законодатели накажут его смертью, а имущество, какое у него есть, пусть передадут бли­жайшему родственнику пострадавшего. Коль скоро он возвратится против своей воли, например если мор­ской бурей будет выброшен на берег этой страны, он может раскинуть палатку, однако лишь на краю бе­рега, так, чтобы вода касалась его ног; здесь он дол­жен подстерегать случай для отплытия. Если же кто насильно поведет его в глубь страны, пусть его осво­бодят первые встречные должностные лица и отпра­вят, целым и невредимым, обратно в прибрежную по­лосу.

Если кто собственноручно убьет свободнорожден­ного, причем это будет сделано в ярости, здесь надо различать два случая, а именно: совершен ли посту­пок в состоянии ярости, то есть когда внезапно и непреднамеренно под влиянием мгновенного порыва причиняют человеку смерть ударами или чем-то дру­гим подобным, а затем тотчас же возникает раскаяние в совершенном поступке. Точно так же под влиянием ярости действуют и в том случае, когда замышляют отомстить за нанесенную раньше словами или бесче­стными делами обиду и потом с намерением убить действительно убивают обидчика; в этом случае не возникает раскаяния в совершенном поступке. Стало быть, по-видимому, надо различать два вида убийства, и чуть ли не оба этих вида совершаются под влиянием запальчивости, ярости; всего справедливее было бы сказать, что они занимают середину между доброволь­ными и невольными преступлениями. Впрочем, нет: и тот и другой вид убийства имеют сходство либо с добровольным, либо с невольным действием. Ведь тот, кто подавляет ярость, не действует просто внезапно, но намеренно откладывает свое мщение на будущее время; действия такого человека подобны доброволь­ным. Напротив, человек необузданный в гневе, сразу ему подпадающий и не отдающий себе отчета в своих намерениях, подобен действующему невольно, хотя и он действует не вполне так: здесь только внешнее сходство с невольным поступком. Вот почему трудно разграничить те случаи убийств, когда они совершены под влиянием ярости, с точки зрения того, какие из этих убийств должен закон признать добровольными, а какие — невольными. Всего лучше и согласнее с истиной было бы судить о них по признаку сходства и различать оба вида преступлений с точки зрения их преднамеренности или же непреднамеренности, а за­тем назначить по закону для тех, кто в гневе совершил преднамеренное убийство, наказание более тяжелое, а для тех, кто совершил это непреднамеренно и внезап­но, — более легкое. В самом деле: за большее зло естественно назначить большее наказание, а за мень­шее — меньшее. Так должны поступить и мы в наших законах.

Клиний. Конечно.

Афинянин. Снова вернувшись к нашему пред­мету, скажем следующее: если кто собственноручно убьет свободнорожденного человека и совершит это непреднамеренно, в состоянии гнева, то виновный должен подвергнуться всем тем же наказаниям, что и тот, кто убил без ярости, а именно, ему придется на два года отправиться в изгнание, в виде кары за свою запальчивость. Если же кто совершит убийство, пусть в состоянии ярости, но преднамеренно, он подверг­нется всем тем наказаниям, что указаны в первом слу­чае, но вместо двух лет изгнания ему назначается три года, то есть более продолжительный срок за более сильную степень ярости. Что же касается обратного возвращения этих лиц, то здесь пусть соблюдается следующее: вполне точные законы дать тут трудно; бывают случаи, когда из этих двух видов убийства тот вид, который признан законом более тяжким, на са­мом деле оказывается более легким, и, наоборот, тот вид, который признан законом более легким, на деле оказывается более тяжелым, причем во всех обстоя­тельствах, связанных с убийством, один человек дейст­вует более жестоко, другой — более мягко. Впрочем, большей частью все происходит так, как мы сейчас говорим. Во всем этом должны разбираться стражи за­конов. После того как истекут сроки изгнания для каждого из этих двух видов преступников, пусть они пошлют двенадцать судей к границам страны, с тем чтобы за это время они еще точнее рассмотрели дея­ния изгнанников и вынесли решение относительно их совестливости и обратного их допущения в государ­ство. Изгнанники с своей стороны должны будут под­чиняться решениям этих должностных лиц. Если же по своем возвращении кто-нибудь из бывших в изгна­нии, поддавшись гневу, снова совершит тот же самый проступок, то ему назначается изгнание без права воз­вращения; если же он все-таки возвратится, то его надо подвергнуть тому же, чему подвергается чуже­земец в случае возвращения после высылки.

Кто убьет своего собственного раба, пусть подверг­нется очищениям; кто же в состоянии ярости убьет чужого раба, пусть вдвойне возместит убытки его вла­дельцу. Всякий убийца, не подчинившийся закону, не подвергшийся очищению, осквернивший своим присут­ствием рыночную площадь, игрища и все остальные святыни, может быть привлечен к суду любым жела­ющим, равно как и родственник покойного, допускаю­щий, чтобы убийца все это делал: его можно принудить по суду уплатить в двойном размере пеню, а так­же вдвойне подвергнуть прочим мерам взыскания. Полученная пеня поступает по закону в пользу того, кто подал дело в суд. Если раб в состоянии ярости убьет своего господина, то близкие покойного могут сделать с убийцей все, что им угодно, но никоим обра­зом не должны оставить раба в живых: в этом случае они будут чисты от вины. Если же какой-нибудь раб убьет свободнорожденного человека в состоянии яро­сти, то господа этого раба пусть передадут его близ­ким покойного, те же обязаны умертвить убийцу каким им угодно способом. Бывает, — правда, редко, — что отец или мать в ярости причиняют ударами или другим каким-то насильственным образом смерть своему сыну или дочери; тогда они должны прибег­нуть к тем же самым очищениям, что и все прочие, и отправиться в изгнание на три года. По возвращении жена убийцы должна расстаться с мужем, а муж с же­ной; впредь они не должны вместе производить детей, не могут быть членами семьи, которую они лишили потомка или брата, и не должны принимать участия в почитании общих святынь. Нечестивый ослушник, ко­торый не считается с этим, может быть любым же­лающим привлечен к суду по обвинению в нече­стии. Если муж в гневе убьет свою законную жену, либо жена совершит такой же точно проступок в отно­шении мужа, то ohpi должны прибегнуть к указанным очищениям и пробыть в изгнании три года. По воз­вращении человек, совершивший подобное преступле­ние, не должен принимать участия в священных обря­дах вместе со своими детьми и не может иметь с ними общего стола. Ослушник же, будь то отец или сын, опять-таки может быть привлечен к суду по обвине­нию в нечестии любым желающим. Если брат в яро­сти убьет брата или сестру или также сестра — брата или сестру, очищения и сроки изгнания будут те же самые, что назначены для родителей и их детей; они также не могут быть членами той семьи, в которой у братьев отняли брата, а у родителей — сына, и не могут принимать вместе с ними участия в священных обрядах. К ослушнику можно правильно и по спра­ведливости применить упомянутый закон о нечестии. Если кто будет настолько несдержан и запальчив по отношению к своим родителям, что в припадке неисто­вого гнева осмелится убить одного из них, убийца, если покойный до своей кончины добровольно простил ему, должен прибегнуть лишь к тем очищениям, что предписаны для невольных убийц; совершив и все остальное, что предписано делать тем, он будет счи­таться чистым от вины. Но если покойный не простил, тогда человек, совершивший что-либо подобное, под­суден многим законам: ведь он будет судим по самому тяжкому обвинению в оскорблении действием, а равным образом в нечестии и святотатстве, коль скоро он по­сягнул на жизнь своего родителя. Значит, весьма спра­ведливо было бы подвергнуть отцеубийцу и матере­убийцу многократной смертной казни, если бы только было возможно одному и тому же человеку умереть много раз. Только такому человеку закон запрещает даже защищаться, если родители угрожают ему смер­тью, и ни один закон не позволяет детям убить отца или мать, произведших их на свет. Поэтому закон предпишет человеку сдержаться и вынести все, лишь бы не совершить такого поступка. Раз это так, то к какой же иной ответственности привлечет закон человека, убившего отца или мать? Нет, пусть будет установлено, что для того, кто в ярости убил отца или мать, наказанием будет смерть. Если же брат убьет брата во время стычки при междоусобице или при обстоятельствах, подобных этим, причем он будет лишь обороняться от зачинщика схватки, то он счи­тается чистым от вины так же, как если бы он убил неприятеля. То же самое, если при подобных обстоя­тельствах гражданин убьет гражданина или чужезе­мец чужеземца. Если гражданин, обороняясь, убьет чужеземца или чужеземец — гражданина, то, согласно тому же правилу, он считается невиновным. То же самое, если раб убьет раба. Напротив, если раб, хотя бы и обороняясь, убьет свободнорожденного, он под­падает под действие тех же законов, что и отцеубий­ца. То, что сказано относительно прощения отцом сво­его убийцы, одинаково касается и всех этих случаев. Если человек по доброй воле простит своего убийцу как совершившего это дело невольно, пусть преступ­ник прибегнет к очищениям и по закону выселится на один год из страны.

Относительно убийств насильственных или непред­намеренных, а также происходящих под влиянием ярости достаточно сказано. Затем нам надо поговорить о случаях намеренного убийства или убийства, проис­ходящего под влиянием всевозможной несправедливо­сти, а также о злом умысле, возникающем из-за при­верженности человека к удовольствиям и из-за стра­стей и зависти.

Клиний. Ты прав.

Афинянин. И в этом случае мы сначала по мере сил укажем, сколько здесь может быть видов. Самое великое зло — это господство страсти, когда душа ди­чает от вожделений. Всего более это проявляется в том, к чему у большинства имеется самое частое и сильное стремление, то есть в насилии, которое вслед­ствие дурных природных свойств и воспитания поро­ждает тысячи побуждений к ненасытному и беспре­дельному стяжанию имущества либо денег. Причиной же невоспитанности служит распространенное среди эллинов и варваров мнение, превратно восхваляющее богатство. Признавая богатство первым из благ — между тем как на самом деле оно стоит лишь на тре­тьем месте, — они портят и самих себя, и свое потом­ство. Насколько лучше и прекраснее было бы, если бы во всех государствах господствовал истинный взгляд на богатство: оно существует ради тела, тело же суще­ствует ради души. Раз имеются блага, ради которых и существует богатство, значит, его надо поставить на третье место — после телесных и душевных качеств. Положение это учит, что человек, желающий быть счастливым, должен не стремиться к обогащению, но быть богатым, сохраняя справедливость и рассуди­тельность. В этом случае в государствах не было бы убийств, которые требуют для своего искупления дру­гих убийств. А теперь, как мы и заметили вначале, есть одно, и притом величайшее, зло, требующее ве­личайшего наказания — за намеренно совершенное убийство. На втором месте стоит честолюбие, порож­дающее в одержимой им душе зависть, которая с тру­дом уживается прежде всего со своим владельцем, а затем и с лучшими людьми в государстве. На третьем месте стоят трусливые и необоснованные страхи, кото­рые вызывают много убийств, когда человек хочет, чтобы никто, кроме него, не знал о совершении им — теперь или в прошлом — тех или иных поступков: вот он и устраняет путем умерщвления всех тех, кто мог бы о них донести.

Пусть все это послужит вступлением к такого рода законам. Вдобавок можно напомнить учение, которому многие люди очень верят, когда слышат его из уст тех, кто во имя него ревностно занимается священными та­инствами. Учение это утверждает, что за все подобного рода поступки человека ожидает расплата в Аиде, а когда он снова вернется на Землю, ему придется рас­платиться согласно природному правосудию, то есть испытать участь пострадавшего от него лица: в своей тогдашней жизни он подобным же образом будет убит другим человеком. Кто повинуется и уже на основании самого вступления всячески страшится этого правосу­дия, тому совсем не нужно, чтобы и закон это провоз­глашал. Но для ослушника пусть будет дан следующий закон, и притом в письменном виде.

Кто с заранее обдуманным намерением и несправед­ливым путем собственноручно убьет кого-либо из своих соплеменников, тот прежде всего лишается покрови­тельства законов, не смеет осквернять своим присутст­вием ни святилищ, ни рыночной площади, ни гаваней, ни иных общих мест собраний; при этом все равно, за­претил ли кто преступнику туда вход или нет: ведь сам закон запрещает ему это и будет выражать такой запрет всегда, в защиту всего государства. Кто из роди­чей покойного, включая двоюродных родственников по мужской или по женской линии, не возбудит судебного преследования против преступника и не потребует пре­кращения всякого общения с ним, на того прежде всего обращается скверна и вражда богов, как об этом преду­преждает слово закона. Во-вторых, всякий желающий отомстить за покойного может привлечь к суду преступ­ника. Человек, желающий отомстить, пусть выполнит все, что касается тщательного совершения очиститель­ных омовений и прочих обычаев, предписанных богом. Далее, пусть сделает предупреждение, а затем уже он может заставить преступника подвергнуться законному правосудию. Законодателю легко показать, что все это должно сопровождаться некими молитвами и жертво­приношениями определенным богам, которые пекутся о том, чтобы в государствах не совершалось убийств. Стражи законов, совместно с толкователями, прорица­телями и с божеством, установят, каким образом надо учинять подобные дела, и издадут законы о том, каким богам это подведомственно и какой способ ведения та­ких судебных дел всего вернее соответствует божест­венному праву. Судьи здесь будут те же, которые, как было сказано, правомочны в суде над святотатцами.

В случае признания виновности преступник нака­зывается смертью; его не следует хоронить в стране пострадавшего, так как кроме нечестия преступник вы­казал еще и бесстыдство. Кто не пожелает подвергнуть­ся суду и с помощью бегства от него уклонится, пусть навсегда остается в изгнании. Если же преступник снова где-нибудь вступит в страну убитого, то первый встречный, будь то член семьи умершего или же кто-нибудь из остальных граждан, может его невозбранно убить, либо, связав, передать для казни правителям, являющимся судьями в таких делах. Истец пусть вме­сте с тем требует, чтобы лицо, которому он предъявляет иск, представило поручителей. Ответчик же пусть пред­ставит тех поручителей, которых данные судьи при­знают достойными, иначе говоря, трех верных поручи­телей, которые поручатся, что обвиняемый явится в суд. Того, кто не желает или не может представить поручи­телей, власти задерживают, берут под стражу и предо­ставляют решению суда. Если кто убил не собственно­ручно, а лишь замышлял кого-нибудь умертвить и, став из-за этого своего желания и замысла виновником смер­ти этого человека, продолжает жить в государстве, не очистившись от убийства, то разбор дела и в этом слу­чае происходит так же, за исключением поручительства. Виновному дозволяется быть погребенным у себя на родине, все же остальное здесь происходит точно так же, как там. Это одинаково касается как отношений между чужеземцами, так и между гражданами и чуже­земцами; так же безусловно касается это и отноше­ний между рабами, причем как в случаях собственно­ручного убийства, так и случаях намерения убить. Исключением здесь является лишь вопрос о поручи­тельстве: поручителей, как уже было сказано, должны представлять только те, кто собственноручно совершил убийство. Обвиняемый в таком убийстве должен представить и поручителей, и поручительства. Если раб на­меренно убьет свободнорожденного человека, собствен­норучно ли или замыслив это убийство, и будет при­знан виновным, пусть государственный палач отведет его к надгробному памятнику умершего, так, чтобы он мог видеть могилу, и здесь подвергнет его стольким ударам бича, сколько предпишет обвинитель; если раб не умрет во время бичевания, его предают смерти. Если же кто убьет раба, не совершившего ничего дурного, из опасения, как бы он не донес о позорных и злых делах этого человека или по какой-нибудь другой подобной причине, то убийца подвергнется такому же наказанию, как за убийство гражданина.

Бывают случаи, при которых очень страшно и не­легко издавать законы, между тем как не издать их невозможно. Таковы случаи намеренного и во всех отношениях несправедливого убийства, собственноруч­ного или задуманного, которое случается между родст­венниками. В большинстве случаев это бывает в плохо устроенных и мало развитых государствах; но отдель­ные случаи такого рода могут встретиться и там, где их меньше всего ожидаешь. Поэтому надо повторить то, что мы недавно сказали, чтобы тот, кто нас слушает, по этой причине лучше добровольно воздержался от тех убийств, которые во всех отношениях самые нече­стивые. Ведь древние жрецы ясно рекли слово или ска­зание — как бы это ни называть — о том, что за проли­тие крови родичей мстит блюстительная Правда; поль­зуясь только что названным законом, она предписы­вает, чтобы человек сам неизбежно подвергся тому, что он совершил. Если кто убил когда-нибудь своего отца, то настанет час, и ему придется со стороны своих детей подвергнуться такому же насилию. Если же он убил свою мать, то ему неизбежно суждено вновь родиться уже в виде женщины, а впоследствии лишиться жизни от собственного же чада. Ибо нет иного способа очи­ститься от пролитой родной крови; кровавое пятно нельзя смыть до тех пор, пока душа виновного не иску­пит своего преступления тем же самым образом: подоб­ное подобным, убийство — смертью от руки убийцы. По­этому каждому следует воздерживаться от таких пре­ступлений из страха перед божественным возмездием. Если же иных людей все-таки постигнет эта несчастная судьба и они намеренно и добровольно осмелятся раз­лучить с телом душу своего отца, матери, брата или ребенка, то на этот случай смертным законодателем издается следующее установление. Люди эти объявля­ются вне закона; поручительство они должны предста­вить таким же образом, как в упомянутых раньше слу­чаях. И если человек будет уличен в подобном преступ­лении, то есть если он действительно убил кого-нибудь из своих родичей, его предают смертной казни служи­тели судей и должностные лица, а тело его обнажен­ным должно быть выброшено за пределы государства на отведенный для этого перекресток. Затем все долж­ностные лица от лица всего государства пусть принесут каждый по камню и бросят его в голову трупа, чтобы таким образом очистить все государство. После этого труп выносят к крайним пределам страны и здесь вы­брасывают, причем по закону он лишается погребения.

Чему же в таком случае должен подвергнуться чело­век, убивший то, что всего ближе и, как говорится, все­го дороже? Я говорю о самоубийцах, которые насильно лишают себя того, что им суждено судьбой, хотя их к этому не приговаривало государство, не вынудила неотвратимым страданием несчастная случайность или выпавший на их долю тягостный стыд, делающий невоз­можной жизнь: сами над собой творят они этот непра­ведный суд, из-за своей слабости и отсутствия муже­ства. Что касается очищения и погребения такого человека, то обычаи эти ведомы богу. Поэтому ближай­шие родственники должны обратиться к толкователям и вместе с тем к законам, касающимся этих дел, и по­ступить согласно их предписаниям. Погребать само­убийц надо прежде всего в одиночестве, а не вместе с другими людьми. Далее, столь бесславных людей надо хоронить на пустырях, не имеющих имени, на границах двенадцати частей государства, не отмечая при этом места их погребения ни надгробными плитами, ни надписями.

Если подъяремная скотина или иное какое-нибудь животное убьет человека (исключение здесь составляют те случаи, когда это постигает атлета, выступающего на общегосударственном состязании), то родственники должны выступить судебным порядком против убийцы; дело разбирают агрономы, выбранные в любом числе каким-нибудь родственником. Уличенное животное убивают и выбрасывают за пределы страны. Если же неодушевленный предмет лишит человека души, за исключением молнии и тому подобных перунов божеств, иными словами, если предмет своим падением убьет человека или человек сам па него упадет, пусть родст­венник выберет в судьи для этого дела своего самого близкого соседа и перед ним очистит себя и всю свою родню; виновный же предмет надо выбросить вон, как это было указано для животных.

Если, с другой стороны, обнаружена чья-нибудь смерть, но неясно, кто убийца, и даже после тщатель­ных розысков не смогут его найти, то вступают в силу те же самые запреты, что и в остальных случаях. Со­вершившего объявляют виновным в убийстве, решение суда провозглашается на рыночной площади: «Убивший такого-то осужден за убийство и не имеет доступа в свя­тилища и вообще в страну, где жил пострадавший; если он появится и будет опознан, он будет предан смертной казни и без погребения выброшен вон за пределы стра­ны пострадавшего». Пусть у нас действует один такой главный закон об убийстве.

Вот как до сих пор обстоит дело с такими вещами. Что же касается того, при каких условиях убийство какого-нибудь человека не ставится в вину убившему, то здесь пусть будет постановлено следующее: если кто ночью убьет вора, захватив его при попытке ограбить дом, тот невиновен; кто, обороняясь, убьет грабителя, тот невиновен; если кто-то пытается изнасиловать сво­боднорожденную женщину или отрока, того может невозбранно убить лицо, подвергнувшееся насилию, а также отец, брат или сын. Если муж застанет кого-ни­будь, пытавшегося изнасиловать его жену, то по закону он невиновен, коль скоро убьет насильника; если кто совершит убийство, защищая своего отца, не сделав­шего ничего нечестивого, или свою мать, детей, братьев, супругу, то он совершенно невинен.

Мы уже установили законы о воспитании и образо­вании живой души, делающих для нее приемлемой жизнь (для души, лишенной их, жизнь невозможна), а также относительно смертной казни, являющейся карой за насилие; сказано нами также о телесном уходе и вос­питании. Вслед за тем надо рассмотреть намеренные и невольные насильственные деяния, учиняемые друг другу людьми. Надо по мере сил определить, каковы они, сколько их [видов] и какие наказания были бы по­лезны в этих случаях. Вот о чем, видимо, правильно было бы установить дальше законы.

На втором месте после убийства всякий, даже самый неумный из законодателей, поставил бы ранения, а так­же повреждения, причиненные ранами. Как мы разли­чили разные виды убийства, так нужно различать и виды ранений: одни из них причиняются невольно, дру­гие — в состоянии ярости, третьи — под влиянием стра­ха, четвертые — с сознательным умыслом. Относительно всего этого надо предварительно сказать вот что: людям необходимо установить законы и жить по законам; иначе они ничем не будут отличаться от самых диких зверей. Причина здесь та, что природные свойства чело­века далеко не достаточны, чтобы распознать все по­лезное для человеческого общежития или, даже распо­знав это, всегда быть в состоянии осуществлять высшее благо и стремиться к нему. Прежде всего трудно рас­познать, что истинное искусство государственного прав­ления печется не о частных, но об общих интересах — ведь эта общность связует, частные же интересы раз­рывают государство — и что как для того, так и для дру­гого, то есть для общего и для частного, полезно, если общее устроено лучше, чем частное. Во-вторых, если даже кто и распознает, что от природы все это обстоит именно так, и усвоит это в достаточной мере на деле, то впоследствии, став неограниченным и самовластным главой государства, он ни в коем случае не сумеет остаться при этих взглядах и не сочтет нужным всю свою жизнь поддерживать в государстве общие нужды, предоставляя частным нуждам следовать за общими. Нет, его смертная природа всегда будет увлекать его к корысти и служению своим личным интересам. Безрас­судно избегая страданий и стремясь к удовольствиям, она поставит их выше того, что более справедливо и лучше. Себя самое она ввергнет в мрак и в конце кон­цов преисполнит всяческим злом и себя, и все госу­дарство в целом. Ведь если бы по воле божественной судьбы появился когда-нибудь человек, достаточно спо­собный по своей природе к усвоению этих взглядов, то он вовсе не нуждался бы в законах, которые бы им управляли. Ни закон, ни какой бы то ни было распо­рядок не стоят выше знания. Не может разум быть чьим-либо послушным рабом; нет, он должен править всем, если только по своей природе подлинно свободен. Но в наше время этого нигде не встретишь, разве что только в малых размерах. Поэтому надо принять то, что после разума находится на втором месте, — закон и по­рядок, которые охватывают своим взором многое, но не могут охватить всего. Все это было сказано с такой именно целью.

Теперь мы установим, чему должен подвергнуться или что должен уплатить человек, ранивший другого или нанесший ему какое-нибудь повреждение. У каж­дого вполне основательно возникнет здесь много вопро­сов: куда нанесена рана, кого ранили, как и когда — все надо им объяснить; ведь здесь есть несчетное количе­ство случаев, сильно отличающихся друг от друга. Пору­чить суждение обо всем этом судам невозможно; отнять у них это право тоже нельзя. Зато одно необходимо пре­доставить их решению, а именно: произошло ли дей­ствительно ранение, или его вовсе не было. Впрочем, ничего не предоставлять их усмотрению из вопросов о наказании и должной каре обидчику, но самому уста­новить законы о всех существенных и незначительных видах ранений тоже едва ли возможно.

Клиний. Что же нам на это сказать?

Афинянин. А вот что: часть вопросов надо предо­ставить судам; другую же часть им предоставить нель­зя, а надо самому установить здесь законы.

Клиний. О чем же надо установить законы и что можно передать на решение судей?

Афинянин. Правильнее всего было бы сказать вот что: в государстве, где негодные, безгласные суды, сами подрывающие свой авторитет, в тайне держат свои решения или, что еще более ужасно, выносят их не спо­койно, но среди страшного шума, точно в театре, поощ­ряя криками или порицая каждого из выступающих ораторов, — в таком государстве обычно создается труд­ное положение. Необходимость давать законы таким судам не приносит никакой радости. Однако если кто все-таки вынужден устанавливать законы для подоб­ного государства, нужно большую часть их подробно оговорить самому, судьям же предоставить установление наказаний лишь по самым пустячным делам. Зато в государстве, где суды по мере сил устроены надлежа­щим образом, где те, кто собирается стать судьями, хорошо воспитаны и их прошлое подвергнуто тщатель­ной проверке, там в большинстве случаев предоставле­ние судьям решения, какому наказанию должны подвергаться виновные, будет делом правильным и пре­красным. Поэтому нам нельзя сейчас поставить в упрек, что мы не даем им самых важных и многочисленных предписаний: ведь даже получившие не очень хорошее воспитание судьи могут сообразить, какое нужно уста­новить наказание за то или иное преступление, чтобы оно было достойно совершенного проступка и вызван­ного им страдания. А раз мы считаем судей, для кото­рых мы устанавливаем законы, ничуть не хуже тех, о которых сейчас сказали, то им можно предоставить весьма многое. Впрочем, как мы нередко указывали и как мы поступали раньше, устанавливая законы, надо и здесь дать общий обзор и типы взысканий, которые служили бы судьям образцами и препятствовали бы им выходить за пределы правосудия. Тогда это было пра­вильно; и теперь надо, поступив точно так же, снова вернуться к законам.

Иск по делам о ранении будет у нас установлен так: если (за исключением тех случаев, когда это допу­скается законом) кто с заранее обдуманным намерением хотел убить мирного обитателя, но не смог этого сде­лать, а лишь ранил его, такого человека, злонамеренно нанесшего рану, не стоит жалеть: без всякого зазрения совести его надо привлечь к суду точно так же, как и убийцу. Однако из уважения к его не совсем злой судь­бе и к божеству, которое смилостивилось над ним и над раненым, отвратив от одного из них смертельную рану, а от другого — проклятую участь и несчастье, в благо­дарность этому божеству, чтобы ему не противиться, надо избавить от смертной казни того, кто нанес рану, и заменить ее пожизненной высылкой в соседнее госу­дарство с сохранением права пользования всем принад­лежащим ему имуществом. Если же он нанес повреж­дение раненому, то обязан его возместить согласно оцен­ке суда, которому подлежит это дело. Это тот самый суд, куда поступило бы дело об убийстве, если бы пострадавший скончался от нанесенной раны. Если сын умышленно ранит своих родителей, а раб — своего гос­подина, то наказанием назначается смертная казнь. Если точно так же брат ранит брата или сестру или сестра — брата или сестру и будет доказана умышлен­ность нанесения раны, то наказанием назначается смертная казнь. Жена, ранившая с заранее обдуманным намерением убить своего мужа, или муж — свою жену, должны отправиться в вечное изгнание. Об имуществе изгнанного, если его сыновья или дочери малолетние, позаботятся опекуны и возьмут под опеку детей как сирот. Если же дети уже взрослые, то они наследуют собственность родителей, кто изгнан без обязательства содержать изгнанника. Если такое несчастье постигнет человека бездетного, то родственники изгнанника, вплоть до двоюродной степени родства с обеих сторон как по мужской, так и по женской линии, должны со­браться вместе и назначить наследника этого дома — одного из пяти тысяч сорока домов в государстве, — по­советовавшись со стражами закона и жрецами и при­няв в соображение следующее правило: ни один дом, из числа пяти тысяч сорока, не является собственностью его обитателя или его семьи, но скорее частной собст­венностью всего государства. А государственные дома должны быть по мере сил как можно более благочести­выми и счастливыми. Если какой-нибудь из этих домов впадает в такое нечестие и несчастье, что владелец не оставит в нем детей, будучи холостым или бездетным в браке, и в то же время будет изобличен в умышлен­ном убийстве или в ином преступлении против богов либо государства, за которое законом ясно определена смертная казнь, или будет отправлен в вечное изгна­ние, то по закону надо прежде всего совершить очище­ние этого дома и принести искупительные жертвы Зевсу. Затем домочадцы, как было только что сказано, должны собраться вместе со стражами законов и рассмотреть, какая семья в государстве снискала себе наилучшую славу своей добродетелью и счастливой судьбой, при­том, что в ней есть несколько детей: одного из этих детей надо сделать приемным сыном отца покойника и всех предков этого рода и дать ему доброе имя, дабы он при более счастливых предзнаменованиях, чем его отец, стал отцом семейства, домохозяином и заботли­вым исполнителем благочестивых священнодействий. Помолившись таким образом, его назначают законным наследником, а преступник остается без имени, без детей, без надела, коль скоро его постигло такое несча­стье.

Конечно, не у всего, что существует, предел сопри­касается с пределом: бывают промежутки, внедренные в пределы, предшествующие им и оказывающиеся ме­жду ними. То же самое можно сказать и о намеренных или невольных поступках, совершенных в состоянии ярости. Итак, если кто будет уличен в том, что именно в этом состоянии он нанес рану другому, то прежде всего он должен в двойном размере возместить ущерб, если рана излечима; если же неизлечима, он должен возместить ущерб в четверном размере. Если рана изле­чима, но раненый понес великий позор и поношение, виновный должен возместить ущерб в тройном размере. Если же ранение вредит не только пострадавшему, но и государству, так как раненый лишился возможности защищать родину от врагов, виновник, сверх осталь­ных наказаний, возмещает ущерб, нанесенный им госу­дарству: кроме собственной воинской повинности он несет ее также и за увечного, заместив его в военном строю. Если он не исполнит этого, любой желающий мо