Миф, младенчество и воображение

Тем не менее, Гигерих не разделяет научного подхода Фордхама так же, как он не разделял мифологической конкрет­ности Нойманна. Они оба, согласно Гигериху, по сути своей непсихологичны, поскольку тот и другой связаны с мифом о Великой Матери, исключающим все другие возможности: Нойманн — поскольку он вовлечен в борьбу Великой Матери и ге­роя, а Фордхам — потому, что он слишком увлечен героическим эго-перегруженным эмпирицизмом и, следовательно, отрезан от воображения и воображаемого.

Гигерих полагает, что понятие героического эго трагично, поскольку

"оно может лишь продолжать отделять, растворять, анализи­ровать и убивать, но оно не может обрести связанности не потому, что такая связанность вовсе невозможна, но потому что ей нет места в мифе, направленном на разделение и на­силие. Поле зрения, структурированное героическим архети­пом, — это война, противопоставление, борьба" (1975, с. 125).

Здесь, я подозреваю, Гигериху самому не удалось увидеть как раз достижение связанности, которая приводит героическое эго к обнаружению анимы-жертвы.

Преувеличено односторонняя деятельность героического эго действительно трагична. Но ни Фордхам, ни Нойманн не от­стаивают это, насколько я могу судить, и возможно, что Гиге­рих здесь раздул из мухи слона.

ЭГО КАК ВРАГ ВООБРАЖЕНИЯ

В своем эссе "Великая Мать, ее сын, ее герой и puer" (1973) Хиллман задается вопросом, следует ли всегда рассмат­ривать эго по отношению к матери; фактически он предпочитает считать, что необходимо рассматривать эго иначе, чем по отно­шению к архетипу матери, поскольку ребенка можно с легко­стью рассматривать как представление движения духа", и как единицу, стремящуюся отделиться от матери. Но в героических мифах герой непредставим без противопоставления Великой Богине в какой-либо форме. Для Хиллмана акт проявления эго при убийстве дракона интерпретируется в терминах убийства воображения, и это приводит к односторонности эго. Дракон — это воображаемая единица (как и герой), но именно герой до­минирует в нашем подходе к эго-сознанию и любви эго-сознания.

Хиллман утверждает, что героический образ мышления расщепляет дух и материю (представленные соответственно анимой-сокровищем и драконом-матерью). Это расщепление можно продемонстрировать тем, как аниму приходится с кровью отрывать от материнского материала. Хиллман противопоставляет этому возможность того, что материя и дух, совсем не будучи полярностями, фактически дополняют друг друга. Вначале можно сказать, что эта идея приводит к тому, что Хиллман "останавливает" рассказ о мифическом герое по достижении того момента, когда герой женится на плененной аниме или духе. Но останавливая рассказ на ключевом моменте, чтобы посмотреть, что же нам рассказывается и внушается,- это именно то, что Хиллман хочет,- нашего понимания, параллелизма и относитель­ности души. Каждый раз, когда история останавливается, можно увидеть, какой в ней разный эмоциональный накал. Рассказ может отражать один стиль функционирования эго, преобла­дающий в определенный момент, а потом ему на смену приходит другой стиль. Или же одновременно может действовать несколь­ко стилей эго.

Поскольку, продолжает Хиллман, большинство аналитиче­ских психологов понимают конфликт и борьбу противоположно­стей как основную предпосылку роста, то такую возможность для эго, как прямой и простой доступ к духу отрицают. Они требуют и настаивают на героической борьбе и драматизме и, следуя этой точке зрения, далекой от разделения с Великой Ма­терью, мы попадаем прямо в ее лоно-ловушку. Хиллман полага­ет, что путь к "разрешению" материнского комплекса состоит не в том, чтобы "отделиться от мамы, но чтобы отрезать антаго­низм, который делает меня героическим, а ее негативной" (там же, с. 98). Искажение наступает, когда мы предпочитаем ге­роический миф как модель для развития эго. Что произошло бы, спрашивает Хиллман, если бы мы не рассматривали развитие эго через героическую модель, предполагающую конфликт, силу и постоянный поиск света? Единственный ли это путь к созна­нию и к культуре?

Хиллман цитирует Юнга, чтобы проиллюстрировать это по­ложение: "К сожалению, однако, у героического подвига нет долговременных последствий. Снова и снова герой должен во­зобновлять борьбу, всегда используя символ освобождения от матери"(С\^ 5, para. 54). Значит, пока психотерапия продолжа­ет иметь дело с эго, речь всегда будет идти о матери, а не о душе. Например, само имя архигероя Геракла означает "слава Геры". Несмотря на ее попытку убить его при рождении, Геракл сам говорит, что именно Гера приводит его к геройским край­ностям. Поэтому путь развития эго направлен не от Великой Матери, но скорее к ней. Если понимать эго-комплекс как нечто возникающее из конфликта с Великой Матерью, тогда эго — это всего лишь "материнский комплекс в бандаже" (Хиллман, 1973, с. 107).

Итак, по Хиллману, следующего принципам архетипической психологии, героическое эго вовсе не является отделением от матери, а наоборот чем-то ведущим нас обратно к ней. Побочным эффектом этого процесса становится разрушение воображе­ния.

ЗАМЕЧАНИЕ 2

Находчивый ответ доводам Хиллмана мог бы основываться на том факте, что стили эго несут в себе элементы, соответст­вующие возрасту. То есть развитие и эго-сознание воздействуют друг на друга, так что глупо проводить раздел между личным развитием и развитием эго-сознания. Но, как мы видели, Хилл­ман и Гигерих уже отвергли такой подход как редукционист­ский.

Мне кажется, что нетерпение Хиллмана портит его доводы. Если бы он смог рассмотреть эго как нечто растущее в некото­рого рода способствующем окружении, тогда могли бы произой­ти другие вещи, на которые он надеется. Важно упомянуть это, пытаясь построить мостик между подходами школы Развития и Архетипической школы. Ибо многие согласятся с точкой зрения Хиллмана относительно того, что "подчеркнутая маскулинность подозрительна. Мы знаем, что это должно быть реакцией на фемининные склонности" (1973, с. 105). Мне кажется, что су­ществует нормальное для человека расщепление между желанием расти и желанием, или потребностью, к регрессии (см. ниже, с. 267). Мы можем сказать, вместе с Хиллманом, что чем больше человек проявляет геройства, тем больше он маменькин сын. Но также справедливо и то, что чем теснее инцестная связь с матерью, тем больше нужен герой, для того, чтобы при­вести в действие объектные отношения и становление отдельной личности.

Можно также сказать, что эго, занятое лишь отделением от матери с помощью побед над ней — это всего лишь фаза обыч­ного развития эго, которая характеризуется клейнианским тер­мином "параноидно-шизоидное состояние". Я говорю о том, что эго занимает позицию "либо-либо" (расщепление или шизоидное функционирование), реагируя на представление материнских преследований и угроз (параноидное функционирование). Эго, которое не деструктивно для воображения, — это эго, которое может функционировать на какой-то иной основе, отличной от либо-либо, и может справиться с амбивалентностью, эмоциональной текучестью и многогранной природой воображаемого мира. Такое эго разделяет характеристики депрессивного состоя­ния, при котором смешанные чувства относительно себя и других можно вынести, агрессию сдержать, фантазии об ущербе зале­чить, и восприятие матери как человека заменяет удобное рас­щепление ее на хорошую и плохую, когда только нападают на плохое и любят хорошее.

ЭГО КАК СОЮЗНИК ВООБРАЖЕНИЯ

Хиллман и Гигерих делали акцент на воображении и вооб­ражаемом так, как если бы они каким-то образом противопос­тавлялись эго-сознанию. С другой стороны, Плаут (1966) вы­двинул идею о том, что эго-сознание — это важная предпосылка для воображения, и последнее рассматривается как нечто отлич­ное от фантазии (в значении выражения нереализованных жела­ний). Плаут пришел к выводу о том, что "способность к конст­руктивному воображению тесно связана, если не идентична, спо­собности доверять"; эта способность зависит от качества эго-сознания и силы эго. И доверию, и способности к воображению могут нанести ущерб дефекты или проблемы в отношениях в раннем детстве. Плаут пришел к этим выводам после работы с пациентами, которые были явно неспособны к воображению.

Исследование Плаутом того, как эго переживает продукты воображения, основывается на более ранних исследованиях (1959), когда он пытался ответить на вопрос: кто или что пере­живает нечто до того, как эго установится? Теория Плаута со­стояла в том, что. телесные ощущения ребенка должны быть привязаны или привлекаться частями эго, которые он называл "зональными элементами эго". Со временем они начинают фор­мировать эго-сознание как таковое. Но если есть проблемы в отношениях в раннем детстве, тогда этого не происходит, и мы наблюдаем образование того, что Плаут, случайно используя тот же термин, что и Нойманн, назвал "аварийным эго". Оно ка­жется сильным, но в действительности оно просто очень хрупко и неспособно пропустить через себя или соотнестись с продукта­ми воображения. Они либо воспринимаются как нечто, подав­ляющее эго, либо становятся красивыми картинами, которыми можно потакать себе.

За зональными элементами Плаут видел "архаичное эго", которое присутствует с момента рождения, но которое никогда не становится сознательным. Архаичное эго продолжает сущест­вовать в течение всей жизни, и его не следует считать прена-тальным или примитивным. Плаут полагал, что эта идея подкре­пляется тем, что мы теперь знаем о деятельности младенцев (см. выше, с. 126).

Я бы выбрал две черты из доводов Плаута, которые под­крепляют мою идею о глубинном аналитическом психологиче­ском подходе к эго. Во-первых, архаичное эго имеется с момен­та рождения. Это нечто, что существует в течение всей жизни, во многом так же, как первичные и вторичные процессы сосуще­ствуют, по общему мнению, в теории Фрейда. Во-вторых, что существуют огромные различия в качестве эго-сознания в зави­симости от того, на какой зоне сосредоточено внимание. Я хочу подчеркнуть идею различных стилей эго.

Когерентное центральное эго должно установиться для того, чтобы пропускать, ассимилируя, поток содержаний из внутрен­него во внешний мир. Тогда истинное воображение расцветет в противовес относительно пассивному фантазированию, при кото­ром ментальное содержание не принадлежит человеку, но просто приходит к нему. Эта пассивность — форма умопомешательства, которое возникает вследствие дефекта эго-сознания, вызванного отсутствием ощущения содержания в материнском окружении.

Плаут полагал, что его формулировки соответствовали идее Юнга о трансцендентной функции в том плане, что проницаемое эго находится посередине между индивидуальностью человека и его связью с бессознательной коллективностью. Он комментиро­вал, что в развитии мысли Юнга, видимо, произошло изменение между написанием "Трансцендентной функции" в 1916 году и "Mysterium Coniunctionis" в 1955-1956 гг. В ранней работе Юнг определяет две дополняющие друг друга функции эго — эго дает возможность плавно переходить от одного материала к другому посредством творческой формулировки и, кроме того, дает необ­ходимое понимание такого материала. В более поздней работе Юнг говорит о необходимости сдвига от "чисто перцептивной, т.е. эстетической позиции к позиции суждения" и замечает, что это "совсем не просто". По мнению Плаута, Юнг считает, что эго должно независимо судить о внутреннем содержании, но в то же время отказаться от такого контроля, при котором это внутреннее содержание не могло бы раскрыться.

Содействуя развитию эго-сознанию аналитик, по мнению Плаута, играет роль аналогичную роли матери. Он обеспечивает окружение (сеттинг), которое может содержать возбуждающие переживания и дать им возможность быть ощутимыми и разде­ленными, а также помогает найти и развить образную систему, которая, будучи выражена словами, становится связанной с соз­нательной частью эго. Эту последнюю функцию можно рассмат­ривать как передачу пациенту части эго.

Предположение Плаута состоит в том, что мать/аналитик одалживает свое эго ребенку/пациенту, чтобы он мог свести захватывающие переживания в центральное эго и тем самым ощутить единство. Отсюда следует, что то, что лежит за преде­лами границ эго — ту часть психологических переживаний, ко­торую так ищут Хиллман и Гигерих — теперь можно обсуждать реалистически. Плаут отделяет этот реализм от "совместного энтузиазма по поводу интересных образов (фантазии), которые не обязательно тесно связаны с сердцевиной эго" (1966, с. 136).