IV. Городская Средневековая драматургия

 

Фарс «Господин Пателен»

 

[Проныра-стряпчий Пателен сумел ловко выманить у богатого суконщика шесть локтей сукна; вместе с тем он подслушал пере­бранку купца с его батраком Тибо-пастухом, потихоньку воровав­шим из доверенного ему стада овец. Услышав, что хозяин хочет подать на нерадивого батрака в суд, Пателен пригласил последнего к себе домой и предложил ему защищать его на суде; пастух согла­сился на предложенные ему условия.].

Пателен.

...Согласен ли во имя блага

Ты врать под строгою присягой,

Чтоб обмануть коронный суд?

Во-первых, как тебя зовут?

Пастух.

Тибо, а кличка — Козопас.

Пателен.

А сколько взял ты про запас
Всего овец из поголовья?

Пастух.

Я брал, что нужно

В три года только тридцать

штук, Не больше.

Пателен.

Верно, милый друг,

Процент законный и приличный;

Дело твое пойдет отлично, Т

ы сможешь ли начистоту

Свою заверить правоту?

Найдется ль у него свидетель?

Пастух.

Святой Марии добродетель!

В свидетелях нет недостатка!

И не один, а два десятка,

Все на меня покажут смело.

Пателен.

Вот это портит твое дело.

Ты должен притвориться так,

Что ты, Тибо, круглый дурак

И что со мной ты не знаком

Пастух.

Упаси Бог!

Пателен

И стой на том!

Молчи, не то, брат, худо будет:

Сболтнешь — и в миг тебя засудят

У нас судейские не шутят,

Сам не заметишь, как обкрутят.

Пойми ты, голова баранья,

Ты должен приложить старанья,

Чтобы ни слова не сказать

А если очень уж к тебе

Пристанут — ты одно лишь «бе»

Тверди, как твой баран! На случай,

Коль скажут вдруг: «Козел вонючий,

Ужели насмех добрым людям

Глумишься ты над правосудьем!

Ведь это нагло и зазорно!» —

Так ты все «бе» тверди упорно!

Тогда-то слово я возьму

И объясню им, что к чему:

Что он, живя в среде овечьей,

Отвык от речи человечьей

И выступает пред судом,

Как будто пред своим скотом.

Пастух.

Понять не трудно, в чем тут суть.

Я с делом справлюсь как-нибудь,

Уж как смогу, так постараюсь!

Пателен.

А за удачу я ручаюсь!

И даже, если я тебе

Скажу что-либо, только «бе»

Ты отвечать мне будешь!

 

[Придя в суд, пастух точно последовал совету Пателена, отве­чая на все вопросы одним блеянием. Между тем суконщик, узнав неожиданно в почтенном судейском обманувшего его мошенника, пришел и сам в замешательство: начав жаловаться на батрака, он незаметно переходит к пропавшему у него сукну, сбивая с толку судью и производя на него впечатление человека не в своем уме.]

 

Судья.

Молчать! Чтоб черт вас всех побрал!

Не место здесь для ваших склок,

Сейчас же в самый краткий срок

Мне изложите все, как есть.

Пателен

Он с толку сбился, ваша честь,

И потерял рассказа нить.

Ему должны мы пособить —

Стоит болваном из болванов.

Судья.

С чего ж начать? Начнем с баранов!

Что было с ними?

Суконщик.

Шесть локтей

За девять франков взял злодей!

Судья.

Друг, тут не Праздник Дураков!

Иль может быть ты сам таков?

Пателен.

По-моему, он вас дурачит!

За честной рожей хитрость прячет!

Не дать ли слово стороне Противной?

Судья.

Правильно вполне, Ответствуй!

Пред тобою власть! Кто ты такой?

Пастух.

Бе!

Судья.

Вот напасть!

Послушай, я ведь не коза!

Скажи...

Пастух.

Бе!

Судья.

Разрази гроза... Наглец, бездельник, ты * дурить...

Пателен

Он озверел и говорить

Способен только со зверьем!

Суконщик.

Опять он ставит на своем!

Да вы сукно мое забрали,

Ах, сударь, если бы вы знали,

Какие жулики они!

Судья.

Но-но! Поменьше болтовни!

От главного не отклоняясь,

Скажи, как было!

Суконщик.

Этот бездельник, вор и плут,

Что обмануть желает суд;

Служить мне верно обещался

За шесть монет, как нанимался;

Три года протекло с тех пор,

Как стал слугой мне этот вор;

Был договор у нас, овец

Моих он как родней отец

Должен беречь и за убытки

Нести ответ; но все попытки

Напрасны; ни денег, ни шерсти

Я не видал, скажу по чести.

Он стриг себе всю шерсть овечью

И овцам наносил увечья,

Им палкой череп расшибал,

И резал их, и мясо жрал,

Мозги им выбивал нещадно,

А как сукна накрал изрядно,

Скрылся и с шерстью, и с деньгами,

А я за ним целыми днями

Бегаю, но не тут-то было...

Судья

Не понять ни уха, ни рыла!

Ты околесицу несешь!

Тут капли смысла не найдешь...

То так, то сяк... Скажи яснее,

Сам черт себе сломает шею

С таким рассказом: то сукно,

То овцы... Ясно мне одно, —

Что это все весьма неясно.

Пателен

Мне ж истина видна прекрасно:

Он хочет пастуха обмерить!

Суконщик

Не надо негодяю верить!

Мои слова честней молитв —

Я знаю сам, где что болит,

Никто не знает так, как я!

Сукно ты спрятал у себя...

Судья

Да что с ним?

Суконщик

Больше ничего,

Как ложь, грабеж и воровство!

Довольно, я теперь решил

Молчать, покуда хватит сил.

А вы судите, как хотите!

Судья.

Нет, показанье вы дадите!

(К Пателену.) А вы готовьте заключенье!

Пателен

Пастух несчастный, к сожаленью, У

малишенному подобен

И отвечать нам неспособен.

Но я затем пришел сюда,

Чтоб с позволения суда

Встать за него...

Судья

Вы за него

Ответите? Но для чего?

Ведь это дело вам небольшое.

Какая польза вам?

Пателен

Душою клянусь, пусть бедная душа

Не принесет мне ни гроша,

Но я распутать мешанину

Возьмусь, как должно хрестьянину,

А то несчастный дуралей

Погрязнет в глупости своей.

Не защити его закон,

Издержки все заплатит он.

Скажи, мой друг…

Пастух

Бе!

Пателен

Что такое? Спаси нас небо пресвятое!

Он ничего не разумеет.

Пастух

Бе!

Пателен

Только по-бараньи блеет!

Дай хоть какой-нибудь ответ!

Пастух

Бе!

Пателен

Говори да или нет!

Ну, понял? Говори теперь!

Пастух

Бе!

Пателен

Но от слов твоих, поверь,

Зависит дела разрешенье!

Пастух

Бе!

Пателен

Слабоумный от рожденья!

Дурня терпеть нельзя в собранье!

В стадо прогнать его баранье,

Оно так правильнее будет!

Суконщик.

Он дурачок? Пусть бог рассудит,

Он, кажется, умнее многих!

Пателен

Пусть стережет четвероногих!

Среди скотов он точно свой,

А меж людей совсем чужой,

Прошу туда его отправить!..

 

[Судья следует совету адвоката и отказывает суконщику в иске против «слабоумного». Обиженный и дважды обманутый купец ухо­дит ни с чем, но, когда Пателен хочет получить гонорар от своего подзащитного, он узнает, что имел дело со способным учеником.]

 

Пателен.

Ну-с, Аньоле?

Пастух

Бе!

Пателен.

Все в порядке!

Пастух.

 

Бе!

Ты можешь больше не бояться.

Пастух.

Бе!

Пателен.

Не к чему тебе ломаться.

Плати!

Пастух.

Бе!

Пателен.

Мы никак не скроем,

Что ты был истинным героем!

Уж как противник ни старался,

Ты превосходно отпирался.

Не прыснул со смеху ни разу.

Пастух.

Бе!

Пателен.

Давай кончим без отказу!

Я тороплюсь — платить изволь!

Пастух.

Бе!

Пателен.

Он вошел, однако, в роль!

Хоть блеешь ты весьма чудесно,

Но расплатиться нужно честно,

Мне твои овцы надоели – Плати!

 

Пастух.

Бе!

Пателен.

Что ты в самом деле?

Ты шутку хочешь продолжать?

Клянусь, что я не стану ждать,

Ты слышишь! Деньги нужны к спеху, Давай!

Пастух.

Бе!

Пателен.

Вот нашел потеху!

Ужель мне толку не добиться?

Пастух.

Бе!

Пателен.

Жулик! Мог бы постыдиться!

Пред кем ты строишь дурака там?

Не пред судьей, пред адвокатом!

Плати без «бе» и без заминки.

Пастух.

Бе!

Пателен.

Брось дурацкие ужимки!

Опомнись — я ведь твой спаситель!

Я твой заступник, твой учитель!

Так где же выполненье сделки?

Пастух.

Бе!

Пателен

Нет, меня с моей тарелки

Он кормит! До чего дошел!

Я! Чтоб меня учил козел

Блудливый, чтобы надо мной

Глумился он!

Пастух.

Бе!

Пателен.

Боже мой!

А, впрочем, все теперь понятно,

Ты пошутил! Очень приятно!

Пойдем поужинаем вместе!

Пастух.

Бе!

Пателен.

Он трижды прав, клянусь я честью!

Что делать! Яйца учат кур.

Я самый хитрый бедокур,

Пройдоха, ярмарочный плут,

Что обманул бы страшный суд,

Я над сутягами сутяга,

И вдруг — такая передряга!

Последний шут меня дурачит!

Ты знаешь ли, что это значит?

Сюда! Эй, стража городская!

Пастух.

Бе!

Пателен.

Повешен буду пускай я,

Если сержант не заберет

Тебя, в тюрьму не отведет,

И там тебя сгноят, схоронят!

Пастух (убегая).

Сначала пусть меня догонят!

(Пер. А. Арго и Я. Соколовой)

V. ПОЭЗИЯ ВАГАНТОВ XII-XIII ВЕКОВ

Вальтер Шатильонский (1135—1200)

 

Обличение Рима

 

Обличить намерен я лжи природу волчью:

Часто, медом потчуя, нас питают желчью,

Часто сердце медное златом прикрывают,

Род ослиный львиную шкуру надевает.

С голубиной внешностью дух в разладе волчий:

Губы в меде плавают, ум же полон желчи.

Не всегда-то сладостно то, что с медом схоже:

Часто подлость кроется под атласной кожей.

Замыслы порочные скрыты речью нежной,

Сердца грязь прикрашена мазью белоснежной.

Поражая голову, боль разит все тело;

Корень высох — высохнуть и ветвям приспело.

Возглавлять вселенную призван Рим, но скверны

Полон он, и скверною все полно безмерной —

Ибо заразительно веянье порока.

И от почвы гнилостной быть не может прока.

Рим и всех и каждого грабит безобразно;

Пресвятая курия - это рынок грязный!

Там права сенаторов продают открыто,

Там всего добьешься ты при мошне набитой.

Кто у них в судилище защищает дело,

Тот одну лишь истину пусть запомнит смело:

Хочешь дело выиграть — выложи монету:

Нету справедливости, коли денег нету.

Есть у римлян правило, всем оно известно:

Бедного просителя просьба неуместна.

Лишь истцу дающему в свой черед дается —

Как тобой посеяно, так же и пожнется.

Лишь подарком вскроется путь твоим прошеньям.

Если хочешь действовать — действуй подношеньем.

В этом — наступление, в этом. — оборона:

Деньги ведь речистее даже Цицерона.

Деньги в этой курии всякому по нраву
Весом, и чеканкою, и сверканьем сплава.
В Риме перед золотом клонятся поклоны.
И уж, разумеется, все молчат законы.

Ежели кто взяткою спорит против права —

Что Юстиниановы все ему уставы?[242]

Здесь о судьях праведных нету и помина —

Деньги в их суме — зерно, а закон — мякина.

Алчность желчная царит в Риме, как и в мире:

Не о мире мыслит клир, а о жирном пире;

Не алтарь в чести, а ларь там, где ждут подарка,

И серебряную чтут марку вместо Марка[243].

К папе ты направился? Ну так знай заране:

Ты ни с чем воротишься, если пусты длани.

Кто пред ним с даянием появился малым, —

Взором удостоен он будет очень вялым.

Не случайно папу ведь именуют папой:

Папствуя, он хапствует цапствующей лапой.

Он со всяким хочет быть в пае, в пае, в пае —

Помни это каждый раз, к папе приступая.

Писарь и привратники в этом с папой схожи,

Свора кардинальская не честнее тоже.

Если, всех обславивши, одного забудешь, —

Всеми разом брошенный, горько гибнуть будешь.

Дашь тому, дашь этому, деньги в руку вложишь,

Дашь, как можешь, а потом дашь и как не можешь.

Нас от многоденежья славно в Риме лечат:

Здесь не кровь, а золото рудометы мечут.

К кошельку набитому всем припасть охота;

Раз возьмут и два возьмут, а потом без счета.

Что считать на мелочи? Не моргнувши глазом,

На кошель навалятся и придушат разом.

Словно печень Тития[244], деньги нарастают:

Расточатся, явятся и опять растают.

Этим-то и кормится курия бесстыдно:

Сколько ни берет с тебя, все конца не видно.

В Риме все навыворот к папской их потребе:

Здесь Юпитер под землей, а Плутон — на небе.

В Риме муж достойнейший выглядит не лучше,

Нежели жемчужина средь навозной кучи.

Здесь для богача богач всюду все устроит

По поруке круговой: рука руку моет.

Здесь для всех один закон, бережно хранимый:

«Ты мне дашь — тебе я дам», — вот основа Рима!

(Пер. О. Румера и М. Гаспарова)

9. Архипиит Кельнский (середина XII века)

ИСПОВЕДЬ

 

Осудивши с горечью жизни путь бесчестный,

Приговор ей вынес я строгий и нелестный;

Создан из материи слабой, легковесной,

Я — как лист, что по полю гонит ветр окрестный.

Мудрецами строится дом на камне прочном,

Я же легкомыслием заражен порочным,

С чем сравнюсь? С извилистым ручейком проточным,

Облаков изменчивых отраженьем точным.

Как ладья, что кормчего потеряла в море,

Словно птица в воздухе на небес просторе,

Все ношусь без удержу я себе на горе,

С непутевой братией никогда не в ссоре.

Что тревожит смертного, то мне не по нраву;

Пуще меда легкую я люблю забаву;

Знаю лишь Венерину над собой державу;

В каждом сердце доблестном место ей по праву.

Я иду широкою юности дорогой

И о добродетели забываю строгой,

О своем спасении думаю не много

И лишь к плотским радостям льну душой убогой.

Мне, владыка, грешному, ты даруй прощенье:

Сладостна мне смерть моя, сладко умерщвленье;

Ранит сердце чудное девушек цветенье;

Я целую каждую — хоть в воображенье!

Воевать с природою, право, труд напрасный.
Можно ль перед девушкой вид хранить бесстрастный?
Над душою юноши правила не властны:
Он воспламеняется формою прекрасной..

Кто не вспыхнет пламенем средь горящей серы?

Сыщутся ли в Павии чистоты примеры?

Там лицо, и пальчики, и глаза

Венеры Соблазняют юношей красотой без меры.

Ипполита[245] в Павии только поселите —

За день все изменится в этом Ипполите;

Башни Добродетели там вы не ищите;

В ложницу[246] Венерину все приводят нити.

Во-вторых, горячкою мучим я игорной,

Часто ей обязан я наготой позорной.

Но тогда незябнущий дух мой необорный

Мне внушает лучшие из стихов бесспорно.

В-третьих, в кабаке сидеть и доселе было

И дотоле будет мне бесконечно мило,

Как увижу на небе ангельские силы

И услышу пенье их над своей могилой.

В кабаке возьми меня, смерть, а не на ложе!

Быть к вину поблизости мне всего дороже;

Будет петь и ангелам веселее тоже:

«Над великим пьяницей смилуйся, о Боже!»

Да, хмельными чашами сердце пламенится;

Дух, вкусивший нектара, воспаряет птицей;

Мне вино кабацкое много слаще мнится

Вин архиепископских, смешанных с водицей.

Вот, гляди же, вся моя пред тобою скверна:

О которой шепчутся вкруг тебя усердно;

О себе любой из них промолчит, наверно,

Хоть мирские радости любы им безмерно.

Пусть в твоем присутствии, не тая навета,

И словам господнего следуя завета,

Тот, кто уберег себя от соблазнов света,

Бросит камень в бедного школяра-поэта.

Пред тобой покаявшись искренне и гласно»
Изрыгнул отраву я, что была опасна;
Жизни добродетельной ныне жажду страстно...
Одному Юпитеру наше сердце ясно.

С прежними пороками расстаюсь навеки;
Словно новорожденный, подымаю веки,
Чтоб отныне, вскормленный на здоровом млеке,
Даже память вытравить о былом калеке.

К кельнскому избраннику просьба о прощенье;
За мое раскаянье жду я отпущенья;
Но какое б ни было от него решенье,
Подчиниться будет мне только наслажденье.

Львы и те к поверженным в прах не без пощады;

Отпустить поверженных львы бывают рады;

Так и вам, правители, поступать бы надо:

Сладостью смягчается даже горечь яда.

(Пер. О. Румера)

Безымянные поэты (XII век)

ОРДЕН ВАГАНТОВ

 

«Эй, — раздался светлый зов, —

началось веселье!

Поп, забудь про Часослов![247]

Прочь, монах, из кельи!»

Сам профессор, как школяр,

выбежал из класса,

ощутив священный жар

сладостного часа.

 

Будет ныне учрежден

наш союз вагантов

для людей любых племен,

званий и талантов.

Все — храбрец ты или трус,

олух или гений —

принимаются в союз

без ограничений.

 

«Каждый добрый человек, —

сказано в Уставе, —

немец, турок или грек,

стать вагантом вправе».

Признаешь ли ты Христа,

это нам не важно,

лишь была б душа чиста,

сердце не продажно.

 

Все желанны, все равны,

к нам вступая в братство,

невзирая на чины,

титулы, богатство.

Наша вера — не в псалмах!

Господа мы славим

тем, что в горе и в слезах

брата не оставим.

 

Кто для ближнего готов

снять с себя рубаху,

восприми наш братский зов,

к нам спеши без страху!

Наша вольная семья —

враг поповской швали.

Вера здесь у нас —

своя, здесь — свои скрижали![248]

 

Милосердье — наш закон

для слепых и зрячих,

для сиятельных персон

и шутов бродячих,

для калек и для сирот,

тех, что в день дождливый

палкой гонит от ворот

поп христолюбивый;

 

для отцветших стариков,

для юнцов цветущих,

для богатых мужиков

и для неимущих,

для судейских и воров,

проклятых веками,

для седых профессоров

с их учениками,

 

для пропойц и забулдыг,

дрыхнущих в канавах,

для творцов заумных книг,

правых и неправых,

для горбатых и прямых,

сильных и убогих,

для безногих и хромых

и для быстроногих.

 

Для молящихся глупцов

с их дурацкой верой,

для пропащих молодцов,

тронутых Венерой,

для попов и прихожан,

для детей и старцев,

для венгерцев и славян,

швабов и баварцев[249].

 

От монарха самого

до бездомной голи —

люди мы и оттого

все достойны воли,

состраданья и тепла

с целью не напрасной,

а чтоб в мире жизнь была

истинно прекрасной.

 

Верен Богу наш союз,

без богослужений

с сердца сбрасывая груз

тьмы и унижений.

Хочешь к всенощной пойти,

чтоб спастись от скверны?

Но при этом по пути

не минуй таверны.

 

Свечи яркие горят,

дуют музыканты:

то свершают свой обряд

вольные ваганты.

Стены ходят ходуном,

пробки — вон из бочек!

Хорошо запить вином

лакомый кусочек!

Жизнь на свете хороша,

коль душа свободна,

а свободная душа

Господу угодна.

Не прогневайся, Господь!

Это справедливо,

чтобы немощную плоть

укрепляло пиво.

 

Но до гробовой доски

в ордене вагантов

презирают щегольски р

азодетых франтов.

Не помеха драный плащ,

чтоб пленять красоток,

а иной плясун блестящ

даже без подметок.

 

К тем, кто бос, и к тем, кто гол,

будем благосклонны:

на двоих — один камзол,

даже панталоны!

Но какая благодать,

не жалея денег,

другу милому отдать

свой последний пфенниг!

 

Пусть пропьет и пусть проест,

пусть продует в кости!

Воспретил наш манифест

проявленья злости.

В сотни дружеских сердец

верность мы вселяем,

ибо козлищ от овец

мы не отделяем.

(Пер. Л. Гинзбурга)

 

ТЕМА 9