Особенности творчества композитора

Основная задача, которую выполняет композитор — это перевод своих мыслей и чувств в знаковую форму, т. е. в те нотные знаки, в которых объективируются, закрепляются его переживания, выражающие его, данного композитора, отношение к миру. Мастерство и талант композитора заключаются в его умении найти не только художественно ценное содержание образа, но и способности воплотить это содержание в адекватной форме, которая затем будет раскодироваться сначала исполнителем, а затем и слушателем музыкального произведения. Здесь должны быть соблюдены два важных психологических условия.

Первое из них заключается в том, что композитор должен уметь войти в жизнь изображаемых им героев, стать на их точку зрения и смотреть на мир их глазами. В этом случае деятельность композитора сродни работе актера, перевоплощающегося в своего персонажа. В письме брату Модесту П. Чайковский пишет: «Когда дошел до смерти Германна и заключительного хора, то мне до того стало жаль Германна что я вдруг начал сильно плакать. Это плакание продолжалось ужасно долго и обратилось в небольшую истерику... Оказывается, что Германн не был для меня только предлогом писать ту или другую музыку, а все время настоящим, живым человеком, притом очень мне симпатичным» (187. С. 447–448).

Р. Вагнеру принадлежит мысль о том, что художник сможет достичь убедительности в изображении лишь тогда, когда он сам в состоянии с полным сочувствием перевоплотиться в изображаемые им существа. Работая над оперой «Жизнь за царя» Глинка так описывал один из эпизодов своего творческого процесса: «Сцену Сусанина в лесу с поляками я писал зимою. Всю эту сцену прежде, чем я начал ее писать, я часто с чувством читал вслух и так живо переносился в моего героя, что волосы у самого меня становились дыбом и мороз подирал по коже» (56. С. 109).

Знаменитое свидетельство Флобера: «Меня увлекают, преследуют мои воображаемые персонажи, вернее, я сам перевоплощаюсь в них. Когда я описывал отравление Эммы Бовари, у меня во рту был настоящий вкус мышьяка, я сам был так отравлен, что у меня два раза подряд сделалось расстройство желудка, самое реальное...» (182. Т. 5. С. 275).

Второе важное условие создания художественного произведения — умение автора отделиться от своего героя и посмотреть на него со стороны.

Известно, что рождение ребенка заканчивается отрезанием пуповины. С этого момента он начинает жить самостоятельной жизнью. То же самое происходит и в художественном творчестве. «В "отделении образа от себя", "отрезании пуповины", в объективации создаваемого артистом персонажа и заключается сама суть творческого акта, его специфическая трудность» (101. С. 66).

Отделение образа от себя мы видим и у писателей, и у композиторов, и у актеров. При этом создатель художественного произведения может как бы отступить на шаг и посмотреть на свое детище со стороны, глазами непредвзятого критика. В процессе такой объективации происходит как бы расщепление внимания и творец становится одновременно и слушателем, и зрителем своего произведения. В письме к брату Модесту от 27 мая 1878 г. П. Чайковский пишет: «Вечером вчера сыграл чуть не всего "Евгения Онегина". Автор был и единственным слушателем. Совестно признаться, но так и быть, тебе по секрету скажу. Слушатель до слез восхищался музыкой и наговорил автору тысячу любезностей» (187. С. 285–286).

«Рахманинов, играя по партитуре, — пишет А. Херст, — на моих глазах импровизируя клавир, пояснял мне развитие своей мысли, и мне казалось, что я присутствую при моменте творчества. Особенно меня поразило то, что он как будто утратил чувство своего "я" и говорил о творце "Всенощной" в третьем лице: "Посмотрите, что он здесь делает! Слушайте — он здесь вводит голоса мальчиков"» (44. т. 2. С. 325).

Чарли Чаплин в своей биографии пишет о просмотре фильма «Огни рампы», устроенного для прессы: «После завершения работы над фильмом прошло достаточно времени, я уже отошел от него и мог смотреть его вполне объективно, и должен сознаться, что он меня тронул» (189. С. 464).

Г.М. Цыпин в своей книге «Музыкант и его работа» приводит свидетельство о курьезе, связанном с видным пианистом конца XIX — начала XX столетия В. Пахманом. Рассказывают, что выступая на концертах, этот пианист иной раз прерывал свою игру и, обращаясь к залу, спрашивал своих слушателей: «Послушайте, не правда ли, выразительно прозвучала сейчас у Пахмана эта фраза?» Вслед за этим фраза, понравившаяся самому пианисту, исполнялась повторно — дабы ее оценили те, кому не удалось этого сделать с первого раза. И что интересно: «звучало» у Пахмана, по свидетельству мемуаристов, действительно очень выразительно (185. С. 245).

Пушкин, окончив трагедию «Борис Годунов», пишет в письме к Вяземскому: «Трагедия моя окончена, я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши, и кричал: "Ай да Пушкин, ай да сукин сын"» (147. С. 239).

Можно рассматривать подобные примеры как своеобразную самовлюбленность композитора и исполнителя в то, что они сотворили и исполнили. Но, думается, настоящий Мастер имеет все основания для того, чтобы гордиться своим творением. Здесь мы имеем пример объективации, когда художник обрезает пуповину, связывающую его со своим собственным детищем, и он может посмотреть на содеянное им со стороны.

Владение творческим процессом у художника любой специализации связано также с состоянием внутреннего спокойствия и уравновешенности. Душевный подъем, бури страстей, или же переживание глубокого трагизма, выражаемые или на сцене, или в романе, или в звуках симфонии, создаются не тогда, когда творец их сам непосредственно переживает, но тогда, когда он отходит от них, смотрит на них со стороны спокойным взором. П.И. Чайковский в письме к Н.Ф. фон-Мекк пишет: «Для артиста в момент творчества необходимо полное спокойствие. В этом смысле художественное творчество всегда объективно, даже и музыкальное. Те, которые думают, что творящий художник в моменты аффектов способен посредством своего искусства выразить то, что он чувствует, ошибаются. И печальные, и радостные чувства выражаются, так сказать, ретроспективно» (186. Т. 1. С. 371–372).

Аналогична мысль из дневника Стендаля: «Минута, когда я сам наиболее взволнован, вовсе не является той минутой, когда я могу написать вещи, наиболее волнующие зрителя... Лучшими являются те минуты, когда вы ощущаете физическое спокойствие и ясность духа, — вот когда вы в состоянии написать самые волнующие вещи» (169. Т. 14. С. 105–106).