Что же именно не так с интернетом.

Во-первых, существование и последствия сетизма, достаточно реального интернетовского лобби. Это лобби или движение выразилось впервые в таких группах, как Electronic Frontier Foundation, и таких официальных комиссиях, как комиссия Мартина Бангеманна, которая первой сформулировала основные положения политики Европейского Союза. Не существует какого-либо официального или исчерпывающего утверждения сетизма как идеологии, но два документа подходят к этому близко: «Киберпространство и Американская мечта: Великая хартия вольностей для Века знания», написанный при участии Элвина Тоффлера и «Люди и общество в Киберпространстве» Дж. А. Кейворта из Фонда прогресса и свободы.

Сетизм плох в силу своего насильственного экспансионизма. Не существует никакого имманентного или неизбежного технического или исторического движения к единой коммуникационной сети. Напротив: никогда раньше в истории не было технически возможным существование такого количества разрозненных сетей. Сегодня не только правительство, но и бизнесмены, общественные движения, интеллектуалы и художники — все хотят обложить нас Сетью. Очевидно, что это широкое движение не сводится к поиску прибыли (хотя дурна и бесприбыльная Сеть), Это навязывание себя, универсализм, экспансионизм, принуди­тельность, основополагающая несвобода выхода — вот что делает либеральные структуры дурными.

Основополагающая модель Сети взята из классического либерализма: это электронный свободный рынок, основанный на принципах «laissez-fair, laissez-aller». [Сетевые] активисты в США прямо ссылаются на англо-американскую либеральную традицию — смотри любой выпуск Wired, самого влиятельного периодического издания в мире новых СМИ. Эта традиция определяет свое отношение к государству: государство мыслится как ночной сторож в электронной форме, регуляция — минимальна. С точки зрения этики вся эта модель — ниже всякой критики. Сеть воздействует на других людей, не только на своих пользователей, поэтому пользователи не имеют права сами устанавливать правила. Никакое внутреннее регулирование (или его отсутствие) в качестве замены внешнего регулирования не может быть оправдано a priori.

Полезно теперь кратко охарактеризовать черты и цели либерализма. Он стремится: а) увеличить взаимодействие; б) увеличить число взаимодействующих; в) увеличить число затронутых каждым взаимодействием и г) увеличить область, в которой взаимодействие происходит. Создавая цепочки взаимодействий, он транслирует причину и следствие — коллективизирует действие.

Вы не можете, например, улучшить условия жизни крестьянской бедноты в Эфиопии своей индивидуальной стратегией покупок. Вы не обладаете индивидуальным контролем над экономикой, в которой вы живете, и, следовательно, индивидуальным контролем над своей жизнью. Подобным образом вы не имеете индивидуального контроля над интернетом и, следовательно, не можете принимать моральных решений относительно него. Это то, что делает либерализм и его структуры неэтичными: они уничтожают моральную автономию субъекта. Если можно доказать, что Сеть — либеральна, можно доказать, что она неэтична.

Для киберидеологии, однако, величайшим преимуществом интернета является то, что он извлекается из либеральных моделей. Либералы рассматривают идеи и мнения в качестве предметов обмена: если у либерала есть какое-то мнение, он (или она) непременно хочет «выразить его» и обменяться им с другими. Приоритет диалога и общения в неолиберальных теориях (таких, как этика коммуникации) параллелен приоритету рыночного обмена в классическом либерализме. (В этом смысле этика коммуникации и этика диалога уже установили политические рамки для киберпространства.) Информационное общество является либеральным обществом гиперобмена: граждане передают, принимают и перенаправляют поток идей и мнений. Бесспорно, что только Интернет (или что-то подобное ему) может сделать это возможным, что, однако, не обеспечивает его моральной или политической правоты.

Этика коммуникации

В чем состоит фундаментальная порочность коммуникации и диалога? Почему обмениваться идеями — плохо? Ответ: потому что ложны исходные предпосылки. Либеральная модель диалога и коммуникации исходит прежде всего из того, что все идеи одинаковы (одна идея по способам обращения с ней подобна любой другой); во-вторых, она предполагает, что от обмена идеи получают пользу. Идеи не являются какими-то единицами наподобие кирпичей, и они не получают пользу от того, что передаются. Чтобы понять, в чем ошибка, нужно просто подразделить идеи на две простые категории: планы и аргументы [в споре]. «Планы» являются предложениями по изменению; аргументы суть идеи, предлагаемые, чтобы воспрепятствовать осуществлению планов. Обмен идеями приносит пользу аргументам (и консерватизму); обособление идей приносит пользу планам (и изменениям). Нет необходимости исследовать здесь «истинную природу идей»: эти две категории корректно описывают, по крайней мере, некоторую политическую реальность. Почти любая газета и любые телевизионные новости покажут нам, как тот или иной политик приводит аргументы против инноваций. Участие в диалоге как универсальное моральное предписание — неэтично. Не всякое общение благотворно и, возможно, большая его часть вредна. Вредна, разумеется, для изменений. Наилучшая стратегия изменений, как правило, обособлена от политического давления; но либеральное общество устроено так, чтобы затруднить это обособление. Интернет усиливает это консервативное «преимущество».

Стандартный ответ либерализма (а теперь и сетизма) — утверждение, что они якобы гарантируют: а) политическую нейтральность и б) равенство участников. Типичный либеральный аргумент, что формальное равенство (то есть гражданство) оправдывает любое другое неравенство, приложим и к Сети. Утверждается, что формальное равенство (относительно доступа и коммуникации) оправдывает Сеть — если даже таковое относится к будущему. На деле, как и в ситуации со свободным рынком, обычно именно те, кто находится в самых слабых начальных условиях, более всего страдают от неограниченного взаимодействия. Нет никакого сомнения, что свободный рынок за короткий срок увеличивает социальное неравенство. Его защитники заявляют, что в долгосрочной перспективе это перевешивается улучшением для всех, и прибегают к аргументам типа «капля камень точит». Способность рынка увеличивать неравенство, по счастью, ограничивалась в прошлом физическими пределами обмена товарами. Интернет почти полностью ликвидирует физические ограничения на расширение рынка, допуская стремительный рост. Выиг­равшими от этого процесса почти наверняка окажутся все те же лучше образованные и лучше оплачиваемые элиты, которые были первыми в использовании Интернета.

 

Единство и монополия

И тогда вступает в действие другой принцип либерализма, связывающий его с другими идеологиями. В либеральных обществах никто не может покинуть «арену взаимодействия» — рынок, либеральную демократию, глобальную экономику, интернет. «Арена» — метафора для описания этой ситуации: это слово намекает на то, что люди принуждаются к взаимодействию помимо их воли. Даже если некоторые люди (которых в действительности довольно много) вступают на эти арены добровольно, это не означает, что они имеют право тащить за собой других. Метафора Сети сама по себе еще лучше: «сеть» и «паутина» используются для того, чтобы ловить жертву.

Если жертва просто-напросто сбегает, либерализм заканчивается: без участников нет рынка, нет либеральной демократии и нет интернета. Все тексты об интернете объединяет одно: слово «интернет» всегда пишется в единственном числе. Так же, как почти всегда — слово «киберпространство». Объединить все коммуникационные сети, все коммуникации — намерение, обычно высказываемое в явном виде. В терминах экономики интернет есть монополия по определению.

Как в западной, так и в не западной мысли существует долгая история Единства как значимого принципа, Единства как конца всех вещей. Его современные варианты (философские предшественники идеи киберпространства) часто основываются на трудах Тейяра де Шардена. Эти эволюционно-холистические идеи пропитывают все нью-эйджевские движения; через эти движения они оказывают влияние на холистические видения киберпространства и особенно на идею глобального мозга.

Другой старый (уже менее абстрактный) принцип — это принцип политического единства. Он тоже связан с претензией либерализма на монополию. Именно здесь становятся очевидными такие понятия, как дигитальное гражданство, дигитальная демократия и дигитальный полис.

Рынок усиливает нации: взаимодействуя, граждане влияют друг на друга, и это благоприятствует процессу конвергенции. Хорошо известна роль продуктов массового потребления и средств массовой информации в деле образования европейских наций в XIX веке. Увеличение объема взаимодействий интенсифицирует этот процесс — и это то, что так ценит сетизм. Интенсификация конвергентного политического участия ведет к усилению положения элит. Поэтому в среде защитников Сети мы находим смешение таких форм либеральной мысли, как органицизм, пан-органицизм и различные формы ультракоммунитаризма. Общим для всех этих идеологий является упор на единство, на невозможность выхода и невозможность отсоединения: один глобальный рынок, одно (глобальное) сообщество, один глобальный мозг, ведущий к одному космическому сознанию.

Представляется, что игнорирование защитниками дигитальной демократии этой скрытой проблемы непоследовательности само по себе является частью сетевой идеологии. Рассуждая логически, никто не может сначала доказывать, что Сеть объединяет мир, а затем призвать к электронному голосованию в каждом национальном государстве. Тем не менее в текстах киберидеологов эти противоречивые взгляды стоят бок о бок. Выбор, который делают сетиагы сейчас, достаточно ясен: в реальности киберлибералы, как и проже либералы, выбирают национальное государство. И на этом уровне Интернет прочно укоренен в XIX веке: осуществляясь на практике, гражданство и polis организуются по этно-национальному принципу. Никто из дигитальных демократов (во всяком случае, пока) не выдвинул идеи о том, чтобы позволить 600 млн. африканцев выиграть референдум о миграционной политике у 250 млн. граждан США.

Историческое вето

Исторически выбор Сети — это выбор прошлого. Его никак нельзя обосновать историческими аргументами о развитии технологии. Лишь небольшая часть физической инфраструктуры Сети имеет отношение к связыванию удаленных точек между собой, что и превращает ее в интернет. Если убрать эти связи, реальный технологический уровень остающейся инфраструктуры практически не изменится. Политика рассредоточения каналов, «немультиплицирование» является настолько же осуществимой, как и единая глобальная Сеть. Это вопрос политики, а не технологии. Именно интернет накладывает политическое и социальное ограничение — идеал единства — на коммуникационные технологии.

Сеть — это неизбежная монополия, это выбор прошлого — историческое вето. Никакая группа, элита, движение или идеология не имеют права налагать это вето на мир. Поэтому решение отключиться от Сети вполне законно в политическом и этическом смысле.

Перевод Евг. Горного

Paul Treanor. Internet as Hyper-liberalism (оригинальный текст)

web.inter.nl.net/users/Paul.Treanor/net.hyperliberal.html

Опубликовано: Русский Журнал, 1998 [e-mail]

Средство само есть содержание