Факторы, обусловливающие личность как персональное явление

Можно выделить несколько факторов, которые способствовали возникновению у людей способности к осознанному выбору между альтернативами, к взятию ответственности за последствия своих поступков.

Первый фактор – постепенное усложнение общественной жизни, происходившее по нескольким направлениям. Во-первых, регламентация социальной жизни становилась все противоречивей. Сначала руководителям, а затем и рядовому человеку, становилось все трудней соответствовать всем предписаниям одновременно, в чем-нибудь все равно оказывалось невозможным вообще или в полной мере «быть в норме» (соответствовать той или иной норме).

Во-вторых, с увеличением размеров сообществ больше становилось и посредников между людьми и духами. А поскольку трансовая продукция у разных шаманов или прорицателей не может быть одинаковой, то воля одних и тех же в истолковании разных посредников оказывалась различной. Кому из толкователей воли богов верить? Какому богу верить больше?

В-третьих, принимать ответственные решения приходилось все чаще и чаще, так что каждый раз обращаться за советом к шаману или прорицателю становилось практически невозможно. Поэтому все чаще и чаще возникали ситуации, когда стандартная процедура была недоступна или неприемлема, и рядовому человеку приходилось брать ответственность на себя.

Периодом возникновения личности уже как явления общественной жизни, вероятно, следует считать то время (для каждой цивилизации хронологически различное), когда возникают товарно-денежные отношения и первобытное общество сменяется рабовладельческим, когда формируются города.

Вторым фактором, обуславливающим возникновение личности, явилось нарушение правил и запретов. Вероятно, нарушения сопровождают социальную регламентацию с самого начала ее возникновения. Само становление правил происходило в борьбе с их нарушением. К тому же правила с течением времени пусть и медленно, все же менялись, поэтому все труднее становилось верить в них как в единственно возможные. Наоборот, все чаще возникали догадки, что правила носят конвенциональный характер (условность, представляющая результат чей-то договоренности). Сакральность правил начинала подвергаться сомнению, то, что раньше считалось заветом, абсолютным условием благополучия сообщества, начинало рассматриваться как предмет собственного решения. Тем самым люди замахнулись на функцию Творца, создающего мир по своим правилам.

Отражение действия данного фактора хорошо видны в библейском сюжете о грехопадении. Исходное состояние сюжета – невинное (нерефлексивное) пребывание Адама и Евы в раю. Все жизненно необходимое у них было в достатке, единственное существенное ограничение состояло только в запрете на плоды с древа познания добра и зла. Декларированное наказание за нарушение – смерть: «ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь» (Быт. 2, 17).

Вначале простая ситуация заметно усложнилась, когда появилось новое мнение, отличное от божественного запрета. Это было мнение искусителя: «И сказал змей жене: нет, не умрете; Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло» (Быт. 3, 2-3). Как видим, возникло сомнение, а это явный признак личностной работы, есть и искушение, т.е. усиление одной из альтернатив. И было также принятие решения – фактическое взятие ответственности за нарушение запрета. Заметим, что далее последовало не наказание, как привычно было бы думать, а практическое осуществление желания Евы и Адама – быть как боги, знающие, что есть добро и зло.

Первым прозрением Адама и Евы после съедания запретного плода был стыд по поводу своей наготы. Одежда – это то, что скрывает человека. Необходимость в одежде можно истолковать как потребность в маске, скрывающей природное происхождение человека. На этом стыде наготы они и выдали свое прегрешение. Надо отметить, что намерения скрыть факт нарушения запрета у Адама и Евы не было, что говорит об их наивности.

Решение Господа было отечески мудрым: хотели знать добро и зло – идите на Землю и узнавайте. Первым «предписанием» для Евы было «в болезни будешь рождать детей», то есть, в муках. Это очень точное описание деятельности Творца – создавать живых существ, причем в муках творчества. Это – тоже осуществление выбора (желания) Евы: хотела быть Творцом, будь! Основная претензия Господа к Адаму состоит в том, что он не был самостоятелен в своем решении: «за то, что ты послушал голоса жены твоей» (Быт. 3, 17). И за это, оказывается, положено наказание: «проклята земля за тебя; со скорбию будешь питаться от нее во все дни жизни твоей» (там же). То есть, за несамостоятельность Адаму пришлось расплачиваться рабской привязанностью к земле: «будешь питаться полевою травою. В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты, и в прах возвратишься» (Быт. 3, 17-18). Это та закономерность, которую мы уже отмечали: характер выбора приводит к закреплению (фиксации) выбранной альтернативы на будущее. Но и в этом случае человек остается автором своей судьбы, он сам выбирает, в каком направлении пойдет его дальнейшая жизнь, будет это с развитием или с деградацией.

Видя склонность Адама нарушать запреты, Господь опасался притязаний его на бессмертность: «и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно» (Быт. 3, 22). Поэтому Он выслал его из сада Едемского, «чтобы возделывать землю, из которой он взят. И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Едемского херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни» (Быт. 3, 23-24). Правда, Господь Бог по-отечески же «сделал Адаму и жене его одежды кожаные, и одел их» (Быт. 3, 21). Следовательно, мы действительно видим не столько наказание (хоть внешне это и можно так истолковать), сколько поддержку Богом волеизъявления первых людей: получи то, что выбрал, испей сию чашу до дна, неси свой крест.

Таким образом, если, нарушая правила, человек готов принять наказание, выступающее со стороны хранителей устоев как средство негативного подкрепления проступка, как неизбежную плату за свой выбор, то это уже настоящий поступок. Полноценным поступком он становится в той в мере, в которой

а) человек отдает себе отчет в том, что за этим последует наказание, и способен представить, каким оно будет;

б) субъективный вес наказания будет в его глазах ниже субъективного веса того, что получит человек, нарушая запреты (цена, уплаченная за достижение, устраивает его).

Оба эти признака можно использовать также для оценки степени зрелости рассматриваемого поступка.

Третий фактор – индивидуализация общественной жизни, интимизация социальных отношений. Этот процесс имел множество проявлений, укажем лишь некоторые из них.

Моральный выбор. Сравнительно рано стала обсуждаться тема индивидуальной ответственности за моральный выбор. Фактически подавляющее большинство наиболее древних письменных и устных источников, излагающие ранние мифы того или иного народа, сконцентрированы на проблеме совершения выбора между ценностями предельно высокого уровня. Правда, способность (а по сути и право) совершать моральный выбор признавалась за героями мифов и легенд. Так формировались образцы для сравнения, на которые можно было равняться, с которыми можно было соотносить собственные сомнения. Следовательно, устная передача мифологических сюжетов и обсуждение вплетенных в них легенд представляло собой процедуру согласования представлений людей данного культурного сообщества о том, что есть добро и зло, что значит поступать хорошо, а что плохо. Так возникал, поддерживался и видоизменялся, подстраиваясь под новые потребности, общественный договор (конвенция) о нормах человеческих поступков. Таким образом, моральные нормы создавались публично, формировались в экстериоризированной форме.

Вместе с тем, они изначально задавались именно как всеобщие (для данного сообщества) требования к каждому, кто принадлежал к данной культуре. Часть из них постепенно перешла в разряд правовых требований, получила свою процедурную операционализацию (какого рода наказания следуют за какие поступки). По мере того, как право сформировалось, а затем получило свою письменную фиксацию, ответственность за моральный выбор была в полной мере возложена и на отдельного человека (пока чисто социально – юридически).

Процесс же принятия решения, совершения морального выбора – т.е. собственно личностная работа! – стал обсуждаться гораздо позже. В европейской литературе внутренние сомнения и переживания получили свое выражение сравнительно недавно, начиная с поздних рыцарских романов (10-12 век н.э.), став одним из основных предметов художественного анализа всей последующей литературы.

Собственность. На большом историческом и этнографическом материале Ф. Энгельс проследил постепенный переход от совместного (племенного, общинного) владения, распоряжения и пользования собственностью к родовому, клановому, затем семейному и, наконец, индивидуальному. Соответственно, правомочным субъектом экономических отношений считались уже не только крупные социальные объединения, но и небольшие сообщества (например, семьи), а, начиная с некоторого времени, и отдельный человек.

Жилище. Первоначально местом проживания являлись природные образования, чаще всего пещеры, которые постепенно сменялись искусственно изготовленными жилищами. Эти первые жилища не могли быть большими, способными вместить большое количество людей – по чисто техническим причинам (трудно было построить таковые). Это создавало предпосылку для относительного обособления групп людей. Впрочем, даже когда люди научились строить большие помещения, то еще долгое время в них не было предусмотрено иных приватных зон, кроме спален. Хорошей иллюстрацией являются всем известные дворцы знати – наш Зимний в Санкт-Петербурге, в Версале под Парижем и т.д. Кто бывал (или помнит по фильмам), мог обратить внимание, что комнаты расположены анфиладами – одна за другой (т.е. все были проходными). Возможность уединения обеспечивалась организацией интерьера – наличием специальных зон, будуаров, скрытых от внешнего взгляда лишь драпировкой, но физически легко доступных. Следовательно, еще в 18 веке даже богатые люди не испытывали потребности в территориальном обособлении на своих жилых территориях. Даже в архитектуре 20 века еще широко встречались проходные жилые комнаты (в хрущевках это порой называлось «трамвайчиком»). И только в настоящее время нормой считается отдельная комната на одного человека, в которой он волен вести себя так, как ему удобно, где нормы общественного поведения могут не выполняться без угрозы самому обществу.

Одежда. Очень рано, с доисторических времен (т.е. до того, как появились письменные свидетельства – основа истории) одежда использовалась для индикации социального статуса человека (его клановой принадлежности и места, занимаемого внутри клана). И это было важнейшей ее социальной функцией. Одежда составляла существенную часть социального лица того или иного человека, составляя единое целое с раскраской физического лица, украшениями в волосах и носимыми предметами (оружием, символами власти, утилитарными вещами). В тех климатических зонах, в которых в одежде не было острой необходимости, в комплексе индикаторов социального лица одежда играла скромную роль. И наоборот, в более холодном климате одежда играл основную роль в социальной презентации человека. Значение одежды было столь велико, что особенности физического лица (если оно не имело очевидных отличий) мало влияли даже на узнавание людей. Скажем, в Европе в Средние века достаточно было сменить одежду, чтобы не быть узнанным и выдать себя за представителя иного социального слоя (хорошая иллюстрация – рассказ «Принц и нищий»). И только в наше время на лицо принято обращать внимание как на основной признак индивидуальности. Одежда же все чаще используется для того, чтобы наилучшим образом выразить или подчеркнуть свою индивидуальность. Правда, одежда все еще продолжает использоваться людьми и для обозначения своей субкультурной принадлежности: деловой бизнес-стиль, молодежные течения (готы, кислотники, хиппи…), форменная одежда (военные, пожарные…), фирменная униформа и т.п. Но даже в рамках одного стиля всегда остается место для выражения индивидуальности, и этой возможностью многие успешно пользуются.

Таким образом, сразу по нескольким направлениям происходило, во-первых, социальное давление на отдельного человека, возложение на него персональной ответственности за принимаемые решения. Во-вторых, человек постепенно противопоставлял себя обществу, отстаивая свою амбицию решать, что и как должно происходить. Композиция этих тенденций постепенно приводила к тому, что индивидуальность становилась силой не только в острые моменты истории, не только в сочетании с высоким социальным статусом, но в повседневности. Все больше и больше начинал зависеть от воли отдельного человека.

Четвертый фактор – десакрализация (профанация) общественной жизни. Постепенно то, что составляло содержание религиозных таинств становилось достоянием широких слоев населения. Часть содержания просто выводилась за пределы таинств по причине демистификации, потому что люди начали понимать естественные процессы, или потому что отпадала необходимость сокрытия. Другая часть становилась известной в сильно упрощенной (профанированной) форме, доступной массовому сознанию, потому что использовалась для объяснения сути таинств верующим. Многие сведения становились открытыми из-за попадания письменных текстов в руки непосвященных. В результате все привлекательнее становилось такое явление как открытость, сначала межкультурная, социальная, а затем и межличностная.

Трудность в том, что снятие тайны делает сообщество или человека уязвимым для критики, насмешки, унижения и т.п. Должна была сформироваться определенная культура доверия, чтобы сообщества начали открываться. Постепенно начали использоваться особые процедуры – меры взаимного доверия. Среди них регламенты для знакомства, нормы поведения (например, «в чужой монастырь со своим уставом не ходи»), принципы отношений: терпимость, признание, толерантность.

Социальная идентичность становилась все многообразнее. Внутри сообществ возникали функционально схожие позиции руководителей разного типа. Вожди племен, встречаясь между собой, уже могли осознавать сходство, в отличие от своих подчиненных. Ремесленники, входящие в цеховые объединения, наемные воины, добровольные ополченцы, бродяги всех мастей, торговцы, разбойники, жители некоторой территории, население городов – все это задавало все новые и новые признаки социальной идентичности (принадлежности). По мере того как люди изобретали и осознавали все новые различия, отдельный человек осознавал себя принадлежащим одновременно к нескольким группам (реальным или условным). Поддерживать социальными средствами, такими как лицо (маска), одежда и другими знаками отличия все эти виды идентичности становилось все сложнее, а порой уже и невозможно. Поэтому семантика социальных отличий перемещалась во внутрипсихический план, составляя содержание индивидуального самосознания.