Я пинком отбрасываю одеяло в сторону, злая и на себя, и на кэгни джеймса.

Четыре часа спустя я просыпаюсь оттого, что у меня замерзли торчащие из-под одеяла ноги. Я долго и смач­но потягиваюсь, упираясь пальцами рук в стену, а нос­ками пытаясь достать до противоположного края кро­вати. Часы показывают двадцать минут девятого, пора вставать. Стряхнув остатки сна, я продолжаю лежать в теплом коконе, который получился из нагретого моим телом одеяла и мягкой подушки. Медленно вытаски­ваю руку и опускаю ее вниз, под кровать. Заглядывать не приходится, я и так знаю, что именно там лежит. Пальцы нащупывают картонную коробку с фирмен­ным «двупалым ласкателем».

В моей жизни наступает важный момент. Можно сказать, переломный момент. Я собираюсь открыто и осознанно признать, что мечтаю о сексе с мужчиной, которого знаю лично и чье лицо могу представить себе безо всякого труда. Никогда прежде я не позволяла себе таких фантазий. Я даже эдриана никогда не представ­ляла в своей постели, поскольку боялась, что это при­чинит мне еще больше страданий. Поэтому днем я меч­тала о том, как болтаю с эдрианом, а по ночам преда­валась фантазиям о благородном хозяине замка, или строгом тюремщике, или мудром преподавателе, или каких-нибудь других полусказочных персонажах, столько лет скрашивавших мое одиночество. Сама я в фантазиях была то служанкой, то заключенной, то сту­денткой. Кем я никогда не бывала в фантазиях, так это самой собой. Я не позволяла себе мечтать о том, что мог­ло хотя бы предположительно стать реальностью. Я знала, что стоит такой фантазии родиться в моей голо­ве, как она оживет и станет существовать самостоя­тельно – поднимется надо мной, как огромный воз­душный шар, наполненный грезами. Мне казалось, эдриан непременно поймет, что именно он был объек­том моих грез. Поймет, что мысли о нем заставляли меня дышать чаще, сдавливали горло, вызывали слад­кое ноющее чувство на внутренней поверхности моих бедер. Догадается, что, думая о нем, я невольно раздви­гаю ноги и мечтаю почувствовать на себе тяжесть муж­ского тела. И тем более догадается, что, думая о нем, я впервые в жизни воспользовалась самым продаваемым из своих товаров – «двупалым ласкателем».

Я внимательно рассматриваю коробку, прежде чем от­крыть, поворачиваю ее из стороны в сторону раза три или четыре. Наконец, открываю упаковку, и из нее выскаль­зывает знакомый прибор в виде маленькой кисти руки с двумя необычно выставленными пальцами. На торце при­бора находятся маленькие разъемы для проводов. Я са­жусь в кровати и нажимаю красный включатель. Разда­ется негромкое гудение, немного похожее на гул работа­ющего пылесоса. Я тут же выключаю прибор. Все-таки гудит он довольно громко. Вдруг кто-нибудь услышит? Соседи, например. Или кэгни джеймс.

Я кладу вибратор на край кровати и включаю ра­дио. Какой-то диджей лающим голосом сообщает, что все песни, которые мы только что прослушали, были написаны в прошлом году. Теперь на радио не крутят композиции шестидесятых, семидесятых и даже восьмидесятых. Владельцы радиостанций считают, что мо­лодежи неинтересно всякое старье. Они не понимают, что нынешним юнцам вообще ничего неинтересно.

Я выключаю радиоприемник и снова беру в руки «двупалый ласкатель». В конце концов что тут страш­ного? Сняв белый защитный чехол, я кладу прибор себе на колени прямо поверх одеяла. Затем придавливаю вибратор подушкой и опять включаю. Теперь, когда я немного придушила свой фирменный ласкатель, он гу­дит гораздо тише. Я представляю, что за мной кто-нибудь наблюдает – как в фильме, где квартира героя оказывается битком набитой скрытыми камерами и подслушивающими устройствами. То, что я пытаюсь заглушить звук работающего вибратора, смущает меня еще больше, чем использование прибора по прямому назначению.

– ну хватит уже трусить! – говорю я себе реши­тельно, убираю подушку и, устроившись поудобнее, засовываю вибратор под одеяло...

Пять секунд спустя раздается телефонный звонок. Разумеется, звонит мама. Как будто догадалась...

– ты что, пылесосишь? – спрашивает она.

Я отчаянно давлю на выключатель. Я нажала его в тот момент, когда снимала телефонную трубку, но виб­ратор, вместо того чтобы выключиться, заработал еще быстрее и громче.

– да... Сейчас... Я как раз пытаюсь его выключить...

–какой-то странный звук,–говорит мама. – оченьслабый. Наверное, пора сменить мешок для пыли.

– это такая модель, – отвечаю я быстро и сама удивляюсь, с какой легкостью и убедительностью умею лгать собственной матери.

Должна признаться, что я часто ее обманывала. В детстве я постоянно врала по поводу еды, которую же­вала, почти не переставая. На кухню я старалась про­бираться незаметно. Бесшумно открыв холодильник,намазывала маслом кусок хлеба и тайком съедала его. Если после ужина оставались спагетти по-болонски или макароны с сыром, то мама складывала их в отдельную миску и обтягивала пленкой. Я умела очень осторожно отклеить край пленки и, просунув руку внутрь, достать немного макарон. Обычно мне удавалось не оставлять следов незаконного проникновения – верхний слой макарон и соуса выглядел так, словно к нему никто не прикасался. Потом я снова затягивала миску пленкой, а мама кричала из гостиной, сидя в своем любимом кресле: «что ты там делаешь? Опять залезла в холодиль­ник?»

Обычно я отвечала, что выбрасываю мусор или на­ливаю себе воды. Мы обе знали, что это неправда, но мама ни разу не обвинила меня во лжи. Иногда она все-таки сердилась и, вздыхая, говорила: «не надо тебе до­бавки», когда я накладывала себе на тарелку еще жа­реного картофеля. По-моему, ее слова только усилива­ли голод. Я хотела добавки еще больше, оттого что мама не разрешала ее брать. Понятия не имею, почему так происходило. Я не знаю этого даже сейчас, после стольких сеансов у психотерапевта. Почему мне все­гда хотелось жареной картошки? Ирония судьбы: те­перь меня мутит даже от жаркого, которым в детстве я готова была объедаться до бесконечности. Мне и сей­час время от времени хочется его попробовать, но же­лудок отказывается переваривать жареное мясо. Если же я все-таки съедаю кусочек, то потом весь день му­чусь от рвоты и озноба, а на следующее утро встаю с постели похудевшей на несколько фунтов.

В детстве мне постоянно приходилось вставать на весы и плакать, когда выяснялось, что, сидя на диете, я снова прибавила. Потом я воровала из буфета шоко­ладные драже, съедала их и опять плакала. Как-то раз мама отвела меня в клуб для страдающих избыточным весом, заплатив три фунта в качестве вступительноговзноса. Я вставала на их весы с трепетом, потому что всякий раз ожидала увидеть на дисплее все большие и большие цифры. К своему удивлению, через неделю я сбросила четыре фунта! Правда, к концу второй неде­ли выяснилось, что потерянный вес вернулся с лихвой. Я опять расплакалась и заявила маме, что больше не хочу ходить в этот клуб. Мне было всего двенадцать лет! Меня угнетала необходимость ходить в здание обще­ственного центра с весами правосудия на фасаде и си­деть в комнате с унылыми обоями в компании пятиде­сятилетних женщин. Неужели так будет продолжать­ся до конца жизни? Я казалась себе взрослой, а мне совсем не хотелось взрослеть. Мне хотелось оставать­ся ребенком, делать все, что взбредет в голову, и жить, не задумываясь о будущем.

Конечно, самым ужасным было то, что моя сестра элейн могла есть любую пищу и оставалась тонкой, как тростинка. Ей нравились чипсы с солью и уксу­сом, мне – просто с солью. Я любила батончики «твикс», она – шоколадные конфеты. Она весила око­ло восьмидесяти пяти фунтов, я – почти сто двадцать шесть. Кроме того, надо учесть, что элейн была на три года старше и на четыре дюйма выше, чем я. Она была маленькой, а я – большой. Немногие из наших род­ственников и знакомых упускали случай отметить эту забавную особенность. Я помню все их замечания, бро­шенные так небрежно и навсегда застрявшие у меня в памяти. Они напоминали крохотные стрелы и попада­ли мне в мозг, как в мишень. И нет никакой надежды, что когда-либо мне удастся извлечь их и забыть колко­сти и насмешки.

Однако больше всего меня злит другое. Больше все­го меня злит то, что я сама считала себя толстой. Я не­изменно отказывала даже тем немногочисленным по­клонникам, которые у меня время от времени появлялись. Я никак не могла поверить тому, что они действитель­но находят меня – целую гору жира – интересной. Сейчас-то я прекрасно понимаю, что моя неуверен­ность делала меня гораздо некрасивее, чем я была на самом деле. Если бы мне удавалось выглядеть доволь­ной своим весом, в глазах мужчин я была бы гораздо привлекательнее.

Я вспомнила айана – приятеля моих друзей по кол­леджу, с которым мы были знакомы так, как бывают знакомы студенты одного университета на последнем курсе. Симпатичный парень, темноволосый и высокий – примерно пять футов десять дюймов. Он стригся за пять фунтов в местной парикмахерской, одевался в футболки и джинсы, потертые от длительной носки, и носил очки без оправы – такие незаметные, что по­рой я вообще забывала, что айан ходит в очках. Остро­умный, он шутил умно и совсем не пошло – над его шутками приходилось думать. Я в то время жила в об­щежитии и делила комнату с двумя соседками – максин и элен. Айан иногда заходил к нам в гости после лекций. Мы сидели перед телевизором и смотрели раз­ные ток-шоу, в которых обсуждались темы вроде «я за­мужем за мерзавцем» или «моя мать постоянно кле­ится к моему парню». Я ужасно смущалась, когда айан заходил в гости, а в комнате не было никого, кроме меня. Я считала, что ему нравится одна из моих строй­ных соседок и он расстраивается, когда не застает их на месте, поэтому, оставаясь с айаном наедине, изо всех сил старалась развеселить гостя.

Айан трижды пытался поцеловать меня – дважды, когда был пьян, и один раз совершенно трезвым. На­сколько я знаю, он ни разу не пытался поцеловать максин или элен, даже тогда, когда мы все жутко напились, отмечая их предстоящий отъезд в японию, где мои по­други собирались преподавать английский язык. Вся­кий раз, когда айан тянулся к моим губам, я убегала, не решаясь принять поцелуй. Я была уверена, айан обращает на меня внимание только из-за того, что другая девушка отказала. Или потому, что он чересчур пьян. Мне и в голову не приходило, что я по-настоящему ему нравлюсь. Я не любила айана, но сейчас сожалею о том, что так и не позволила ему поцеловать себя.

Мне оставалось только завидовать тем немногочис­ленным женщинам, которые, будучи полными, нрави­лись себе такими, какие они есть. Они любили себя. Они ценили собственную внешность, поэтому другие люди тоже относились к ним с симпатией.

Полагаю, что толстые люди подразделяются на две категории. Первые довольны тем, как они живут и вы­глядят, а вторые нет, но ничего изменить не могут. Я столько лет позволяла сандвичам, гамбургерам, пицце, жареной картошке и шоколадным батончикам портить мне жизнь! Теперь с этим покончено. Я решила раз и навсегда, что отныне пища будет для меня просто пи­щей и ничем больше. Если не хочешь быть толстой, найди себе другой объект для любви.

– прости, что отвлекаю. Ты уже работаешь?

– нет, мама. Сейчас только двадцать минут девя­того.

– я волнуюсь за тебя, санни.

Я нервно сглатываю. Мама еще никогда не призна­валась открыто, что волнуется за меня.

– не беспокойся, – отвечаю я, немного растроган­ная. – я не голодаю.

– дело не в этом. Я переживаю из-за того кошмар­ного случая с мальчиком.

Несколько дней назад я рассказала маме о том, что стряслось в то злосчастное утро, – о похитителе, о ма­леньком дугале и о кэгни. Когда я закончила свое по­вествование, мама какое-то время сидела как окаме­невшая, а затем сказала, что очень гордится мной, но чувствует себя сейчас точно так же, как мать дутала, когда ее ребенка пытались похитить, пускай даже маль­чику было всего два года, а мне целых двадцать восемь. Она была рада, что с ребенком все в порядке, и попро­сила меня больше никогда и ни при каких обстоятель­ствах так не геройствовать. Затем поинтересовалась, обедала ли я сегодня, и посоветовала в качестве успо­коительного съесть чего-нибудь сладкого. Мама счита­ла, что в такие моменты нельзя отказывать себе в де­серте.

– мама, тебе не о чем волноваться, – говорю я. – все уже позади.

– что значит позади? А как же судебные слуша­ния? Когда тебе надо будет туда идти? Я пойду вместе с тобой.

– я пока не знаю, когда состоится суд. Конечно, ты можешь пойти со мной, если хочешь, но это совсем не обязательно. Как дела у папы?

– как обычно. Сегодня утром опять не смог при­парковаться у гастронома и целый день ходил недоволь­ный. Прошу тебя, санни, не вздумай выходить замуж за человека, который помешан на парковке.

– ладно, постараюсь.

– ты до сих пор встречаешься с тем молодым чело­веком?

– вроде да. Не знаю.

– если чувствуешь, что он тебе не подходит, не трать время зря. Бросай его, и дело с концом.