Взглянув на его лицо внимательнее, я поняла, что паренек не врет.

– ну так выкладывай! – воскликнула я, в радост­ном предвкушении хлопнув в ладоши.

– в пятницу вечером эдриан ушел домой вместе с мариэллой.

Весь мой мир в один момент рухнул. Улыбка оста­лась на лице, как приклеенная, однако в горле появил­ся такой комок, что слова кое-как проходили наружу. Было такое чувство, что мне на грудь рухнул борец-тя­желовес, выдавив из легких весь воздух.

– боже мой! – воскликнула я. – не знала, что они встречаются.

На слове «они» мой голос предательски дрогнул, но питер ничего не заметил.

– а они и не встречаются, – сказал он. – просто переспали.

– ну еще бы!

Я улыбнулась питеру, вернулась к своему рабоче­му месту и проверила, нет ли новых сообщений в элек­тронном почтовом ящике. Не разревелась я только це­ной невероятных усилий. Питер ничего не заметил. Джин, к сожалению, заметила.

Чуть позднее она подошла к моему столу. Я в тот момент приканчивала вторую порцию сырных мака­рон, безуспешно стараясь успокоиться.

– ты уже слышала? – спросила она.

– насчет эдриана и мариэллы? – откликнулась я, не поднимая головы.

– не переживай, санни. Ты обязательно найдешь себе прекрасного парня.

– извини?

– я уверена, что у эдриана и мариэллы все равно не выйдет ничего путного.

– джин, меня эдриан совершенно не волнует.

– ладно. Я просто подумала, что он тебе нравится.

– с чего ты взяла? – спросила я, по-прежнему не поднимая головы.

– санни, ты очаровательная девушка, очень сим­патичная, с прекрасными волосами, всегда со вкусом одета. Почему ты не пригласишь его куда-нибудь вы­пить?

– ты с ума сошла?

Я подняла, наконец, голову. Конечно, джин не мог­ла не заметить слез в моих глазах.

– ты знаешь, что эдриан способен предложить девушке и не такое.

– знаю, джин. Только эдриан меня не интересует.

У меня по щеке стекла слеза.

Джин выглядела так, словно разбито не мое серд­це, а ее собственное.

– ну ладно, – сказала она с улыбкой. – мне пора идти.

Естественно, я не могла пригласить эдриана вы­пить! Я прекрасно знала, каким был бы ответ. Я выпа­лила бы свое предложение, затем последовала бы не­ловкая пауза, а затем эдриан обратился бы ко мне очень мягким тоном, чтобы не дай бог не обидеть оча­ровательную девушку. Внутренний голос кричал мне, что женщина обязана иногда делать первый шаг, по­скольку мужчины не такие уж сообразительные – они не замечают твоей симпатии, пока не выразишь ее со­всем откровенно. Так откровенно, как это делает ма­риэлла. Однако первый внутренний голос сменился вторым. Голос разума сказал мне, что, если мужчина хочет сходить куда-нибудь с девушкой, он приглашает ее сам. Особенно если это полная девушка, которая не привлекает толпы воздыхателей. Я каждый день была рядом, готовая к тому, чтобы меня взяли с полки. Я ни­кого не отпугивала своей неприступностью. Если бы

Эдриан хотел, он давно пригласил бы меня куда-нибудь. Я просто не могла сделать ему такое предложение и получить отказ. Это было бы слишком! В тот день я поняла, что мне придется уйти из компании «будь здо­ров».

Мне понадобилось еще полгода, чтобы набраться храбрости и подать заявление об уходе. К тому време­ни эдриан успел переспать с мариэллой еще два раза. Она была бы не прочь продолжить отношения, но эд­риан не проявлял никакого энтузиазма. В общем, у них действительно не вышло ничего путного, хотя спать друг с другом они продолжали. Естественно, решиться лечь с кем-то в постель во второй или третий раз гораз­до проще, чем в первый.

Я устроила прощальный банкет прямо в офисе. На банкете присутствовали восемьдесят пять человек и спиртное на четыреста фунтов стерлингов. Закуски пришлось устроить в виде шведского стола, и я не мог­ла отойти от него ни на минуту. Вы не представляете, как мне было тяжело. Подумайте только – передо мной стояли тарелки с сосисками на шпажках, маленькие пирожные с заварным кремом и орехами, сырные сан­двичи, мини-пиццы... Шведские столы противопоказа­ны тем, кто сидит на диете, точно так же, как алкоголи­кам противопоказано спиртное.

Эдриан остался на моем банкете до самого конца. Днем я мучила себя мыслями о том, что он, наверное, вообще не придет или посидит полчасика, а затем уй­дет куда-нибудь продолжать веселье с друзьями или, хуже того, незаметно ускользнет с вечеринки вместе с мариэллой. Ничего подобного. Часы показывали уже половину двенадцатого ночи, а эдриан, широко улы­баясь и попыхивая сигаретой, открывал одну из послед­них бутылок красного вина и болтал с ребятами из сво­его отдела. Налив пару бокалов, он протянул один из них мне. Я стояла со слезами на глазах и махала рукой джин. Ее муж джереми ждал ее внизу, в автомобиле, и здорово сердился из-за того, что она была пьяна и опоз­дала на целый час.

– держи, милая, – сказал мне эдриан, протянув бокал. – выпей еще.

Я взяла бокал, но пить не стала, а поставила его пе­ред собой на стол и заявила, что на сегодня с меня хва­тит. К тому времени у меня уже кружилась голова.

– да брось! Это же твоя прощальная вечеринка! Ты не имеешь права мне отказывать! Куда пойдем пос­ле банкета?

Эдриан исполнил несколько танцевальных па и чуть не выплеснул из бокала все вино.

– не знаю, эдриан, куда собираешься ты, а лично я пойду домой.

– ну уж нет! Мы должны пойти в какой-нибудь клуб, потанцевать. Надо проводить тебя как следует!

Эдриан стряхнул пепел на ковер. Я собралась было отчитать его и уже открыла рот, но вспомнила, что боль­ше не обязана следить за чистотой ковров.

– я не хожу по клубам.

– почему?

– я слишком старая.

– да брось, санни! Какая ты старая? О чем ты во­обще говоришь? Тебе всего двадцать семь! Ты младше меня, а я совсем не старый. Пошли, повеселимся, по­танцуем, подцепим себе пару тинейджеров.

– нет, эдриан, спасибо. Это не для меня.

– да ладно тебе, санни! Пойдем!

Он тянул меня за руку, хотел, чтобы я потанцевала вместе с ним. В жизни эдриана все было легко и про­сто. Уверенный, что меня нетрудно переубедить, он улыбался и задорно приплясывал.

– я не могу. Я неподходяще одета.

– ты отлично выглядишь!

Эдриан подмигнул мне.

– жарко будет. Я вспотею.

– ну и прекрасно! Очень хорошо!

Он снова подмигнул, на сей раз сопроводив свои слова многозначительным смешком.

– я в два раза толще тех, кто обычно ходит в такие заведения.

Я сказала это отчасти из-за того, что была пьяна, отчасти из-за того, что эдриан загнал меня в угол, а отчасти из-за того, что это чистая правда.

Эдриан на секунду смутился, а затем воскликнул:

– а ну хватит! Какая вообще разница?! Поехали, санни! Потанцуем, повеселимся!

– нет, идите без меня. Я домой.

– ну ладно. Как хочешь. А где питер?

Эдриан улыбался, не подавая виду, что ему непри­вычно и поэтому неприятно слышать отказ. Конечно, близкие друзья, стараясь приободрить меня, непремен­но сказали бы, что эдриан со мной заигрывал. Я знала, что это не так. В подобных обстоятельствах быть доб­рым означало быть жестоким. Эдриану даже не прихо­дило в голову, что мы не могли вместе пойти домой. Я никогда не позволила бы этому случиться. Я никогда не смогла бы раздеться перед ним, не чувствуя себя отча­янно уязвимой. На секс ушло бы всего несколько минут (если бы у эдриана что-нибудь получилось после такого количества спиртного), а извиняться пришлось бы це­лый час. Я просила бы прощения за отвисший живот, за огромную задницу, за необъятные бедра. За все сразу!

Кроме того, я никогда не представляла себе, что мы с эдрианом можем заниматься сексом или, проще го­воря, трахаться. Мы могли заниматься только любовью, потому что нравились друг другу. Во мне не было тех животных инстинктов, которые позволяли другим по­лучать удовольствие от грубого страстного секса. Я хо­тела, чтобы меня любили. Я хотела, чтобы со мной за­нимались не сексом, а любовью – нежно, глядя не на тело, а в глаза, и только в глаза. Я хотела эмоциональ­ного удовольствия, а не физического. Тело не должно иметь никакого значения. Оно должно служить инст­рументом, а самое главное происходит в голове. Я хо­тела, чтобы он смотрел мне в глаза и чувственное удо­вольствие захлестнуло бы нас обоих, изверглось, как вулкан, и мы пережили бы самый удивительный, самый волшебный, непередаваемый словами оргазм. Наши чувства не имели бы никакого отношения к тому, как мы выглядим.

Однако эдриан занимается сексом с закрытыми глазами. Теперь я это знаю, потому что сплю с ним.

Занявшись любовью с эдрианом в первый раз, я просто стремилась доказать, что хороша в постели. Он поцеловал меня, а мне не хотелось его разочаровывать. Не хотелось, чтобы он пожалел о своем поцелуе. В ито­ге у нас вышел какой-то извращенный сексуальный спектакль – с трепетом, вздохами и нелепыми акро­батическими номерами. Я отчаянно старалась пока­заться страстной, изобретательной и слегка разврат­ной, одновременно пытаясь не допустить, чтобы эдри­ан прикасался к тем частям моего тела, которые еще не достигли совершенства. Мой живот по-прежнему выпирал вперед, как у обрюзгшего тяжеловеса, а кожа никак не хотела подтягиваться, собираясь свободны­ми складками. Живот был запретной зоной, и я не до­пускала туда эдриана. Я сгибалась, поворачивалась, оп­рокидывала эдриана на спину всякий раз, когда он тя­нулся рукой или, хуже того, губами к моему животу. В конце концов, ему все-таки удалось поцеловать меня в живот, не выказав, однако, никакого отвращения. Я царапала ногтями его спину, и покусывала, и стонала, лишь бы не обмануть ожидания. Теперь я стала доста­точно хороша собой, чтобы с ним спать.

Наш первый секс был чистой случайностью. Конеч­но, я изобразила пару оргазмов, чтобы поднять эдриану самооценку, однако моя собственная падала все ниже и ниже. Время от времени какой-то внутренний голос спрашивал: «что же ты делаешь, санни?» я за­глушала его и снова притворялась, что все идет отлич­но. Не могу сказать, что наши отношения полностью меня удовлетворяли, однако, в сущности, я чувствова­ла себя счастливой. Он целовал меня если и не с любо­вью, то с искренней страстью, которой всего год назад не было и в помине. Сама не знаю, как так случилось, но я стала для эдриана желанной. В ту первую ночь, которую мы провели вместе, мне показалось, что этого вполне достаточно.

Когда мы с эдрианом занимались сексом во второй раз, я постаралась уделить больше времени себе и сво­им ощущениям. Я уже не рвалась отдавать все свои силы эдриану, а сосредоточилась на том, чтобы самой получить удовольствие. К сожалению, у меня ничего не вышло. Секс с эдрианом оказался довольно неинтерес­ным занятием. Я назвала бы его приятным, хотя не знаю, не обидно ли такое определение для мужского самолюбия. Какой мужчина захочет, чтобы его назва­ли приятным партнером? Сказать по справедливости, эдриану от природы достался чудесный пенис – длин­ный, гладкий на ощупь, чистый и довольно толстый. Он производил впечатление чуть ли не стерильного, и по­этому на него было очень приятно смотреть. По всей видимости, эдриан просто не умел им пользоваться.

В ту ночь, изображая второй оргазм, я мысленно винила саму себя в том, что не могу как следует рас­слабиться и получить настоящее удовольствие. Навер­ное, проблема в том, что я представляла себе эдриана каким-то полубогом, который способен победить все мои страхи одним-единственным взмахом волшебной палочки. Естественно, в реальности не бывает такого безумного секса, какой я представляла в своих мечтах. Кроме того, эдриан во время секса слишком торопил ся и проникал не так глубоко, как мне хотелось бы. Я пыталась заставить его двигаться медленнее и резче, однако ничего не получалось. Он привык к такому рит­му и придерживался его как заведенный. Или регги, или ничего. Думаю, медленно и резко – как раз тот стиль, который мне нужен. К сожалению, наверняка я этого не знаю. У меня еще никогда не было настоящего оргаз­ма в постели с мужчиной. Если при мысли об этом мне становится чересчур грустно, я успокаиваю себя тем, что все-таки испытывала оргазм, пусть и без помощи партнера. Если в реальной жизни во мне наконец-то вспыхнет настоящая сексуальная искра, я смогу ее рас­познать.

Сегодня мы с эдрианом переспали в третий раз, а когда делаешь что-то больше чем дважды, это стано­вится привычкой. Мы выпили пару бутылок красного вина, потратили на прелюдию минут восемь, не боль­ше, и эдриан уже приступил к завершающей стадии процесса. Эрекция у него довольно неустойчивая, и мы оба знаем, что надолго ее не хватает. Мне становится немного скучно. Я смотрю вверх, на его крепко зажму­ренные глаза, и думаю, как было бы хорошо, если бы эдриан открыл их и поцеловал меня. Как было бы хо­рошо, если бы он сказал что-нибудь нежное и пробу­дил во мне то, чего я не испытывала еще ни с одним мужчиной. Интересно, он закрывает глаза, чтобы мыс­ленно представить на моем месте какую-нибудь дру­гую женщину?.. Но тут эдриан открывает глаза, улы­бается, называет меня по имени и продолжает двигать­ся так же ритмично.

Мои чувства к эдриану остались далеко в прошлом. Я занимаюсь с ним сексом только потому, что имею такую возможность. Мы не влюблены друг в друга и никогда не будем влюблены. Эдриан милый парень, но он не знает, как нужно взять меня за руку или провес­ти пальцами по волосам так, чтобы я забыла обо всем на свете. Все, что между нами происходит, делается механически. Секс между мной и эдрианом похож на работу двух машин. Время от времени мы издаем не­громкие стоны и всхлипы, затерянные в своих соб­ственных мирах. Мы не пара, занимающаяся любовью, мы два отдельных организма, которые используют друг друга для удовлетворения естественных потребностей.

Я считаю, нам больше не стоит заниматься сексом, однако сомневаюсь, что смогу уйти от эдриана по соб­ственной инициативе.

Мы встретились с ним впервые после долгого пере­рыва три недели и четыре дня назад. Это был четверг, и эдриан пригласил меня что-нибудь выпить и побол­тать. Естественно, он поразился происшедшей со мной перемене. Мужчины часто выдают комплимен­ты небрежно, словно нехотя, и эдриан не был исклю­чением.

– ты стала в сто раз симпатичнее, чем в тот день, когда я тебя в последний раз видел, – заявил он.

Я едва не расплакалась. Мужчины не понимают, что, сбросив вес, я осталась тем же самым человеком. Их оскорбительные замечания по поводу того, как я выглядела год назад, обижают меня ничуть не меньше, даже если они замаскированы под добрую насмешку. Гораздо приятнее услышать простое «отлично выгля­дишь!» или «как ты похорошела!». Я не хотела испор­тить свидание, поэтому предпочла проглотить обиду. Если бы я выговорила ему за неудачный комплимент, ничего хорошего из нашей встречи не вышло бы. Кро­ме того, эдриан вообще не из тех мужчин, которые за­думываются о подобных пустяках. Он веселый и без­заботный. Тратить время на бесполезные размышле­ния не в его стиле.

Зачем, ухаживая за девушкой, проявлять тактич­ность? Ведь тогда требуется приложить хоть неболь­шое умственное усилие!.. Эдриан даже не подумал

Смягчить свое удивление или скрыть тот факт, что, став стройной, я нравлюсь ему гораздо больше. Мое лицо немного похудело, но в целом осталось тем же самым, что и прежде. Глаза у меня тоже остались прежними. Я не делала пластических операций. По крайней мере пока не делала. И говорила я примерно то же самое, что говорила всегда, однако теперь мои слова казались эдриану гораздо интереснее, чем раньше. Ну, или он притворялся, что находит их гораздо интереснее.

Мы немного выпили, поболтали и взяли такси, что­бы поехать по домам. В салоне автомобиля эдриан меня поцеловал. Несмотря на то что последние два часа вели именно к такому повороту событий, я была к нему не готова. Любой случайный свидетель заметил бы, что я растерялась. Эдриан отвергал меня целых пять лет, а теперь выяснилось, что заслужить его внимание не так трудно – необходимо лишь быть стройной. Эта мысль сбивала меня с толку. Выходит, я превратилась из про­сто санни в санни, с которой неплохо было бы пере­спать. И ведь за все свидание мы не сказали друг другу ничего важного, ничего особенно интересного. Значит, я всегда была достаточно хороша для эдриана. Пробле­ма заключалась только в том, что я не была достаточно стройна.

Мы вместе отправились ко мне домой и в первый раз занялись сексом. Тогда я не думала, что слишком тороплю события. Я не чувствовала себя шлюхой, по­тому что ждала этого момента пять лет.

В ту ночь мы занимались сексом дважды, а на утро сил уже не хватило. Проснувшись, эдриан собрался, пообещал непременно позвонить и от меня сразу по­ехал на работу.

Он действительно позвонил. Спустя две недели, в прошлую пятницу. Уже изрядно пьяный, он ехал ко мне на такси и никак не мог вспомнить номер дома. У меня хватило глупости назвать свой адрес.

Сегодня понедельник. После того ужасного случая с дугалом прошло сорок часов, и я почти полностью о нем забыла. Мы с эдрианом уже третий раз вместе. К счастью, на сей раз мы договорились о встрече зара­нее, и оба в тот момент были трезвы. Мы собирались выпить по чашке кофе, однако предпочли вино. После нескольких бокалов отправились ко мне домой и теперь снова занимались сексом. Боюсь, мы стали приятеля­ми, которые встречаются друг с другом только для того, чтобы трахнуться. Конечно, эдриану я ничего не ска­зала, потому что не хочу с ним ссориться. По правде говоря, мне просто нечего ему сказать. Эдриан симпа­тичный, но самый обыкновенный тридцатилетний па­рень. У него красивые волосы, широкая улыбка и мод­ные ботинки. Он работает в области информационных технологий, а его любимый фильм – четвертая часть «рокки». Я знаю, что он предпочитает индийскую кух­ню китайской, регулярно читает свой гороскоп и при­держивается умеренно левых взглядов.

Эдриан по-прежнему остается мужчиной чьей-то мечты, если такая штука вообще существует на свете. Однако я не уверена, что сама мечтаю именно о нем. Я только учусь отличать симпатию от глубокого, серьез­ного чувства. Теперь я понимаю, что мужчине моей мечты недостаточно быть умным, привлекательным и интересным. Я думаю, в нем должно быть что-то еще, хотя и не знаю, что именно. Может, что-нибудь совер­шенно незначительное. Может, мы оба будем любить викторины и станем просиживать вечерами на старом кожаном диване с бутылкой красного вина и плиткой темного шоколада и проверять друг друга на знание какого-нибудь вопроса, пока не решим, что пора идти спать? Да, полагаю, это будет что-то незначительное, тем не менее очень важное.

 

Эдриан перекатывается с меня на подушки. На этот раз я издавала соответствующие ситуации звуки, не делая вид, что испытываю невероятный оргазм. У меня просто не было ни сил, ни желания что-то изображать. Эдриан, судя по всему, ничуть не расстроился.

Он пробормотал что-то в подушку.

– что? – переспрашиваю я.

Он поднимается, опершись на локти, и повторяет:

– кто бы мог подумать, что все так получится?

– что все?

Я убираю волосы с его лба.

– мы с тобой.

Он улыбается и целует меня в лоб.

– на свете случаются и более странные вещи.

– да, я знаю. Просто это показывает...

– что показывает? – спрашиваю я.

– ну, ты знаешь, – бормочет он, обняв меня и уже проваливаясь в сон. – показывает, как много может значить один год.

– у людей все время что-нибудь меняется в жиз­ни, – говорю я нервно, надеясь, что эдриан не будет чересчур откровенен.

– м-м-м? – он закрывает глаза и прижимается лицом к моей шее. – ты отлично поработала над сво­ей внешностью, – говорит он и наконец засыпает.

Проходит три часа, а я все еще не могу заснуть. Эд­риан громко храпит на другой стороне кровати. Да, я отлично поработала.

Арахисовый чудо-человек

 

Кэгни б. Джеймс раскалывает в правой руке ара­хис. Отец кэгни, тюдор б. Джеймс, остается единствен­ным на свете человеком, которому известно, что озна­чает «б» в их имени. Мать кэгни тоже знала, но она умерла двадцать лет назад, поэтому кэгни не особенно переживал, опуская эту букву в своем имени. Вывеска на его двери гласила просто: «агентство к. Джеймса».

На тяжелой дубовой двери висела только потемнев­шая серебряная пластинка с именем. Никакого окош­ка или глазка на ней не имелось. В принципе за такой дверью могла располагаться похоронная контора или подпольный игровой клуб.

Кэгни растер скорлупу в ладони и подумал, что де­лает это, как проститутка, которая обслуживает кли­ента одной рукой, – хорошая техника и не приходит­ся постоянно сдавать анализы на вич-инфекцию. Единственное, что грозило кэгни, это небольшая зано­за, но от нее иммунная система не придет в негодность.

Бросив скорлупки в мусорную корзину, кэгни от­кидывается на спинку кресла, забрасывает обе ноги на стол и, прикрыв глаза, прислушивается к звукам, до­носящимся с улицы. Пожилой краснолицый майор в высоких кожаных сапогах и твидовом пиджаке с за­платками на локтях – такими же красными, как вена на его щеках, – бросает в специальный контейнер де­сять зеленых бутылок из-под вина. В кью невозможно заснуть – из-за звуков, с которыми местные обитате­ли отправляют на утилизацию разнообразный мусор. К офису кэгни с урчанием подъезжает большой семей­ный седан. Из салона на мостовую ступает пара беже­вых туфель-лодочек и пара черных кожаных мокасин, и их обладатели торопятся прочь. К станции метро ле­ниво подкатывает поезд.

Из мясной лавки каждый день с девяти часов утра доносится запах жареной курицы и, смешиваясь с теп­лым осенним воздухом и ароматами свежих рогаликов и черного кофе из «старбакса», проникает через окна в офис. От одной только мысли о горячей пище до полу­дня кэгни начинает выворачивать наизнанку. Он тер­пит секунд пять и, вскочив с кресла, захлопывает окно с такой силой, что продавец цветов, расположившийся со своим товаром через дорогу, от неожиданности ро­няет корзину с тюльпанами и называет кэгни идиотом.

Кэгни все слышит.

Раньше продавец цветов был огромным, почти необъятным толстяком с широкой костью. Его полно­та казалась цветущей. На гигантском животе мог с ком­фортом усесться ребенок, а вместо шеи у толстяка были складки обильной плоти. Он продает цветы на одном и том же месте почти десять лет, и за это время кэгни ни разу с ним не разговаривал. Около года назад цветоч­ник, судя по всему, сел на диету. Одежда медленно, но неуклонно обвисала на его фигуре, а из-под складок жира неожиданно появились очертания шеи – как шотландская мелодия, раздавшаяся из старой волын­ки, которую считали безнадежно сломанной. С тех пор цветочник лишился уважения кэгни (тот уже подумы­вал, не начать ли здороваться со своим многолетним со­седом). Если ты любишь поесть – а цветочник явно любил сытно покушать, – то зачем отказывать себе в удовольствии? Да, он был очень крепкого телосложе­ния – большой, толстый и веселый. Кэгни считал, что именно необъятные формы делали продавца цветов ин­тересным. Его удивительным внешним видом хотелось восхищаться вслух. Цветочник был такой же досто­примечательностью кью, как здешние сады и толпы зе­вак с фотоаппаратами, особенно многочисленные с апреля по октябрь. Американским туристам, наверное, казалось, что они знают его еще по рекламным про­спектам «путешествие в европу». Теперь даже род­ственники несчастного цветочника узнавали его не дальше чем с трех футов. Очевидно, пострадал даже кошелек цветочника – японские туристы больше не останавливались, чтобы с ним поболтать. Его новая по­худевшая фигура с обвисшей кожей выглядела уже не так симпатично. С ним никто не хотел фотографиро­ваться. Теперь он скорее пугал людей, чем очаровывал их. Он выглядел таким обыкновенным, что люди не­вольно задавались вопросом, какие гадости приходи­ли ему на ум вместо мыслей о сосисках и жареной кар­тошке. Может, цветочник и стал здоровее, но кэгни чувствовал себя так, словно потерял друга, ставшего очередной жертвой этого проклятого века. Да, они были друзьями. Если бы кэгни когда-нибудь понадо­билось купить букет цветов, он непременно купил бы его у знакомого цветочника. Но теперь он уже точно так не поступит. И все ради чего? Наверняка ради какой-то женщины.

– несчастный идиот, – громко заявляет кэгни, хотя рядом никого нет.

Он курит крепкие сигареты «мальборо». Без осо­бого удовольствия – курение для него только привыч­ка, а не страсть. Из напитков кэгни предпочитает шот­ландское виски – преимущественно «джек дэниеле», хотя от других марок тоже не отказывается. Пьет он виски неразбавленным, безо льда.

У кэгни нет желаний, которые ему приходилось бы в себе подавлять. Его больше не мучит никакая страсть, нет ничего, что сводило бы его с ума, лишало сна и по­коя. Он не вредит никому, кроме себя, а это не запре­щено законом.

Однажды кэгни прочитал в газете, что человек обязательно должен завтракать. Кэгни терпеть не мог завтраки, однако решил последовать полезному со­вету знаменитого доктора. И стал каждое утро выпи­вать по порции шотландского виски – крепкого, рез­кого и честного, как хорошая поэзия. Какой отлич­ный совет!

Конечно, с усмешкой подумал кэгни, он предпо­чел бы не виски, а сухофрукты с орехами и молоком, или морковный салат, или живой йогурт, или черто­вы витаминные пилюли с чесночным маслом и жир­ными кислотами, или, еще лучше, целый месяц в го­родской тюрьме на одной воде и рисе. Ну, или еще одну лекцию от эксперта, который знает, кому и что нужно. К сожалению, на все это у кэгни не хватало времени.

Еще ему очень хотелось прийти на прием к какому-нибудь длинноволосому очкастому поклоннику фрей­да, юнга и канта, вместе взятых, и, заплатив ему день­ги, рассказать, будто он, кэгни, еще в двухлетнем воз­расте мечтал переспать с матерью и убить отца, а потом обнаружил, что у него вовсе нет родителей. Жаль толь­ко, что на это не было денег, вот и приходилось доволь­ствоваться виски. Какая трагедия!

Ничего не хотеть – таково было жизненное кредо кэгни. И еще – радуйся тому, что имеешь.

Сейчас каждый день в газетах появляется масса кричащих заголовков. Первые страницы того мусора, что принято называть прессой, пестрят огромным ко­личеством новостей, причем каждая новая новость не отличается от предыдущей ничем существенным. Такое впечатление, что в наши дни понятие «эмоциональ­но здоровая нация» полностью изменило свое значе­ние, однако кэгни наотрез отказывался внести эти из­менения в свой словарь.

Если речь идет об основных потребностях, то на­стоящий мужчина – мужчина с большой буквы – не нуждается ни в чем, что стоило бы дороже двадцати фунтов. Настоящий мужчина не имеет права потакать своим слабостям или заниматься смехотворной ерун­дой под названием «самосовершенствование». Насто­ящий мужчина – мужчина от рождения, и этого впол­не достаточно. Самое главное, настоящий мужчина обязан знать, когда надо заткнуться.

У самого кэгни есть только одна слабость – орехи. Точнее, арахис. Ему нравится монотонность, с которой можно давить их скорлупки между пальцами. Нравят­ся сами скорлупки и то, как они разлетаются в разные стороны. Куда бы кэгни ни отправлялся, он везде ос­тавлял за собой шлейф из осколков арахисовой скор­лупы. Окружающих это просто сводило с ума. Время от времени кэгни подумывал о том, чтобы бросить эту привычку, но всякий раз решал не идти на поводу у недовольных.

Изредка кэгни искал в интернете сведения об уди­вительной питательной ценности арахиса, однако, к счастью, пока ничего не нашел. Оставалось только на­деяться, что благодаря арахису он не перестанет ста­реть после сорока и не проживет до ста лет. В против­ном случае ему грозит превратиться в то, что все газе­ты назовут «арахисовым чудо-человеком».

С лестничного пролета, который ведет к офису кэг­ни, раздаются шаги. Судя по звуку, у посетителя две­надцатый размер обуви, не меньше. Хорошо бы секре­тарь отвадил наконец всех надоедливых ходоков от его офиса. Правда, для начала придется нанять этого само­го секретаря.

– черт меня подери, – бормочет кэгни себе под нос.

Проблема заключалась в том, что мужчину он на­нять не мог, а женщина через какое-то время стала бы устраивать истерики по поводу и без повода и закаты­вать вечеринки в честь нового цвета своих волос...

Дверь распахивается, и на пороге возникает человек-лабрадор.

– шеф, привет!

Кэгни мрачно смотрит на сияющую физиономию гостя. Гость продолжает улыбаться. Одет он в спортив­ную рубашку без рукавов и брюки защитного цвета, на плечах наброшен свитер, повязанный вокруг шеи в том идиотском стиле, который как будто предлагает взять собаку, поехать за город на пикник и как следует отдох­нуть. Гостя зовут говард. Он стоит, раскинув в привет­ствии руки, словно не видел кэгни лет сто, не меньше. Что касается кэгни, то ему кажется, что они с говардом и так проводят вместе слишком много времени.

– вы позвонили, – говорит говард. – я тут же примчался.

– какое счастье.

– вот ваши орехи. Смотрите, не перевозбудитесь от радости.

Говард подмигивает и бросает на стол пакетик с арахисом.

– а ты, смотрю, уже возбудился, – отвечает кэг­ни и смахивает пакетик в ящик письменного стола.

Говард бросает взгляд на свою ширинку–убедить­ся, что кэгни шутит. Удостоверившись, что там все в полном порядке, он ухмыляется и, страшно довольный собой, присаживается на край столешницы.

– разве я просил тебя исполнить танец на столе?

– понял, шеф. Вы не любите, когда вторгаются в ваше личное пространство, – отвечает говард, не дви­гаясь с места.

– учти, если ты решишь исполнить стриптиз, я пла­тить не стану. Даже не надейся.

– если бы в вашей берлоге нашлась парочка пар­шивеньких стульев, мне не пришлось бы сидеть на сто­ле. Хотя нет, кэг, я передумал. Паршивеньких мне не надо. Лучше обыкновенные. Желательно без ремней и отверстий в сиденьях.

Говард хлопает ладонью по столешнице и заходит­ся смехом, однако все-таки спрыгивает со стола. Кэг­ни морщится от атмосферы глупости, которая напол­нила кабинет, словно запах дешевого лосьона после бритья – такой резкий, что болит голова. Кэгни почти удается не заметить, как говард изуродовал его имя.

– ну, чувак, что у вас тут стряслось? – говард скре­щивает руки на груди и чуть отстраняется назад, за­драв подбородок.

– говард, ты же у нас из фулема. Вроде район не гангстерский, шпана там не живет...

– не знаю, не знаю. Лично я не уверен. До сих пор пытаюсь понять, как оно там на самом деле...

–давай отложим приятные воспоминания, – про­сит кэгни, но говард его не слушает, вполголоса читая рэп.

Кэгни слышит только обрывки фраз – редкие «твою мать», «шлюха» и что-то насчет тех, кто «прями­ком из тюряги». Кэгни пытается припомнить, сколько говарду лет. Почти сразу вспоминает, что двадцать че­тыре, и зажмуривает глаза. Был ли он сам таким же глу­пым пятнадцать лет назад? Был ли он таким же само­забвенным идиотом? Таким же скучным, непоследова­тельным и пустопорожним? Кэгни не считал свою жизнь полной особого смысла, однако таким бестол­ковым, как говард, он точно никогда не был. Он по­мнит, как разговаривал о политике, болтал с друзьями о всяких пустяках, уважал старших и говорил людям правду. Он никогда не читал рэп. Подумать только – рифмованные ругательства превратились в одну из форм современного искусства! Неужели в этом мире не осталось ничего чистого, незапачканного?

Кэгни мысленно представляет себе волны индий­ского океана, набегающие на уединенный песчаный пляж, и чувствует, что ярость отступает.

Проходит секунд тридцать. Кэгни открывает глаза и видит, что говард продолжает смотреть на него с улыбкой.

– что, шеф, опять витали в облаках? – говард под­мигивает кэгни уже второй раз за последние пять ми­нут.

– не знаю, в курсе ты или нет, – говорит кэгни, – но у тебя в волосах торчит расческа.

– я в курсе. Мне было негде ее оставить.

В ответ кэгни скептически смотрит на говарда. Он платит этому парню жалованье, давая возможность есть, одеваться и снимать квартиру. Он дает ему рабо­ту, вместо того чтобы просто взять и уволить нахала. К сожалению, дело есть дело. Кэгни не сделать юнца та­ким, какой он сам. В конце концов парень годится ему в сыновья.

Кэгни автоматически бросает взгляд на календарь. Двадцать девятое сентября. Осталось ровно три меся­ца. Ровно три месяца осталось до смерти или свободы – кэгни сам пока не знает, что именно его ждет. Ему ис­полняется сорок лет. Официально отсчет начался де­вять месяцев назад, однако одним глазом кэгни посмат­ривал на календарь уже лет десять.

Кэгни вспоминает, что в ящике стола лежат полу­пустая бутылка виски и стакан, который он умыкнул из гостиницы брайтона и в который еще никогда не наливал простую воду. Сделав усилие воли, он отогнал желание достать бутылку из стола.

Одно кэгни знал наверняка: в тридцатые и сороко­вые годы двадцатого века таким парням, как он, позво лялось страдать какими угодно видами идиосинкразии. Их не заставляли проветрить «грязное белье» или под­лечить нервы. Этот мир – довольно грязное место, полное лжи и подлости, он заслуживает того, чтобы в нем жило определенное количество алкоголиков и ми­зантропов. Не то чтобы кэгни причислял себя к дан­ным категориям, однако если бы и принадлежал к ним, то не стыдился бы этого. В конце концов у него нет ма­ленького ребенка или юной очаровательной женушки, нуждающейся в заботе...

Говард беспокойно заерзал. Кэгни поднимает голо­ву и видит, что молодой сотрудник поправляет расчес­ку, которая торчит из его коротко стриженных белоку­рых волос, любуясь на свое отражение в остекленной рамке со стола кэгни. Эта рамка – одна из немногих вещей, которые находятся здесь постоянно. Обычно она стоит, прислоненная к старой кофейной чашке, что на­мертво прилипла к деревянной столешнице. В рамку небрежно вставлена цитата из газеты, которую кэгни прочел в поезде почти десять лет назад, когда часы про­били полночь и ему исполнилось тридцать лет.

«любовь – это заблуждение, передающееся от женщины к женщине».

– поставь на место, бэзил. И вынь из волос рас­ческу.

– я не бэзил, а говард. Ах да! Бельчонок бэзил браш из сериала! Бэзил хвост-расческа! Вы сегодня какой-то очень веселый, шеф, и мне кажется, я знаю почему! Поправьте меня, если я ошибаюсь, но не име­ет ли это какого-то отношения к новому герою, кото­рый совсем недавно появился в нашем городе? Я прав?

– господи боже, как ты успел узнать?

– я ходил в «старбакс», и мне официантка расска­зала. Мы с ней трахались одно время.

 

– так она работает в «старбаксе» или трахается там?

– и то, и другое. Короче, шеф! Я давно подозре­вал, что в вас есть что-то героическое! Жаль, что ря­дом не было меня. Вдвоем мы его быстрее поймали бы. Ну давайте, рассказывайте все по порядку! Джули... То есть, дженни сказала, вы выскочили из конторы, бро­сились за тем парнем, а потом...

– я не хочу об этом говорить.

– ну конечно. Скромный мистер кэгни. Короче, шеф, плюньте вы на свою скромность, расскажите, что там случилось.

– ничего особенного не случилось. Я услышал, как кричит какая-то женщина, и все. Нечего рассказывать.

– ну, не хотите, как хотите. Айан расскажет гораз­до лучше.

– и айан тоже знает?!

– да о вашем подвиге уже весь район знает!

– но откуда?! Когда вы успели? Прошло всего двадцать четыре часа. К тому же это случилось в вос­кресенье!

– бросьте, шеф. Не будьте таким скрытным. Вы врезали ему по морде?

Кэгни глубоко вздыхает. Он знал, что так все и обер­нется. Знал, что нужно было сидеть в конторе и не обращать внимания на крики. Теперь его будут донимать целую неделю, не меньше. На улице совершенно не­знакомые люди станут останавливать его, чтобы обсу­дить случившееся, вместе попереживать и предложит