Предмет, метод и механизм частно-правового регулирования

Полагаем, что установление специфики первичных признаков отрасли гражданского права в целях соотнесения их с механизмом гражданско-правового регулирования, невозможно без обращения к критериям разграничения публичного и частного права. Ведь неоспоримо, что гражданское право представляет собой основу частного права[211]. Поэтому приведем основные выводы исследователей, работавших в этом направлении. В.А. Белов, анализировавший взгляды ученых на основное разделение права выделил восемь теорий: теория интереса, 2) теория разделения субъективных прав на социально-служебные (публичные) и лично-свободные (частные); 3) теория свободы целеполагания; 4) теория предмета регулирования; 5) теория предмета регулирования, соединенного с субъектным составом участников регулируемых отношений; 6) теория инициативы и порядка защиты; 7) теория положения субъектов в отношениях, урегулированных правом; 8) теория метода правового регулирования отношений[212]. При этом автор классифицировал их по предметному критерию на теории объективного права и теории субъективных прав, а по содержательному – на теории материальные и формальные[213]. В.А. Белов, как и многие другие исследователи, очень верно обратил внимание на различение материального и формального в определении сущности частного права. Однако представляется, что соотношение между этими подходами состоит не в противопоставлении, а в том, что они характеризуют различные элементы одного явления.

Мы исходим из того, что любое правовое регулирование, будь то публичное или частное, представляет собой деятельность, в структуру которой входят такие элементы как цель, субъект, объект (предмет), действия, орудия, результат. Особенности этих элементов и определяют специфику правового регулирования. Предмет рассматриваемой деятельности представляет собой часть реальной действительности, на которую воздействует человек посредством права. Соответственно, определение того, «что регулируют» может иметь только материальный характер, а того «как регулируют» – формальный. Поэтому специфику основных разделов права невозможно обнаружит без анализа как их предмета, так и метода.

Материальное понимание предмета права предполагает его внеправовое определение. Поэтому круг общественных отношений, регулируемых правом, может быть обозначен только исходя из социальных, экономических, политических факторов. Анализ последних лежит за пределами правовых исследований. В рамках цивилистики можно только констатировать, что общество считает допустимым правовое воздействие на те или иные социальные взаимодействия. Эти реальные частные отношения обладают рядом признаков, которые с позиции деятельностного подхода представляют собой характеристики их элементов. Так, нельзя не согласиться с тем, что в содержание цели взаимодействий, подлежащих гражданско-правовому регулированию, входит частный интерес. Их объект не может быть определен иначе как вся человеческая действительность, реальность, то, что в философии принято обозначать термином «бытие»[214] в его физическом и психическом состоянии. Обязательно наличие субъектов, в качестве которых выступают исключительно люди, поскольку деятельность, регулируемая правом, может быть только человеческой. Здесь имеет значение то, что действия этих индивидов отличаются свободой, в том числе и поскольку она есть фундаментальная характеристика человеческого существования[215]. Разумеется, важно и то, что в ходе совместной деятельности достигается результат – удовлетворение субъектами своих интересов, и то, с помощью каких средств они это делают. Кроме того, важно осознавать, что всё общественное отношение, понимаемое как деятельность, выступает в качестве предмета частно-правового регулирования, которое, в свою очередь, также является деятельностью. Иными словами, частно-правовая деятельность складывается по поводу реальной частной деятельности.

Думается, что следует согласиться с германским цивилистом Д. Медикусом в том, что различие между частным и публичным правом определяется различием в характере регулируемых действий: в частном праве доминируют обычно свободные, без принуждения решения в отличие от публичного права, где решения связанные[216]. Уточним, что ученый рассматривает в качестве определяющего признака не все действие, а лишь одну его характеристику – свободу принятия решения о совершении действия. Это можно объяснить тем, что действие не всегда свободно. Например, если человек ограничен в своих физических возможностях, то его передвижение вероятно будет зависеть от других людей или механизмов. Для принятия решения такие препятствия отсутствуют, поскольку по мнению известного отечественного психолога Д.Н. Узнадзе, акт принятия решения представляет собой ключевой момент волевого акта[217]. Иначе говоря, решение представляет собой решающий психический акт, предваряющий совершение действия. Однако его внутренний характер не означает, что правовое регулирование ставится в зависимость от субъективного состояния человека. Решение, как и весь волевой процесс, определяет действие, которое может быть только внешне выраженным. Поэтому анализ реальных действий позволяет делать выводы о характере решений, предшествовавших их совершению. При таком подходе отличие свободного действия от несвободного достаточно очевидно: если человек действует самостоятельно (в случае ограничения физических возможностей сам выбирает и указывает на действия, определяет их последовательность и т.п.), то и его решение свободно, если он совершает действия, находясь под каким-либо воздействием, то его решение не свободно.

Итак, с позиции деятельностного подхода к предмету частного права относятся реальные частные взаимоотношения людей, свободно принимающих решения о совершении собственных действий, направленных на удовлетворение своих потребностей.

Деятельностное понимание метода частного права требует пояснения. Но прежде необходимо уточнение определения метода правового регулирования, поскольку оно не вполне однозначно. Некоторыми исследователями метод обозначается как приемы, способы, средства воздействия права на общественные отношения[218]. Другие ограничивают метод только приемами юридического воздействия, их сочетаниями[219], выделяя наряду с ними и способы правого регулирования как пути юридического воздействия[220]. Многие согласны с тем, что средства правового регулирования образуют самостоятельное явление – механизм правового регулирования[221]. С позиции деятельностного подхода логичнее разграничивать методы и средства, поскольку они соотносятся как действия и инструменты. Поэтому будем исходить из определения метода правового регулирования как приемов и способов воздействия частного права на реальную деятельность.

Изложенное понимание метода не вполне согласуется с тем содержательным определением, которое дается ему в рамках основной отрасли частного права – гражданского права. Метод гражданского права как юридический признак отрасли права получил свое осмысление в рамках дискуссии о системе советского права, проводившейся в 50-х годах XX в. Как отмечал О.С. Иоффе, идея гражданско-правового метода юридического равенства сторон была предложена А.В. Венедиктовым[222] и нашла поддержку у большинства советских цивилистов[223]. Тем не менее, споры продолжаются относительно того, следует ли определять метод только через указание на его главную черту – юридическое равенство сторон[224] или характеристик может быть несколько. В.Ф. Яковлев определяет гражданско-правовой метод как способ воздействия на отношения, который является дозволительным, характеризуется наделением субъектов на началах их юридического равенства способностью к правообладанию, диспозитивностью и инициативой, обеспечивает установление правоотношений на основе правовой самостоятельности сторон[225]. Думается, что как юридическое равенство сторон, так и правонаделение не являются точными характеристиками метода ни гражданского, ни частного права, хотя, без всякого сомнения, имеют к нему непосредственное отношение. Полагаем, что причина указанной неточности кроется в сведении метода правового регулирования к наиболее важной черте гражданского правоотношения.

В настоящей работе уже было отмечено то большое значение, которое имеет правоотношение для субзумпции. Однако это не значит, что все остальное не имеет гражданско-правовой специфики и поэтому не должно отражаться в характеристике метода гражданско-правового регулирования. Представляется, что регуляторы, под которые «подводится» реальное отношение, обладают не меньшей спецификой.

Выше были охарактеризованы отношения, на которые воздействует частное право, как отличающиеся свободой их участников в принятии решений о совершении действий. Чтобы обеспечить эту свободу необходимо, конечно, закрепить возможность саморегулирования. Думается, что именно этот прием и выражает сущность метода частно-правового регулирования.

Отметим, что исследователи, заявляя о ведущем значении саморегулирования в частном праве, обозначают его различными терминами: децентрализованность, координация, диспозитивность и т.п. Полагаем, что ни один из указанных терминов полностью не отражает природу саморегулирования.

Если два первых термина не имеют сугубо правового значения, носят описательный характер, то, думается, что диспозитивности приписывается не соответствующее ей значение. Этим термином может обозначаться только характер содержания части норм частного права, проявляющийся в том, что в них устанавливается вариант регулируемого поведения и в то же время оставляется за сторонами возможность выбора и иного варианта. На это указывали еще римляне[226]. Для иных частно-правовых регуляторов диспозитивность не свойственна. Например, в договоре (за исключением типового), регулятивный характер которого в цивилистике не подвергается сомнению, не может быть установлено диспозитивное положение, поскольку он сам есть результат усмотрения сторон. Думается, что определение диспозитивности как черты общего правового положения субъектов гражданского права[227], как основанной на нормах данной отрасли права юридической свободы (возможности) субъектов гражданских правоотношений осуществлять свою правосубъектность и свои субъективные права (приобретать, реализовывать или распоряжаться ими) по своёму усмотрению[228] является догматизированным определением метода частного права, но не диспозитивности. Представляется, что более точно отражает сущность метода частно-правового регулирования термин «частная автономия».

Термин «частная автономия» в частном праве с начала XIX в. иногда использовался в трудах как зарубежных, так и отечественных цивилистов[229]. Начиная с конца XX в. и по сей день, частная автономия привлекает внимание многих ученых за рубежом. Германский цивилист Ж. Буше, посвятивший специальное исследование этому явлению отмечает, что до сих пор термин «частная автономия» понимается учеными различно. Одни обозначают его в качестве синонима свободы договора, другие толкуют как принцип самоорганизации в правоотношении через единичную волю его участников, третьи видят в нем полномочие на самостоятельное, без государственного вмешательства удовлетворение собственных потребностей[230]. Автор критикует высказанные мнения. Он ссылается на то, что, во-первых, способность к изъявлению воли не равносильна факту самоопределения; во-вторых, частная автономия не представляет юридический источник собственного вида. Исследователь верно указывает на то, что в основе частной автономии лежит реальная способность человека к самоопределению, «самозаконничеству». Однако она основывается на правовом порядке, установленном государством. Последний, в свою очередь, покоится на ценности самоопределения, признаваемой в обществе. Ж. Буше также связывает исследуемое понятие с признанием государством субъективных прав. В результате частная автономия определяется им как следующая из предправовой сути индивидуума и сформированная из самоустанавливающейся необходимости оформления ценностной идеи самоопределения область индивидуальных привилегий, которую признает законодатель в созданных им отдельных положениях[231].

Обратим внимание на сходство рассуждений западных правоведов и тех отечественных исследователей, которые определяли сущность диспозитивности. Несмотря на различие терминологии, все они указывают на то, что ведущей чертой гражданского права и, как следствие частного права, выступает установленная законом возможность (привилегия) действовать по своему усмотрению. Полагаем, что это верный, но догматизированный и, как следствие, узкий взгляд на частную автономию. Мы исходим из того, что саморегулирование не сводится только к установлению прав. Оно включает в себя также определение порядка реализации как правосубъектности, так и субъективных гражданских прав и обязанностей. Следовательно, определение исследуемого явления только через правовые возможности неоправданно сужает его понимание. По тому же основанию мы не можем согласиться с В.Ф. Яковлевым в том, что правонаделение является ведущей чертой гражданского права.

Думается, более близким по смыслу является термин «правовая инициатива», используемый В.Ф. Яковлевым для определения одной из черт метода гражданского права[232]. Однако он не может быть принят, поскольку не вполне конкретно и точно передает смысл частной автономии[233]. Полагаем верным определение частной автономиичерез понятие индивидуального самоопределения, что более отвечает этимологии слова «частная автономия» [234]. В социологии самоопределение понимается как процесс и результат выбора личностью своей позиции, целей и средств самоосуществления в конкретных обстоятельствах жизни; основной механизм обретения и проявления человеком свободы[235]. Соответственно, частная автономия представляет собой следующую из свободной деятельности человека и основывающуюся на ее общественной ценности область индивидуального самоопределения, закрепленную в нормах частного права.

Особенность метода частного права наряду с частно-автономным приемом образует и специфический способ регулирования. Последний представлен дозволением, которое понимается большинством правоведов как предоставление лицам прав на свои, собственные активные действия[236], хотя более предпочтительным по изложенным выше соображениям о догматизации права является его определении как разрешенности, допустимости соответствующего поведения[237]. Отметим только, что превалирование дозволения не означает количественное преобладание норм, в положениях которых они содержаться. Скорее следует говорить о том, что дозволения определяют основное содержание частного права. Последнее сконцентрировано в принципах каждой его отрасли.

Итак, метод частно-правового регулирования может быть определен как дозволение частной автономии.

Своеобразие предмета и метода определяет особенности механизма частно-правового регулирования, который понимается как взятая в единстве система частно-правовых средств, при помощи которой обеспечивается результативное правовое воздействие на реальные частные отношения. Дозволение индивидуального самоопределения, основанного на нормах права, предполагает необходимость двухуровневой системы, включающей в себя нормы частного права и ненормативные регуляторы, выраженные в соответствующей правовой форме. При этом отличительным свойством норм частного права, как уже указывалось выше, является диспозитивность.

Следует уточнить, что правоотношение, которое учеными-теоретиками также включается в механизм правового регулирования, не входит в эту систему, образующую механизм частно-правового регулирования, поскольку, как было показано выше, является основным интеллектуальным средством правовой деятельности. То же следует сказать и о других конструкциях цивилистической догматики.

В то же время нельзя недооценивать значение правоотношения для частно-правового регулирования. Не будучи средством механизма регулирования, оно, тем не менее, оказывает существенное влияние не только на понимание и применение регуляторов, но и на формирование их содержания. Ведь любое положение, вносимое в право, будет подвергаться применению и, следовательно, соотноситься с правоотношением, и в перспективе – обязательно догматизироваться. Этот процесс необходим, ведь иначе положение невозможно будет применить. Следовательно, прежде чем вносить в правовую систему изменения, следует заранее догматизировать их. Очевидно, именно поэтому, в нормах права, как и, например, в договорах, законодатель, устанавливая дозволение, как правило, использует не слова – «разрешается», «допускается» т.п., а термины «право», «права». Тем самым он отсылает правоприменителя к соответствующим элементам конструкции правоотношения.