Специфика односторонних сделок

Из значения соглашения вытекает отсутствие регулятивной силы у односторонних действий. Те сделки, которые по мнению ученых обладают таким характером, действительно получают его, но только после одобрения их другой стороной. Так, завещательный отказ порождает обязанности у наследника только в том случае, если он не отказался от его получения (ст. 1160 ГК РФ), т.е. согласился получить его. Конечно, такую сделку трудно назвать двусторонней. Ведь наследник одобряет легат только после смерти завещателя, а наследственным правом регулируются отношения между живыми гражданами. Однако наследник соглашается с волеизъявлением, сделанным завещателем еще при жизни и отношения, которые возникают вследствие этого, складываются у него не с умершим, а с отказополучателями (п. 3 ст. 1137 ГК РФ).

Из определения сделок как действий граждан и юридических лиц, направленных на установление, изменение или прекращение гражданских прав и обязанностей (ст. 153 ГК РФ) не следует, что только соглашение порождает, изменяет и прекращает гражданские права и обязанности. Какова роль в механизме гражданско-правового регулирования тех односторонних сделок, которые не одобряются другой стороной по причине ее принципиального отсутствия?

Исследователями уральской научной школы высказана позиция, согласно которой односторонние сделки имеют регулятивную силу, хотя и не все. С.С. Алексеев, подразделяя вслед за Б.Б. Черепахиным односторонние сделки на односторонне-управомочивающие и односторонне-обязывающие, доказывал регулятивный характер только первого вида сделок. Первая из указанных групп сделок – это действия по предоставлению субъективного права (например, прощение долга, завещание, одностороннее обещание награды и др.), вторая – действия, которые производят для него юридически обязательные изменения, связывающие другое лицо (например, действие в чужом интересе без поручения (гл. 50 ГК РФ), завещательный отказ (ст. 1138 ГК РФ) и т.п..

Доказательства регулятивной функции односторонне-управомочивающих сделок С.С. Алексеев видит в специфике гражданских субъективных прав, которая «…со­стоит в том, что они включают в свой состав возможность по распоря­жению правом (осуществляемую непосредственно или через распоря­жение объектом)»[839]. Именно эта особенность, по мнению учёного, создаёт основание для саморегулирования в гражданском праве. Он считает, что поскольку лицу, наделённому гражданской правосубъектно­стью, предоставлена объективным правопорядком возможность распо­ряжаться своими субъективными правами, то, стало быть, в этом отно­шении и его односторонние акты могут иметь непосредственное юриди­ческое значение[840]. Вместе с тем учёный отмечает, что односторонне-управомачивающие сделки, выражающие распоряжение лицом субъективным правом, имеют сравнительно ограниченную регулирующую (выделено мной – Р.О.) роль: непосредственно как таковые они не могут возлагать на иных лиц какие-либо юридические обязанности[841].

Односторонне-обязывающие сделки С.С. Алексеев называет «чистыми» юридическими фактами. Действительно, согласно ст. 155 ГК РФ односторонняя сделка может создавать обязанности для других лиц лишь в случаях, установленных законом либо соглашением с этими лицами. Иными словами, чтобы кто-либо мог своей односторонней волей произвести правовые изменения, связывающие другое лицо, необходимо: а) возложить на него обязанности (как правило, заключающиеся в обязанности чего-либо не совершать или претерпевать определённое поведение другого лица); б) прекратить или умалить право другого лица, при этом обладая особым правомочием, основанным на правовой норме или же на правоотношении, в котором субъект одностороннего волеизъявления уже стоит с лицом, по отношению к которому он вправе осуществить свою одностороннюю волю[842].

Для того, чтобы опровергнуть или подтвердить утверждение о регулирующей силе сделок односторонне-управомочивающих, требуется пояснить вопрос о возможностях лица, появляющихся вследствие совершения таких сделок. Определение сущности этих возможностей позволит сделать заключение о регулирующей силе односторонних сделок.

Советским цивилистом М.М. Агарковым было выдвинуто предположение о том, что возможности из односторонних сделок охватываются понятием динамической правоспособности. Он отмечал: «Право совершать договоры, завещание и всякого рода иные сделки лично или в подлежащих случаях через представителей, если соответствующая сделка может быть совершена через представителя, есть не что иное, как проявление гражданской правоспособности, которая является предпосылкой для тех гражданских правоотношений (субъективных прав и со­ответствующих им обязанностей), субъектом которых является лицо, обладаю­щее правоспособностью»[843]. При этом ученый считал, что «гражданская правоспособ­ность для каждого данного лица в каждый определенный момент означает возможность иметь определенные конкретные права и обязанности в зависимости от его взаимоотношений с другими лицами»[844]. Иными словами, он полагал, что все сделки влекут субъективные гражданские права и обязанности, а также промежуточные образования, являющиеся правовыми способностями.

Другим советским ученым – О.А. Красавчиковым было предложено считать, что из ряда односторонних сделок возникают организационно-правовые отношения, которые «как бы обслуживают иные гражданские правоотношения»[845]. Автор выделил четыре группы гражданско-правовых отношений, которые, по его мнению, должны входить в сферу правового регулирования предмета гражданского права: 1) предпосылочные, служащие завязке или развитию имущественных отношений (например, специальные договоры авиатранспортных предприятий, навигационные договоры и др.); 2) делегирующие, наделяющие полномочиями одних лиц для совершения определенных действий от имени других (например, выдача и отозвание доверенности, избрание руководящего органа корпоративной или общественной организации, делегата для участия в работе вышестоящего органа системы кооперативной или общественной организации); 3) контрольные, позволяющие одному субъекту гражданско-правового отношения контролировать другого (например, контроль заказчика, авторский надзор проектных организаций и т. д.); 4) информационные, в силу которых стороны обязаны обмениваться определенной информацией (например, обязанность продавца предупредить покупателя о правах третьих лиц на проданное имущество и др.)[846]. Этот подход также развивается и современными исследователями[847].

В германской цивилистике распространено представление о том, что сделки могут порождать особые права – Gestaltungsrechte[848]. Эту концепцию, выдвинули ещё в XIX в. немецкие цивилисты Э. Цительман и Э. Зеккель[849]. К ней присоединились некоторые советские[850], а теперь и современные исследователи[851]. Их особенность заключена в том, что им противостоит не обязанность, а связанность другого лица действиями управомоченного субъекта[852].

В современной германской литературе высказана точка зрения о том, что секундарное право представляет собой компетенцию создавать права и обязанности. Как отмечает С.В. Третьяков, опираясь на две ключевые идеи нормативизма – теорию иерархии норм права (от основной нормы компетенция создавать правила поведения делегируется на более низкие уровни правотворчества вплоть до уровня сделки) и теорию индивидуальной нормы (позволившей трактовать индивидуальный акт, в том числе и сделку, в качестве нормы права), германский теоретик К. Адомайт квалифицировал автономию воли в качестве секундарного права, обозначив ее как делегированную субъекту возможность создавать правила поведения (в частности, путем совершения сделок). С точки зрения такой логики не имеет значения, создаются ли новые правила поведения односторонним волеизъявлением управомоченного субъекта или с помощью двусторонней сделки[853].

Любые сделки, в том числе и односторонние, в конечном итоге, действительно порождают субъективные гражданские права и обязанности. Однако, у односторонних сделок, в отличие от договоров, действительно есть и иные последствия, вытекающие непосредственно из их совершения. Сомнения в отнесении их к способностям, пусть даже и динамического порядка, представляются обоснованными. Немецкие цивилисты, указывая на специфику таких последствий, более точны, чем М.М. Агарков, ведь, как верно отмечает А.Б. Бабаев, «между способностью и возможность существует тонкое, но вполне ощутимое различие»[854]. Поэтому признавать такие возможности частью правоспособности нет оснований. К тому же представляется важной обнаруженная немецкими исследователями особая направленность возможностей из односторонних сделок на одностороннее вмешательство в сферу другого лица. В отличие от этого возможность изменять собственную правовую сферу своими действиями – общее правило для частноправовой модели регулирования и поэтому составляет элемент правоспособности[855].

В то же время определять рассматриваемые возможности в качестве субъективных гражданских прав в рамках организационных правоотношений проблематично. Например, крайне спорными выглядят выводы ученых относительно того, что представительство по доверенности представляет собой такое правоотношение. Е.Л. Невзгодина, а вслед за ней и Ю.В. Носкова, обосновывая такую правовую квалификацию, считают, что полномочию представителя как субъективному гражданскому праву противостоит обязанность представляемого принять на себя все юридические последствия действий представителя, совершенных в пределах полномочия[856]. Действительно, представляемый не может отказаться от действий представителя. Но эта невозможность и отличает его действия от субъективной гражданской обязанности. Последняя не является необходимостью, которая автоматически реализуется в поведении обязанного лица. От нее можно отказаться, не исполнить или исполнить ненадлежаще. Все это недоступно доверителю.

Думается, прав был В.А. Рясенцев, когда писал, что полномочие не становится субъективным правом, ибо ему не противостоит ничья обязанность[857]. Добавим также, что в отличие от субъективного гражданского права имущественного характера полномочие невозможно передать. Казалось бы передоверие позволяет это сделать. Поэтому некоторые ученые считают, что передоверие означает передачу полномочия от первоначального поверенного другому лицу[858], что отношения представительства между прежним поверенным и доверителем прекращаются[859]. Однако верной представляется другая позиция: в силу передоверия происходит не передача полномочия с прекращением его у основного поверенного, а наделение полномочием, в результате чего у доверителя вместо одного оказывается два поверенных, имеющих одинаковые полномочия[860]. Действительно, основной поверенный вправе отменить передоверие в любое время (п. 2 ст. 188 ГК РФ), поэтому оговорка о праве передоверия означает лишь предоставление поверенному права исполнять возложенные на него действия посредством другого лица[861]. Полномочия основного представителя не прекращаются и, соответственно, нельзя говорить о его передаче.

Полномочия представителя из доверенности не защищаются как субъективные гражданские права, поскольку невозможно нарушить полномочие воспрепятствованием к его осуществлению или лишением. Согласно п. 2 ст. 188 ГК РФ отзыв доверенности возможен в любое время, а течение срока ее действия, а выдача доверенности не означает ограничения дееспособности доверителя.

Думается, что полномочия, передаваемые по доверенности, производны от правосубъектности доверителя. Способности у всех субъектов гражданского права равные, но реализовывать их можно только под собственным именем. Так вот именно этим и наделяет доверитель поверенного. При этом он сам не лишается своих «именных» правовых способностей.

Процесс наделения полномочием следует, очевидно, рассматривать в рамках формирования предпосылок правоотношения. Способности не умножаются, количество их остается прежним, меняется лишь соотношение между способностями и правами. По общей логике закона у каждого субъекта гражданского права имеются способности, которые он реализует путем совершения, например, сделок, вследствие чего у него возникают субъективные права и обязанности, которые он соответственно осуществляет и исполняет. Однако законом допускается свои способности использовать для реализации, осуществления и исполнения прав и обязанностей другого лица вне зависимости от того, обладает ли оно такими способностями. Так, субъективные права и обязанности приобретает, осуществляет и исполняет для недееспособных опекун (п. 2 ст. 29 ГК РФ), для малолетних их родители, усыновители или опекуны (абз. 1 п. 1 ст. 28 ГК РФ). Иными словами государство закрепляет связь не между лицами, а между правами одних и способностями других субъектов. То же дозволено делать дееспособным лицам, которые могут своим волеизъявлением (доверенностью) связать свои права в рамках правоспособности и/или субъективные гражданские права и обязанности с дееспособностью другого лица. В этом проявляется регулирующий характер односторонних сделок: наряду с гражданско-правовыми нормативными дозволениями и в порядке, определенным ими, устанавливать предпосылки гражданских прав и обязанностей, а именно связывать возможности и действия. При этом они не перестают быть юридическими фактами, поскольку все равно в конечном итоге направлены на возникновение, прекращение и изменение гражданских прав и обязанностей[862].

Итак, на примере представительства по доверенности можно увидеть спорность объяснения регулирующей силы односторонних сделок в указании на возникновение организационных правоотношений. В то же время высказанные только что соображения о природе этого явления частично подтверждаются выводами самого О.А. Красавчикова. Он указывал на неоднозначную связь гражданских организационно-правовых отношений с иными гражданскими правоотношениями. В его статье сказано, что «в одних случаях организационные отношения являются своего рода организационной предпосылкой формирования, изменения или ликвидации той или другой гражданско-правовой связи субъектов, в других – организационно-правовое отношение является одним из элементов существующего гражданско-правового отношения»[863]. Действительно, если говорить о представительстве из доверенности, то, образно выражаясь, можно обозначить его правовую сущность в качестве организационной предпосылки, в том смысле, что лицу дозволено связать (организовать) свои права и способности другого лица иначе, чем определено в законе. Однако, по логике ученого, такие же предпосылки создаются и, например, в случае с избранием руководящего органа кооперативной организации, делегата для участия в работе вышестоящего органа системы кооперативной или общественной организации. Означает ли это, что отношения, называемые в современной отечественной цивилистике корпоративными, можно квалифицировать также как и представительство в силу доверенности?

Некоторыми учеными была поддержана позиция, согласно которой правовые связи корпорации имеют форму корпоративной правоспособности[864]. В ст. 18 ГК РФ помимо прочих названы способности граждан создавать юридические лица самостоятельно или совместно с другими гражданами и юридическими лицами. Однако, В.А. Белов настаивает на том, что корпоративную правоспособность лицо приобретает только становясь участником корпорации: «статус участника выражается именно в способности приобрести субъективные права, немыслимые без участия в корпорации»[865]. Логика автора понятна и могла бы быть принята, если бы не одно обстоятельство: корпоративные права передаваемы. Причем они относятся к числу объектов, которые для повышения оборотоспособности облекаются даже в форму ценных бумаг, как например, права акционеров – в акции. Передать же дееспособность невозможно: согласно п. 3 ст. 22 ГК РФ полный или частичный отказ гражданина от правоспособности или дееспособности и другие сделки направленные на ограничение правоспособности или дееспособности ничтожны, за исключением случаев, когда такие сделки допускаются законом. Действующее гражданское законодательство не дает оснований реально рассуждать о том, что к таким допускаемым законом сделкам относятся, например, приобретение акций. При этом имущественные права отнесены к объектам гражданских прав (ст. 128 ГК РФ). Поэтому сомнительно, что в рамках организационных предпосылок можно объединить корпоративные права и представительство на основании доверенности.

В определении возможностей из односторонних сделок дальше всех продвинулись сторонники теории секундарных прав. По крайней мере, они очень точно обозначают их признаки: возникновение из односторонних сделок, отсутствие корреспондирующих им обязанностей, передаваемости, защиты[866]. Однако, представляется, что эти ученые приходят к крайне спорным выводам о природе возможностей из односторонних сделок, поскольку подвергают анализу принципиально различные явления.

Из свободного характера субъективных гражданских прав следует то, что их осуществление не может быть определяемо в качестве сделок, юридических действий и в целом юридических фактов. Их объединяет то, что они протекают в реальной действительности. Однако различий между ними гораздо больше.

Сделка – это всегда волеизъявление[867], точнее результат волевой деятельности, включающей в себя волеизъявление. А осуществлять субъективные гражданские права можно и без воли, как это делает, например, недееспособный, проживая в доме, принадлежащем ему на праве собственности. Кроме того, сделка всегда адресована субъектом другому лицу (лицам); нельзя совершить сделку в отношении себя лично[868]. Однако, к примеру, право собственности осуществляется большей частью именно для себя: использование собственником дома для проживания, автомобиля – для транспортировки предметов обихода и пр. Осуществление распорядительных правомочий также может быть не связано с другими лицами, как например, в случае уничтожения вещи собственником.

Отнесение актов осуществления субъективных гражданских прав к сделкам[869] основано, думается, на определении сделки как действия прекращающего права и обязанности. Однако даже в случае отчуждения имущества другому лицу, в рамках осуществления права нет места сделке, поскольку при ее ничтожности лицо, принявшее решение о распоряжении, может не истребовать переданное в порядке реституции, а оставить у приобретателя. Сделка связана с правомочием распоряжения собственника, но совершается за его пределами. Некоторые ученые относят сделки к механизму осуществления субъективных прав, поскольку понимают его крайне широко[870].

Для обоснования отсутствия в процессе осуществления субъективных гражданских прав сделок можно привлечь и выводы, сделанные К.И. Скловским относительно правовой природы передачи вещи. Он пишет: «…невозможно, недопустимо и ошибочно в каждом действии по реализации ранее выраженной воли снова и снова требовать ее выражения или подтверждения. Ведь такие представления имеют в своей основе неприемлемое допущение, что сделка может быть односторонне пересмотрена после ее совершения»[871]. Действительно, достаточно того, что осуществляется субъективное гражданское право, возникшее из сделки – волеизъявления. Никакой дополнительной воли (а значит и сделок) в этом процессе не требуется.

Немаловажно в подтверждении различения актов осуществления субъективных гражданских прав и юридических фактов привести и положения действующего гражданского законодательства:

1) в абз. 1 п. 1 ст. 2 ГК РФ закреплено, что гражданское законодательство определяет правовое положение участников гражданского оборота, основания возникновения и порядок осуществления права собственности и других вещных прав, прав на результаты интеллектуальной деятельности и приравненные к ним средства индивидуализации (интеллектуальных прав), регулирует договорные и иные обязательства, а также другие имущественные и личные неимущественные отношения, основанные на равенстве, автономии воли и имущественной самостоятельности участников.

2) основания возникновения гражданских прав и обязанностей установлены в ст. 8 ГК РФ, а осуществление гражданских прав и его пределы определены соответственно в ст.ст. 9, 10 ГК РФ. ГК РФ, а осуществление определено в ст. ей установлены в ст. ествлению себя гражданские обязанности и исполнять их ()положени

Итак, законодатель достаточно ясно различает акты осуществления гражданских прав и основания их возникновения, что также свидетельствует в пользу утверждения о том, что действия, совершаемые лицами в ходе осуществления ими субъектных гражданских прав не могут быть квалифицированы как сделки.

Те возможности, которые возникают в ходе осуществления субъективных гражданских прав и обозначаются в качестве «секундарных прав» заложены в свободе осуществления субъективных гражданских прав. При этом важно отметить отсутствие новизны в их появлении. Они предполагаются в ряду тех возможностей, к которым открывается доступ с момента возникновения субъектного гражданского права. Так, возможность преимущественной покупки возникает у лица одновременно с правом общей собственности. Другое дело, что момент осуществления этого правомочия одним сособственником причинно-следственно связан с осуществлением другим сособственником своего правомочия распоряжения. Отметим, что кажущаяся самостоятельность некоторых возможностей возникает благодаря тому, что управомоченное лицо, осуществляя свое право, может и отказаться от него.

Меры отказанного порядка по мнению немецких цивилистов, как живших в XIX в.[872], так и современных[873], а также некоторых отечественных ученых[874] являются одной из разновидностей секундарных прав. Однако в отечественном гражданском праве принята другая точка зрения. Например, отказ покупателя от исполнения договора купли-продажи в случае, если продавец отказывается передать ему проданный товар (п. 1 ст. 463 ГК РФ) обозначается как мера оперативного воздействия на нарушителя гражданских прав[875]. Однако в то же время и в российской, и в зарубежной юридической литературе отмечается, что непредставление исполнения не следует рассматривать как нарушение обязанности, поскольку оно не предполагает наличия вины продавца[876].

Отметим, что обоснованно аналогичную позицию заняли и высшие судебные инстанции когда перед ними встал вопрос: правомерно ли условие договора возмездного оказания услуг о неустойке, взимаемой с заказчика, если тот откажется от исполнения данного договора?[877] По вопросу правомерности установления неустойки за отказ заказчика от договора возмездного оказания услуг в судебной практике существуют две позиции. Преобладающая состоит в том, что указанная неустойка неправомерна, поскольку возможность отказа заказчика от договора возмездного оказания услуг императивно установлена ГК РФ и, следовательно, не является нарушением обязательства со стороны заказчика. Установление такой неустойки в договоре возмездного оказания услуг, по существу, ограничивает право заказчика на односторонний отказ от исполнения договора, что нарушает п. 1 ст. 422 ГК РФ, в силу которого договор должен соответствовать обязательным для сторон правилам, установленным законом и иными правовыми актами (императивным нормам), действующим в момент его заключения[878]. Кроме того, суды подчас квалифицируют неустойку как отказ стороны договора возмездного оказания услуг от своего права, на основании чего признают ничтожным условие о неустойке на основании п. 2 ст. 9 ГК РФ[879]. Однако такое обоснование неправомерности данной неустойки не имеет широкого распространения. В то же время необходимо обратить внимание на противоположную позицию по данному вопросу. Суды, обосновывая правомерность такой неустойки, указывают, что она выполняет в данном случае обеспечительную функцию[880]. Президиум ВАС РФ, вынося решение по спору об одностороннем отказе заказчика от исполнения договора возмездного оказания услуг поддержал первую позицию, из чего можно сделать вывод о том, что односторонний отказ не является неисполнением или ненадлежащим исполнением обязательства ввиду того, что возможность отказа прямо и императивно предусмотрена ГК РФ[881].

Некоторые учёные с этим утверждением не согласны[882]. Отсутствие вины, по их мнению, не всегда означает, что не возникает ответственности: существует «безвиновная» ответственность. Однако, очевидно, что в этих случаях ответственность не отсутствует, а только прямо не обозначается в тексте статьи, поскольку закреплена в общих положениях, как, например, в случаях с «безвиновной» ответственностью предпринимателей. При этом, в законе не закреплена презумпция вины покупателя.

Думается, что более последовательным выглядит объяснение возможности отказа от исполнения договора тем, что управомоченное лицо не может удовлетворить свой интерес посредством отношений, которые должны были сложиться у него с обязанным лицом на основании договора. М.И. Брагинский и В.В. Витрянский верно отмечают, что отказ от исполнения договора равносилен его одностороннему расторжению[883]. Они полагают, что «наделение сторон столь широкой возможностью определять судьбу договора составляет одно из прямых выражений договорной свободы»[884].

Трудность в таком понимании отказных мер, представляется, связана с тем, что в правовой доктрине дозволения необоснованно понимаются только как разрешение на активную деятельность. Иными словами, субъективное гражданское право можно понимать не только как требование, но и освобождение от него, что и происходит при отказе.

Исходя из сказанного, не логично считать отказ от исполнения договора охранительной мерой, поскольку непередача товара – нарушение обязанности – выступает не только основанием для возникновения охранительных обязательств, но и действием по реализации дозволения воспользоваться договорной свободой. Думается, что отказ от исполнения договора представляет собой действие по осуществлению обязательственного права, влекущее прекращение отношений.

Аналогично, думается, должна быть определена и правовая природа последствий (право на отказ покупателя от исполнения договора купли-продажи) передачи некомплектного товара в случае, если продавец в разумный срок не выполнил требования покупателя о доукомплектовании товара (п. 2 ст. 480 ГК РФ), а также последствий (право на отказ от товара) неисполнения обязанности передать принадлежности и документы, относящиеся к товару (ст. 464 ГК РФ).

Итак, меры отказанного порядка, будучи актами осуществления субъективных гражданских прав, не могут быть отнесены к сделкам и, соответственно, их последствия не могут быть обозначены как секундарные права. В целом вызывает сомнение обоснованность применения категории секундарных прав к процессу осуществления субъективных гражданских прав, поскольку все «возможности» здесь определяются в рамках правомочий. Но может быть соответствующие явления можно обнаружить в сфере реализации правоспособности?

Реализация гражданской правоспособности чаще всего происходит путем совершения сделок. Представляется, что односторонние сделки, будучи действиями по реализации правовой способности, порождают возможности, которые не являются правами в субъективном смысле. В качестве примера можно привести право на акцепт. Несмотря на то, что это явление явно опосредует оборот, оно непередаваемо как остальные имущественные права. При этом акцептование не следует смешивать, например, с правами, удостоверяемыми, опционами. Последние оформляют собой, по сути, не куплю-продажу права на заключение договора, а сделку на разность цены базисного актива[885].

Возможность акцептовать оферту имеет ситуативный характер, поэтому не подлежит защите. Это, конечно не означает, что нельзя воспрепятствовать акцептованию. Например, практика заключения государственных и муниципальных контрактов показывает, что подача заявки потенциальными участниками размещения заказа может быть различными способами «заблокирована». Так, невозможно было отыскать электронной системе заказ или заказчика и соответственно направить им ответ, поскольку в их обозначении использовались русские и латинские буквы, сходные до степени смешения[886]. Однако такое воспрепятствование ведет к последствиям, не аналогичным тем, которые возникают после нарушения субъективного гражданского права (защите, восстановлению права), а лишь к аннулированию сделок, если, конечно, возникшие впоследствии субъективные гражданские обязанности не были исполнены.

Примерно та же ситуация возникает при правовой квалификации принятия наследства[887]. Ю.К. Толстой считает, что принятие наследства – это своеобразное право, которое по своей природе «…относится к числу так называемых Gestaltungsrecht, т. е. прав, содержание которых сводится к образованию другого права (права на правообразование), что в какой-то мере сближает его с элементами правоспособности»[888]. При этом учёный отрицает недостаток концепции Gestaltungsrechte, состоящий в отсутствии обязанностей, корреспондирующих праву на принятие наследства. Он считает, что «этому праву противостоит, с одной стороны, обязанность всякого и каждого не препятствовать наследнику в свободном осуществлении его права, а с другой – обязанность соответствующих лиц и органов оказать наследнику необходимое содействие в осуществлении этого права»[889]. Отметим, что органы исполнительной власти не могут вступать в наследственные отношения с физическим лицом (за исключением случаев выморочного наследства) и, следовательно, их обязанности не носят характер наследственных. Обязанность всех и каждого не препятствовать в принятии наследства не может корреспондировать «праву» на получение наследства, поскольку нет отношений, к которым можно было бы применить конструкцию правоотношения, поскольку нет его основного субъекта – наследника, действует лицо, призываемое к наследованию.

Представляется верным мнение о том, что принятие наследства представляет собой сделку[890]. Последняя выступает в качестве юридического факта, входящего в юридический состав, необходимый для возникновения у наследника вещных, обязательственных или иных субъективных гражданских прав на имущество, входящее в наследство. Возражение относительно того, что принятие наследства является правом, поскольку следует не из правоспособности, а опосредовано другим юридическим фактом (смертью) и значит, может возникнуть не у любого лица, не может быть принято, поскольку имеет другое объяснение. Юридический состав наследования по завещанию предполагает строгую последовательность совершения юридических действий и наступления событий, что, как точно отмечал О.А. Красавчиков, имеет значение для наступления юридических по­следствий в определённых случаях[891]. Именно в требовании закона о строгой последовательности в наступлении юридических фактов (процедуре наследования по завещанию) и состоит объяснение того, что принятие наследства следует только после совершения завещания и смерти наследодателя. Принятие наследства представляет собой реализацию именно правосубъектности гражданина, а не вытекает из смерти наследодателя или его завещания. Ведь, к примеру, если организация, указанная в завещании, утратила правосубъектность, хотя физически продолжает существовать в качестве филиала другого юридического лица, то ни первый, ни второй факты не создадут для неё возможности принятия наследства. Другое дело, что в завещании обозначается лицо, которое может принять наследство.

Возможности принятия наследства может препятствовать, например, неизвестность для наследника открытия наследства. В этом случае восстанавливается не право принятия наследства, а срок; наследство же, при наличии соответствующих закону обстоятельствах, считается принятым. Согласно п. 2 ст. 1155 ГК РФ по заявлению наследника, пропустившего срок, установленный для принятия наследства, суд может восстановить этот срок и признать наследника принявшим наследство, если наследник не знал и не должен был знать об открытии наследства или пропустил этот срок по другим уважительным причинам и при условии, что наследник, пропустивший срок, установленный для принятия наследства, обратился в суд в течение шести месяцев после того, как причины пропуска этого срока отпали.

Думается, что возможности из односторонних сделок составляют только допущение действия [892], т.е. законодательное разрешение действия, его прямое закрепление в законе. Появление возможностей, обозначаемых в качестве секундарных, означает, что часть установленных законом нескольких юридических фактов (юридического состава) уже совершены, но для возникновения правоотношения необходимо еще одно изъявление воли – согласие. Юридический состав предполагает строгую последовательность совершения юридических действий и наступления событий, что, как точно отмечал О.А. Красавчиков, имеет значение для наступления юридических по­следствий в определённых случаях[893]. Именно в требовании закона о строгой последовательности в наступлении юридических фактов и состоит объяснение того, что возможности направления акцепта, как и принятия наследства следуют только после соответственно получения оферты и смерти наследодателя. Надо отметить, что требование закона в этом случае опирается на естественные свойства регулируемых общественных отношений, которые по своей сути – совместная деятельность людей. Последняя может быть различна по степени активности ее участников. Отношения, связанные с принадлежностью имущества, как известно, характеризуются пассивным поведением обязанного, а по переходу имущества – активностью обеих сторон. Соответственно, в первом случае для квалификации отношения в качестве гражданско-правового достаточно обращать внимание лишь на поведение активного лица. А во втором – значение имеет совершение как действий обеими сторонами, так и их восприятие. При этом вся психологическая сложность, многоэтапность и неоднозначность начала взаимодействия[894] умещается в праве в два юридически значимых акта – волеизъявления, которые при заключении договора обозначаются как оферта и акцепт, а при наследовании – волеизъявления наследодателя, сделанные им при жизни (в том числе и завещание) и принятие наследства. Иными словами, то, что в одних случаях предусмотренная законом квалификация отношений в качестве гражданско-правовых основана на анализе только сделок, совершаемых в качестве актов реализации правоспособности, а в других, дополняется оценкой последующих сделок, не имеет сугубо правового смысла. Это следует из специфики регулируемого реального отношения.

Итак, некоторые односторонние сделки как акты реализации правоспособности действительно имеют особые последствия – выступают основаниями для допущения совершения других односторонних сделок. Однако возможности, вытекающие из них, не являются субъективными правами и отражают лишь специфику совместной деятельности, которую оформляют юридические факты.

Думается, значимость односторонних сделок для механизма гражданско-правового регулирования определяется тем, что субъекты гражданского права конкретизируют, наполняют реальностью свои гражданские права. Они выступают в качестве гражданско-правовых средств, определяющих связи прав и способностей, а также содержание и условия возникновения, изменения, прекращения субъективных гражданских прав и обязанностей. Первый случай уже был разобран в настоящей работе. Относительно второго необходимо заметить следующее.