Деятельностно-догматический подход как методологическая основа исследования механизма гражданско-правового регулирования

Родионова О.М.

Механизм гражданско-правового регулирования

в контексте современного частного права

 

Глава I. МЕХАНИЗМ ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ: ПОНЯТИЕ, СИСТЕМА.. 3

§ 1. Деятельностно-догматический подход как методологическаяоснова исследования механизма гражданско-правового регулирования. 3

§ 2. Сущность и структура механизма гражданско-правового регулирования 55

Глава III. НОРМА ГРАЖДАНСКОГО ПРАВА КАК ОСНОВА МЕХАНИЗМА ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ.. 112

§ 1. Специфика норм и источников гражданского права. 112

§ 2. Норма гражданского права как средство правоприменительной гражданско-правовой деятельности. 158

§ 3. Норма гражданского права как средство правореализационной гражданско-правовой деятельности. 174

Глава IV. ПРАВООТНОШЕНИЕ В МЕХАНИЗМЕ ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ.. 187

§ 1. Гражданское правоотношение как средство гражданско-правовой деятельности. 187

§ 2. Субъективные гражданские права и обязанности как представление о деятельности и их виды.. 232

Глава V. ЮРИДИЧЕСКИЕ АКТЫ В МЕХАНИЗМЕ ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ.. 266

§ 1. Юридические акты: понятие и место в механизме гражданско-правового регулирования. 266

§ 2. Гражданско-правовые сделки и договоры.. 300

§ 3. Корпоративные акты.. 339

Глава I. МЕХАНИЗМ ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ: ПОНЯТИЕ, СИСТЕМА

Деятельностно-догматический подход как методологическая основа исследования механизма гражданско-правового регулирования

А) Гражданско-правовое регулирование как деятельность

 

Право, как известно, является идеальным феноменом, поэтому его воздействие на конкретные общественные отношения немыслимо без деятельности людей. Для цивилистики традиционным является обращение к проблемам воплощения гражданского права в реальной действительности, в действиях конкретных участников гражданского оборота. Одним из наиболее плодотворных направлений изучения проблемы «человеческого» аспекта процесса гражданско-правового регулирования, является деятельностный подход. Б.И. Пугинский, впервые применивший его для решения проблем цивилистики в 80-х годах ΧΧ в. и сегодня подтверждает необходимость его дальнейшего использования. Он считает, что деятельность служит не только исследовательским, объяснительным принципом, но и реальной движущей силой договорного (как и в целом правового) регулирования, основой существования и развития права, является необходимым и очевидным объектом изучения правовых наук. Деятельностная концептуальная позиция, по мнению учёного, определяет направленность и способы исследования, выработки теоретических положений, позволяющих описать и рационально объяснить все объекты, которые ранее описывались и получали объяснение с других точек зрения. «Она обеспечивает восстановление подлинно научного смыслообразующего ядра правопонимания и правовой науки в целом»[1]. Действительно, потенциал деятельностного подхода в исследовании права, и гражданского права в частности, имеющего, без сомнения социальную природу, огромен.

Б). Методологическое значение цивилистической догматики

 

Исследование механизма гражданско-правового регулирования не может базироваться исключительно на деятельностном подходе, поскольку он в силу своего общегуманитарного характера не достаточно «чувствителен» к специфике права. Очень верно выразил особенность юриспруденции как науки о праве Ф. Быдлински, который отметил, что «право» – это предмет различных научных дисциплин, в частности, истории права, юридической социологии, философии права, общей юридической теории, юридического сравнения и юридической политики. Поэтому своеобразие юриспруденции состоит не только в том, что ее предметом является право. Оно выражается в особенной постановке его проблем, задач и методов[109]. Содержательная сторона этой специфики служит предметом юридической догматики. Особенно большое значение догматика имеет для частного права и его основной отрасли – гражданского права, поскольку оно, прежде всего, в силу особенности своего предмета и метода, чрезвычайно сложно по своей структуре. Поэтому догматический подход к исследованию механизма гражданско-правового регулирования является не менее важным, чем деятельностный. Только их органическое объединение позволяет достичь точности в его изучении. В связи с этим требуется пояснение, первую очередь, природы цивилистической догматики.

Термин «цивилистическая догматика», как и «юридическая догматика» до сих пор, несмотря на длительную историю применения, не получил однозначного определения. С. Третьяков, отмечает, что еще Цицерон приспособил к юриспруденции модель догмы, определенной Аристотелем как «общее суждение о наблюдаемых фактах», получаемое им в ходе логической, но носящей вероятностный характер процедуры индукции (редуктивной индукции)[110]. Римский юрист ввел в античную модель индуктивной науки телеологический компонент, сформулировав цель юриспруденции как применение равной меры к одинаковым ситуациям.

В Средние века, заключает С. Третьяков, понимание юридической догматики претерпело изменения[111]. Догму стали понимать не как суждение о наблюдаемых фактах, а как интерпретацию текста закона (в широком смысле), сводя ее, в конечном итоге, к предмету толкования – норме права. Отметим, что такой подход поддерживается и некоторыми современными исследователями[112]. Однако нормативистская модель догматики не учитывает пробельности права, в первую очередь, характерную для отраслей, имеющих предметом свободную деятельность, которую невозможно урегулировать исчерпывающе.

Указанный недостаток, наряду с другими причинами, обусловил формированию исторической школы права, в рамках которой юридическая догматика наполнилась новым смыслом. С. Третьяков отмечает, что ее предметом стали поиск и установление внутренних закономерностей развития правовой формы[113], и, прежде всего правоотношения как ключевой конструкции, органически объединяющей отношения фактического характера и выработанные практикой оптимальные способы их регулирования. Ф.К. фон Савиньи, который ввел категорию правоотношения, понимал его как определенным образом урегулированную связь лиц и указывал, что сумма всех правоотношений составляет предмет частного права, но не его содержание[114]. Важным для нового понимания догматики стал также вывод немецкого пандектиста о том, что правоотношения объединяются в правовые институты[115], а нормы права являются результатом их «искусственной» абстракции[116].

Несмотря на достижения исторической школы права в Новейшее время юридическая догматика не получила должного внимания. Мало того, Ф. Быдлински отмечает, что глобальная "критика догматики" по сравнению с юриспруденцией стала актуальной модой[117]. Например, Г. Кельзен, утверждал, что традиционная юриспруденция почти полностью исчерпывается политическими рассуждениями, поскольку «она сознательно или бессознательно, в большей или меньшей степени отличается "идеологическим" … характером. … "Идеология" же скрывает реальность – либо приукрашивая, с тем чтобы сохранить и защитить ее, либо искажая, с тем чтобы подвергнуть ее нападению, разрушить и заменить другой. Такая идеология коренится в воле, а не в познании, она исходит из определенных интересов, точнее, из интересов, отличных от стремления к истине; разумеется, при этом не должно выносить никакого суждения о ценности или достоинстве этих других интересов»[118]. Й. Эссер напротив рассматривал ту же юридическую догматику как «так называемую логику» в качестве основного инструмента юридического метода полностью пренебрегая ее политико-правовым обсуждением[119].

Эти две противоположные позиции и сегодня активно обсуждаются в западной науке, хотя понятно, что ни одна из них не может быть полностью принята. В обсуждение догматики включились и представители других наук, которые на основе философских, социологических, логических, исторических и т.д. критических рассуждений о юриспруденции вносят предложения об «улучшении практики познания» в этой области, что, само по себе полезно, но косвенно свидетельствует о слабости последней и в конечном итоге, считает Ф. Быдлински, может привести не только к потере ее тысячелетнего опыта, но и поставить под вопрос само существование[120].

В последние годы у юристов интерес к проблеме догматики возобновился. Большинство немецких исследователей сходятся в том, что она представляет собой учение о действующем праве[121]. Однако Ф. Быдлински прав: это очень общее понимание юридической догматики. Он совершенно обоснованно считает, что юридическая догматика должна быть определена, прежде всего из своей цели – быть средством юридической работы по определению того, как конкретным людям и организациям вести себя в определенных ситуациях[122]. При этом автор указывает на то, что правовые нормы и принципы являются исходными положениями, на которых основывается догматика, но не единственным ее предметом, в последний также входят и фактические отношения. Вместе с тем, оценка норм, различение и более точный анализ институтов, отраслей права, основанных на разнообразии жизненных отношений, всей правовой системы в целом – важнейшая задача догматики[123].

Ф. Быдлински приходит к выводу, что юридическая догматика характеризуется тремя признаками. Во-первых, она является частью позитивного права, и поэтому обязательна, но при этом, без сомнения является рациональной установкой, покоящейся на интерсубъективно понятном и последовательно проводимом основании. Во-вторых, догматика представляет собой средство решения задачи определения конкретных юридических правил, и, в третьих, уже из-за ее научного характера является средством достижения этой цели рациональным, поддающимся проверке и доступным способом[124]. Из этого австрийский правовед заключает, что догматика предполагает наличие рационального процесса при применении права, прежде всего, языковой анализ, историческое разъяснение причин отдельных правовых норм и юридических институтов, логические усилия по возможному устранению противоречий в правовой системе, а также различные «эмпирические процессы»: от справки к закону вплоть до описательного изложения социальных процессов и состояний, а также судебного разбирательства в конкретном случае. В частности правила юридической догматики как юридической методологии направлены в силу необходимости на эффективное оформлении этих очень разных процессов[125].

Полагаем, что Ф. Быдлински верно определил основные признаки юридической догматики. Действительно, в ней отражаются именно установки юридического сознания относительно определенного способа соотнесения положений закона и жизненных ситуаций. Данное обозначение содержания догматики представляется особенно адекватным, поскольку на основании достижений психологии позволяет обратить внимание на несколько важных обстоятельств: во-первых, на то, что происходит в субъекте как в целом, в его сознании и деятельности, а не праве, как идеальном образовании; во-вторых, на то, что специфическое состояние субъекта побуждает его к определенному поведению, то есть это поведение предопределено в нем заранее, и, наконец, на то, что данное состояние — явление динамическогохарактера, которое находит выражение в определенной активности.В конечном счете, значение содержания догматики проявляется в том, что в сознании и деятельности человека, выступающего в качестве юриста, которому необходимо разрешить спор на основе права, происходит целостное изменение – актуализируется определенная установка. После этого субъект, имеющий такую установку, может осуществлять лишь соответствующие этой установке процессы и акты. Таким образом, деятельность, например, судьи или адвоката определяется как необходимостью решения конфликта, так и наличием закона, но это отнюдь не носит механический характер. Фактические обстоятельства и нормативно-правовые положения воздействует непосредственно не на сам акт деятельности, вызывают его не прямым путем, а на субъекта, изменяя его сознание в соответствии с ситуацией в целом, обусловливая возникновение данной установки. Сами же акты деятельности определяются субъектом, имеющим определенную установку. Одним словом, он осуществляет те акты и процессы, операции и действия, установка на которые выработалась у него под воздействием правовой и фактической ситуации.

Уточним, что при всей верности определения юридической догматики через установку, нельзя забывать о том, что они соотносятся как целое и его содержательная часть. Юридическая догматика не может быть сама установкой. Она представляет собой учение о такой установке.

Здесь следует отметить, что обязательность юридической установки проявляется не столько в нормативном ее закреплении, сколько в отсутствии другой признаваемой юридическим сообществом рациональной реакции профессионала. Ее безальтернативность закладывается в рамках юридического образования. Об этом упоминает и Я. Шапп, верно утверждая, что «… все юридическое образование направлено на то, чтобы обучить молодого юриста догматике действующего права»[126]. Воспроизводится она в судебной, и в целом, в правоприменительной деятельности. Нельзя исключать ее и из деятельности правотворческой, поскольку правила, подлежащие применению для усиления их эффективности должны соответствовать этой установке.

Какие же акты предполагает юридическая установка? Представляется, что это, прежде всего, действия, которые могут быть объединены термином «субзумпция». Самое близкое к нему понятие в отечественном правоведении – «квалификация», но эта конструкция ещё далека от своего полного научного анализа[127], поэтому воспользуемся выводами зарубежных цивилистов. В германской правовой методологии субзумпцией (Subsumtion, Sumsumpion) называют подведение обстоятельств конкретного дела под правовую норму[128]. Её корни находятся в операции логического умозаключения. Но при этом традиционно отмечается, что субзумпцию невозможно полностью свести к какой-либо логической операции, ведь юридическая норма, в отличие от логического высказывания, лежащего в основе умозаключения, уже содержит в себе готовое решение, но оно – условное. Судья, подводя условия под норму, делает это решение безусловным[129].

Выразить, формализовать субзумпционный процесс достаточно сложно, поскольку он носит внутренний характер. Я. Шапп предлагает выделять в процессе применения нормы права создание гипотезы правопритязания (а), а также проверку вопроса о том, реализуется ли в подлежащем разрешению случае признаки состава привлеченной юридической нормы – субзумпции (б)[130]. Представляется, что этот процесс протекает несколько иначе. Субъект, (1) предполагая, что фактическая деятельность попадает под правовое регулирование, (2) соотносит ее элементы с положениями норм права в соответствии со структурой правоотношения, которое в этом случае выступает в качестве средства. Обратим внимание на то, что на втором этапе производится единое действие, которое аналитически может быть расчленено на следующие операции: а) соотнесение реального взаимодействия с правоотношением, б) определение вида правоотношения, в) отыскание соответствующей ему подотрасли, института (при необходимости, субинститута), положений, г) соединение последних с общими положениями для «конструирования» подходящей нормы.

Отметим, что способы применения норм различных правовых систем не одинаковы. С. Третьяков упоминает о том, что в англо-американском праве, например, используются свои механизмы «операционализации» текста закона[131]. Но понимание и применение (в широком смысле) отечественного права, так же как и национального права тех стран, которые заимствовали германскую пандектную систему невозможно без владения способом «подведения» посредством правоотношения.

Учитывая значение правоотношения для действий, предполагаемых юридической установкой, можно говорить не об отдельных действиях, предполагаемых юридической установкой, а о деятельности, которую обозначить как субзумпцию посредством правоотношения [132]. Результатом этого процесса является заключение о том, относятся ли квалифицируемые отношения к регулируемым правом или нет. Положительное заключение возможно в том случае, если субъект обнаружит ту совокупность положений норм частного права, которые содержат подходящие к ситуации правила. Это центральный субзумционный процесс – особая интеллектуально-правовая деятельность, которая, в свою очередь невозможна без уже упомянутых действий по сбору фактов и анализу норм. Но без субзумции последние лишены основного направления, поскольку носят вспомогательный характер.

Уточним также, что указанный способ используется в разных видах гражданско-правовой деятельности. Например, он может быть характерен для интеллектуальной деятельности, протекающей в ходе правореализации, если, конечно субъекты осознают, что совершая те или иные действия, они исполняют, используют, соблюдают нормы гражданского права. И даже законодатель (в широком смысле) не может обойтись без субзумпции, поскольку вводимые им положения не должны, по крайней мере, противоречить уже действующим правилам, о чем он может узнать только по результату указанной деятельности.

Разумеется, сочетаясь с различными видами деятельности, субзумпция приобретает те или иные особенности. Например, в рамках правоприменительной деятельности она обязательна. В соответствии с процессуальным законодательством суды обязаны установить наличие правоотношения (в соответствии с п. 3 ст. 133 Арбитражного процессуального кодекса РФ первоочередной задачей подготовки дела к судебному разбирательству являются определение характера спорного правоотношения; установление правоотношений сторон является задачей подготовки дела к судебному разбирательству на основании ст. 148 Гражданского процессуального кодекса РФ).

Оговоримся, что важность конструкции правоотношения для субзумпции не умаляет значения других догматических средств. В таком качестве выступают юридические факты, правовые акты, а также другие как общие, так и специальные юридические построения.

Сказанное относится, конечно и к цивилистической догматике. В то же время отметим, что она направлена, в большей степени, чем другие на преодоление принципиальной пробельности гражданского права. Невозможность установления исчерпывающего гражданско-правового регулирования свободных отношений и вызванная этим предельно допустимая обобщенность его нормативных положений придает ей особое значение.

Содержательное ядро цивилистической догматики составляет учение о гражданском правоотношении. К нему примыкают доктринальные представления о юридических фактах и актах осуществления гражданских прав и исполнения гражданских обязанностей. Посредством именно этих конструкций возможна как оценка жизненной ситуации в качестве регулируемой гражданским правом, так и «восстановление» соответствующей ей гражданско-правовой нормы, положения которой могут находиться в различных частях гражданского законодательства.

Содержание цивилистической догматики занимает определенное место в структуре гражданско-правовой деятельности. Очевидно, что все ее конструкции относятся в качестве мотивировочной части действий и операций.

Обобщая сказанное, приходим к выводу о том, что цивилистическая догматика представляет собой учение о юридической установке структурирования и квалификации норм гражданского права относительно общественных отношений посредством конструкций гражданского правоотношения, юридического факта и гражданско-правового акта. А в целом деятельностно-догматический подход к исследованию гражданско-правовых явлений и процессов проявляется в изучение их в качестве элементов внешне выраженной гражданско-правовой деятельности, а также внутренней гражданско-правовой деятельности, мотивированной содержанием цивилистической догматики.

Понятие юридического акта

Начнем с этимологического и генетического определения слова «акт». В этимологическом словаре русского языка М. Фасмер описывает слово следующим образом: «…акт. Ближайшая этимология: со времени Петра I… польск. akt «бумага, документ» или нем. Akt из лат. actus «акт, действие»»[713]. Показательно, что латинское слово actus имеет правовое значение только в сочетании со словом legitimi: actus legitimi – «законные акты», юридические ритуалы. В толковом словаре русского языка С.И. Ожегова под актом подразумевается: а) единичное действие, а также поступок, проявление действий; б) документ, удостоверяющий что-либо; в) закон, установление государственных органов или общественных организаций; г) официальный документ, запись, протокол[714]. В Древнем Риме акт понимался как время судебной деятель­ности в противоположность каникулярному времени, а также выраженные в письменной форме деяния судей, а позднее императоров – законы, эдикты, распоряжения. В английском языке понятие «акт» означало принятое парла­ментом и одобренное королем решение. Во Франции – это, прежде всего, ча­стные документы, признаваемые публично и имеющие силу до тех пор, покане будет доказана их порочность[715]. Таким образом, этимологически и исторически слово «акт» имеет смысл некоего внешне выраженного, формализованного действия, обладающего юридическим значением.

Восприятие акта как действия, протекающего в реальной жизни, являлось настолько очевидным, что повлекло за собой его определение в юриспруденции как факта, а не права. Такое понимание нашло отражение в термине «юридический акт», который начал активно использоваться в правоведении в середине ΧІΧ в., хотя полного единства в его определении не было. Обзор позиций германских исследователей дан у Б. Виндшайда, который сам подразумевал под юридическим актом «…частное изъявление воли о том, чтобы известное право возникло, прекратилось или изменилось»[716], используя его как обобщающее понятие для односторонних сделок и договоров – юридических фактов. В отечественной цивилистике ему вторил Г.Ф. Шершеневич, который считал, что юридическая сделка иначе называется юридически актом[717].

Л. Дюги, подробно исследуя административные и юрисдикционные акты, определил юридический акт несколько иначе: как объявление воли, исходящее от правоспособного лица, имеющее объектом то, что может быть желаемо, определённое легальной целью и при­званное с намерением создать юридическое положение[718]. Существенным при­знаком юридического акта, по мнению учёного, является его соответствие нормам объективного права. Правовед утверждал, что юридический акт есть всякое проявление во­ли, согласное с объективным правом и порождающее какое-либо состояние субъективного права[719]. П.Г. Виноградов также писал, что «юридический акт по­добен акту законодательства. Последний выполняется обществом, – между тем, как первый выполняется членами общества, последний творит и отменя­ет нормы, первый творит и отменяет права, – постольку, поскольку общество позволяет индивидуальным его членам создавать и отменять права»[720].

В советском, как и в современном отечественном праве, сохранилась тенденция узкого понимания юридического акта как факта. Так, О.А. Красавчиков указывал, что «под юридическим актом следует понимать правомерное юридическое действие, вызывающее те юридические последствия, на которые оно направлено»[721].

В 60–е годы XX в.в отечественном правоведении наряду с термином «юридический акт» начал активно использоваться термин «правовой акт», что было связано с критикой «чистого позитивизма» и развитием нового функционального подхода к праву. Очевидно, начало широкому употреблению термина положил С.С. Алексеев, обозначив его как «внешнее выражение воли государства или отдельных лиц, направленное на определенный юридический эффект»[722]. Им дано и более широкое определение правового акта как «надлежащим образом (словесно-документально) оформленное, внешнее выражение воли компе­тентных субъектов (государства, его органов, отдельных лиц и т. д.), высту­пающее в качестве носителя содержательных элементов правовой системы – юридических норм, правоположений практики, индивидуальных предписа­ний, автономных решений лиц»[723]. В этих дефинициях отчетливо виден не фактический, а правовой характер явления, что не позволяет его отождествлять с фактом юридическим.

Вместе с тем до сих пор в отечественной правовой науке нет четкого представления о сущности правового акта. Так, О.В. Шопина отмечает, что часто правовой акт отождествляют с нормативно-правовым актом (Конституция, закон, постановление и т. п.), между ними не проводится никаких различий. Все исследования данной категории носят во многом фрагментарный характер, что не позволяет составить целостное представление о нем[724]. В современной юридической литературе отмечается, что термин «правовой акт» имеет несколько смысловых оттенков[725].

Во-первых, к правовым актам относят результаты как правомерных, так и противоправных действий. При этом под результатами правомерных действий понимают юриди­чески значимые содержательные элементы правовой системы общества: юридические нормы, воплощенные в законах и подзаконных актах; индивидуальные предписания, выражающиеся в правоприменительных актах; сделки, соглашения и иные акты автономного регулирования, заключаемые между различными хозяйствующими субъектами, гражданами и т. п. (договор купли-продажи, дарения и др.). К результатам неправомерных действий относят: неконституционные нормы общефедеральных и региональных законов, указов президентов, постановлений правительств, инструкций, приказов, положений тех или иных министерств, ведомств, государственных комитетов и т. д.; многочисленные противозаконные индивидуальные предписания местных чиновников, директоров (например, приказ руко­водителя казенного либо частного предприятия об увольнении, снятии с должности конкретных лиц); незаконные сделки, договоры. С нашей точки зрения, при таком понимании допускается отождествление правового акта и его содержания. Подобное недопустимо: нормы права имеют самостоятельное значение.

Во-вторых, под правовым актом понимается юридический документ, т.е. внешнее словесно-документально оформленное выражение воли, закреп­ляющее правомерное либо противоправное поведение и соответствующий результат. Так, Ю.А. Тихомиров и И.В. Котелевская пишут: «Правовой акт – это письменный доку­мент, принятый управомоченным субъектом права (государственным орга­ном, местным самоуправлением, институтами прямой демократии), имею­щий официальный характер и обязательную силу, выражающий властные ве­ления и направленный на регулирование общественных отношений»[726]. Н.В. Исаков, А.В. Малько, О.В. Шопина отмечают, что правовой акт-документ – это выражающее волю субъекта права и оформленное в установленном порядке решение, содержащее правовые средства (предписания), призванное достигать соответствующих целей (регулировать общественные отношения) и влекущее определённые резуль­таты (юридические последствия)[727]. Но очевидно, что правовой акт может быть выражен не только в виде документа, но и в устной форме. Существуют кон­тракты, заключённые устно; устные односторонние решения принимаются иногда административными служащими. Он может даже вытекать из какого-либо простого жеста или знака, иногда основывать­ся на молчаливом или неявном проявлении воли сторон. Так, отдельные разновидности сделок, распоряжения и приказы должностных лиц, действия регулировщика выступают в качестве примеров последних. «Зеленый или красный сигнал све­тофора представляет собой административное решение, разрешающее продолжать движение или предписывающее остановиться и т. д.»[728]. Поэтому отождествление правового акта с документом не соответствует действительности.

Существует третье понимание правового акта как действия (поведения), причём как правомерного, так и противоправного характера (например, акт реализации права, выразившийся в несо­блюдении запрета, в неисполнении либо неполном исполнении обязан­ности, в злоупотреблении правом)[729]. Эту позицию разделял Г. Кельзен, который считал, что правовой (или противоправный акт) по своёму объективному значению составляет внешнее действие – всегда протекающее в пространстве и времени чувственно воспринимаемое событие, т.е. природное явление, определённое законом причинности[730].

Разновидностью этого понимания следует считать «волевое» определение правового акта, поскольку достаточно часто действия, с которыми отождествляется правовой акт, осмысливаются как волеизъявления. Так, Ж.Л. Бержель приводит в качестве общепринятого во французском правоведении определение юридического акта как проявления воли, призванное произвести правовые последствия, отличая их тем самым от юридических фактов, в которых воля отсутствует.[731] Р.Ф. Васильев считает, что правовой акт – это волеизъявление управомоченного субъекта права, регулирующее общественные отношения путём установления (изменения, отмены, изменения) норм права, а также установ­ления (изменения, прекращения) конкретных правоотношений, результаты которых в виде велений, обращений, соглашений и т.п. в установленных за­коном случаях фиксируются в документарной форме (акте-документе)[732]. На наш взгляд акцент на волевом аспекте в определении правового акта как действия возникает далеко не случайно, ведь воля является важным его элементом. Как уже нами было отмечено выше ни воля, ни волеизъявление не обозначаются в науке в качестве элементов деятельности, поскольку являются её характеристиками. Но конечно, это не значит, что они не могут учитываться при исследовании правовых действий. Понимание правового акта как действия, тем более имеющего волевой характер, ведёт к отождествлению правовых актов с юридическими фактами, что не позволяет точно отразить их специфику.

Полагаем, что все три определения правового акта не исключают друг друга, а дополняют. Полагаем, что при этом ключевой является идея внешнего оформления (в документе или действии) результатов различных видов[733] гражданско-правовой деятельности, имеющей волевой характер. Соответственно, например, нормы права, как результат нормотворческой деятельности будут выражены в формах (источниках) права (актах), а соглашение сторон как результат правореализационной деятельности, – в форме договора (акта). И то и другое – правовые акты, хотя в первом случае они оформляют правовое содержание, а в другом юридическое[734].

Из сказанного следует, что правовой акт имеет значение формы. Уточним, что для отражения форм гражданского права в целом целесообразно использовать термин «гражданско-правовой акт», а для их различения – термины «нормативно-правовой акт» и «юридический акт», что, в целом, отвечает сложившемуся словоупотреблению.

Теперь перейдём к вопросу о том, почему в юридических актах учёные так настойчиво ищут нормы права. Полагаем, что одной из причин подобных построений выступает отмеченное нами единство природы правовых актов, оформляющих нормы права и юридических актов, оформляющих юридические факты. Однако предопределяет ли сходство форм сходство содержания?

При всей риторичности вопроса, должны отметить, что ответ на него не очевиден. Поиском норм права в юридических фактах занимались как отечественные, так и зарубежные учёные. В настоящей работе уже раскрывалось содержание теории, предложенной А. Мерклем и Г. Кельзеном, которые считали, что правовая норма может быть не только общей, но и индивидуальной. Это учение в своё время оказало большое влияние на зарубежную юридическую науку. В отечественной цивилистике сегодня аналогичной позиции придерживается М.Ф. Казанцев, который отмечает: «Для признания правового акта нормативным достаточно того, что такой правовой акт рассчитан на неоднократную (иными словами, неопределённо многократную) реализацию»[735]. Это утверждение ведёт автора к выводу о возможности наличия норм в гражданско-правовых договорах.

Несмотря на авторитет исследователей, утверждения о нормативной природе сделочных и договорных условий не встречают поддержки со стороны практиков, что совершенно обоснованно, поскольку их воплощение в жизнь способно создать множество проблем. Например, такую как превращение существующего сегодня огромного, но достаточно четко структурированного нормативного гражданско-правового материала в принципиально необозримую массу.

Полагаем, что поиск нормативных образований в юридических актах не имеет смысла. Вызван он тем, что вышеприведенными исследователями правовое регулирование понимается только как нормативное. С нашей точки зрения, общим для всех правовых актов является не столько нормативность их содержания, сколько направленность воли участников той деятельности, результаты которой ими оформляются. Причём направлена эта воля на создание условий для правового регулирования общественных отношений, а в гражданском праве – для упорядочения имущественных и личных неимущественных отношений. Так, в ходе правотворческой деятельности она направлена на закрепление в нормах гражданского права дозволений, обязываний, запретов, реализация которых приводит к возникновению гражданских прав и обязанностей. А в ходе правореализационной и правоприменительной деятельности воля направлена на их конкретизацию. Соответственно, результаты указанных видов деятельности (нормы права и индивидуализирующие их положения) оформляются в нормативно-правовых и юридических актах. Иными словами регулятивное гражданско-правовое воздействие возможно и вне нормативных обобщений, на конкретном уровне.

Сказанное совпадает с положениями теории поднормативного регулирования общественных отношений, разработанной учёными уральской школы. С.С. Алексеев отмечает: «Материю права наряду с юридическими нормами и на их основе образуют также индивидуальные предписания, санкции, меры защиты, юридические факты и некоторые другие явления правовой действительности»[736]. С точки зрения учёного, индивидуальные предписания – это акты применения права властными органами, посредством которых осуществляется индивидуальное поднормативное регулирование. В некоторых работах он использует этот термин также для обозначения сделок и договоров[737]. С.С. Алексеев считает, что такие предписания (правила) действуют на уровне не нормативного правового регулирования, а на ином – поднормативном уровне. Поднормативное регулирование в науке определяется как «…обеспеченная государственным понуждением регламентация поведения субъектов волевыми актами управомоченных на то граждан и организаций в нормативно-допускаемых формах»[738]. В зависимости от степени конкретизированности содержания в рамках поднормативного регулирования выделяют локальный и индивидуальный виды поднормативного регулирования.

Думается, приверженцы теории поднормативного регулирования совершенно точно отразив состояние проблемы ненормативного регулирования, не решили ее на догматическом уровне, что негативно сказалось на возможностях указанной теории к полноценному цивилистическому развитию и применению. Следует признать, что она «не вписывается» полностью в цивилистическую догматику, поскольку предполагает оперирование неизвестными гражданскому праву категориями, которые при этом не соотносятся с его фундаментальными понятиями. Тем не менее, полагаем, что прав был уже упоминавшийся нами П.Г. Виноградов, когда утверждал, что юридические акты подобны актам нормативным. Подобие не означает идентичности. Поэтому, думается, что юридические акты в догматическом смысле не относятся к сфере объективного права. Их правовую природу и специфику необходимо определить с позиции деятельностно-догматического подхода.

Рассуждая в указанном аспекте, природу юр