Ограниченность естественного отбора

В глыбе мрамора заключено бесчис­ленное множество форм, которые из нее можно создать. Остается отсечь все лишнее и выявить какой-то один, наи­более совершенный образ.

Нечто подобное выпадает на долю естественного отбо­ра. Перед ним масса живого вещества. Преобразуя ее на разные лады, придавая ей случайные формы, отбор (т. е. внешние природные условия, условия внутри биоценозов, сообществ) сохраняет лишь самые совершенные создания, прошедшие экзамен «на живучесть». Меняются условия, и отбор несколько изменяет свои творческие «вкусы». По­являются новые виды, пропадают прежние.

Казалось бы, все ясно. Однако возникает недоумение. Если мы вручим миллио­нам обезьян по резцу, молотку и куску гранита, сможет ли хоть одна из них — даже за миллиард лет непрерывного труда — случайно высечь роденовского мыслителя? Теоре­тически такая вероятность имеется. Практически она не должна реализоваться ввиду своей ничтожной малости.

А ведь создать живого мыслящего человека из бесфор­менного первобытного студня — куда более сложная за­дача!

Естественный отбор предполагает выживание самых приспособленных. Если усложнение нервной системы дей­ствительно дает решающие преимущества организму, тогда благодаря ему должны были бы несказанно расцвести и размножиться виды, стоящие на высочайшей (для своего времени) ступени цефализации.

Но не раз уже приходилось доказывать и подчеркивать: исключая нас, царят на Земле отнюдь не са­мые сложные создания. Даже все животные, об­ладающие нервной системой, составляют немногим более сотой доли всей биомассы Земли. От этой, вовсе не льви­ной доли лишь сотая часть приходится на высокоразвитых позвоночных. А из них на наших родственников, прима­тов, остается лишь несколько процентов. Одних червей на Земле в десять раз больше по весу, чем людей.

Абсолютное преобладание и процветание растений и простейших как будто указывает на них как на избранни­ков естественного отбора. И все-таки, добившись совершенства (создав организ­мы, процветающие сотни миллионов и миллиарды лет), жи­вое вещество продолжало усложняться, обогащаясь нерв­ной системой и централизованным мозгом.

Случайные равновероятные события должны реализо­вываться по строгим закономерностям. Скажем, мы бро­саем две игральные кости. Наиболее часто должна выпа­дать сумма 7 (потому что она может образовываться шестью различными сочетаниями), а реже всего 2 и 12 (достигаемые лишь одним способом: две единицы или две шестерки).

При отборе на основе случайности, чем дальше отклонение от среднего, тем меньше вероятность такого события. Следовательно, чем сложнее творение, чем более удалено оно от среднего, тем реже должно встречаться подобное отклонение, а стало быть, эволюция в этом направлении должна замедляться со временем. Регресс и прогресс должны, казалось бы, одинаково зату­хать или, во всяком случае, протекать равномерно.

В геологической истории живого вещества регресс, пожалуй, замедляется. А вот прогресс — во всяком случае, в эволюционной линии наших предков — неуклонно наращивал темпы. Следовательно, суще­ствует какой-то механизм ускорения. И не случайный, а вполне закономерный.

Можно предположить, что все способ­ности живой материи заложены изначально, в «день творе­ния». Каким образом? Почему непрерывно пополнялись запасы энергии и возрастала сложность? Ведь иначе тотчас бы началась деградация.

Представьте себе завод-автомат, производящий... ну, скажем, заводные игрушечные автомобильчики. Завод сам заменяет испорченную аппаратуру и т. п. При этом, конеч­но, он претерпевает некоторые перемены. Изменяются и выпускаемые им автомобильчики. Можно вообразить, что со временем уклонения от стандарта (по цвету, размерам, материалам, конструкции) будут достаточно велики. От­дельные линии, ранее выпускавшие однотипную продук­цию, начнут производить разную. К тому же специальный автоматический контроль будет поощрять выпуск наиболее удачных моделей и браковать дефектную продукцию.

Можно ли надеяться, что через какое-то время хотя бы одна автоматическая линия (скажем, одна из миллиона) начнет сама собой случайно выпускать вместо заводных автомобильчиков настоящие «кадиллаки»? Вероятность тако­го события практически равна нулю. А как же тогда оценивать вероятность случайного образования из скопища однотипных клеток — хотя бы за миллиарды лет — человека с его мозгом? Не похоже ли это на то, что артель, выпускающая бухгалтерские счеты, вдруг случайно — по ошибке — смастерит первоклассный компьютер? А ведь вероятность и этого события теоретически отлична от нуля.

Обычно на производстве происходит наоборот. Без ра­зумного вмешательства человека, без творчества изобретателей и ученых станки, автоматические линии, цеха со временем ухудшают свою работу (ломаются детали, появляются дефекты в оборудовании, дезоргани­зуется процесс и т. д.). Так и должно быть, по закону воз­растания энтропии в закрытой системе.

Блее ста лет назад английский естествоиспытатель, современник Дарвина Д. Пэдж писал: «Достаточно самого краткого размышления, чтобы сразу почувствовать, что естественный подбор есть один из самых могучих деятелей в процессе прогрессивно­го развития; но чего нельзя никак допустить, это — то, что­бы естественный подбор, сам по себе, мог быть причиною прогрессивного развития органической жизни, совершаю­щегося в определенном порядке, хотя бы это развитие шло миллионы веков».

С той поры мнение это неоднократ­но оспаривалось и вновь утверждалось. Возможно, первое впечатление было, в общем-то, верным.

Естественный отбор — именно тот, который происходит в природе, а не в искусственных условиях — благоприятствует стабильности и неизменности (при несущественных вариациях) наиболее просто и надежно устроенных организмов. Цефализацию так объяснить невозможно.

 

 

Гипотеза номогенеза

 

Последовательное, неуклонное, закономерное развитие нервной системы, головного мозга характерно для эволюции многих групп животных: рыб, головоногих моллюсков, рептилий, млекопитающих. Наиболее ярко и полно проявилось это явление в линии предков человека.

Вообразим схематично древо позвоночных животных. Вертикаль будет показывать степень сложности и совершенства нервной системы, головного мозга. Получится древо, напоминающее сосну или другое солнцелюбивое растение. Почти все ветви тянутся вверх, располагаясь ярусами, ступенями. Почти всегда предки имеют сравнительно менее развитый мозг, чем потомки. Особен­но хорошо прослеживается это в развитии лошадеобразных, приматов, некоторых грызунов.

Усложнение организа­ции, усовершенствование живых существ — едва ли не са­мое общее и постоянное свойство эволюционного процесса. Оно проявляется и в истории растений. По свидетель­ству ботаника В. Циммермана, у простейших слоевцовых растений число различных типов клеток не превышает 2—3, у псилофитов 18—20, у папоротникообразных 46—52, у высших покрытосемянных 74—76. Как и следует ожи­дать, такая последовательность отражает и очередность появления все более сложных (по характеру клеток) растений.

А. Н. Северцов писал, что современная нам фауна со­стоит из форм, принадлежащих к самым разнообразным геологическим эпохам. По мнению И. И. Мечникова, в природе наиболее широко распространены явления консер­вативные, направленные к сохранению достигнутого. Развитие редко идет к повышению или понижению уровня со­вершенства, а совершается как бы в одной плоскости, на одном уровне.

Оба ученых имели в виду горизонтальные ярусы древа жизни, ровные ступени прогресса. В первом приближении так оно и есть. А как же быть с воздыманием ветвей древа жизни? Вправе ли мы говорить о таком явлении? Последовательное усложнение очень немногих форм допустимо объяснять колебанием случайных вариа­ций, считать его одним из тех приспособлений в борьбе за существование, на которые так гораздо живое вещество. Но если это чуть ли не всеобщее свойство жизни, то придется подыскать ему более убедительное обоснование.

Возможность ровного устойчивого существования орга­низмов логически доказать трудно. Вот путь рассуждения, предложенный математиком А. М. Молчановым. Какие из многообразных объектов (включая живые) должны сохра­ниться за миллионы лет? Неустойчивые, конечно, распадутся. Устойчивые — уравновесятся со средой, ста­нут ее частью, растворятся в ней. Следовательно, наиболь­шие шансы выжить имеют только колебательные системы, процессы и объекты.

Логика особенно убедительна, когда подтверждается фактами. Жизнь действительно состоит в гармонии ко­лебательных процессов, протекающих в клетках, в молеку­лах, между организмами и т. д. Ну а если живое вещество во всех своих проявлениях так или иначе изменяется «со временем», если в нем посто­янно идут колебательные процессы, то имеем ли мы пра­во сопоставлять ныне живущие виды с вымершими? Допустимо ли счи­тать, что, скажем, современные псилофиты столь же слож­ны, как ископаемые, а некоторых современных пресмы­кающихся отождествить с мезозойскими?

На этот вопрос постарался ответить американский био­химик Ф. Г. Эйбелсон. У моллюска мерценария, по его данным, за 25 миллионов лет не изменился не только ске­лет, но и форма мышцы и отсюда — состав мышечной тка­ни. Кроме того, ученый провел непосредственные химиче­ские анализы. Некоторые аминокислоты, как оказалось, ис­ключительно устойчивы и в благоприятных условиях могут сохраняться сотни миллионов лет. Анализы показали, что ряд аминокислот существует практически без изменений с докембрийского периода.

Итак, вполне допустимо судить о древних формах жизни по нынешним. Хотя и не следует забывать, что сходство не обязательно будет полным. Для некоторых форм характерна длительная устойчивость, для большинства — нет. Уровни сложности, достигаемые от­дельными группами животных, представляют собой не ров­ные плоскости, а как бы изогнутые поверхности по боль­шей части с поднимающимися краями.

Ускорение цефализации (усложнение живого вещества) очень характерно. Предположим, оно вызвано случайными мутациями, отклонениями с последующим отбором «наи­более совершенных». Тогда чем больше особей, чем быст­рее смена поколений, тем большая вероятность появления полезной, усложняющей мутации. Ведь, по имеющимся данным, частота появления мутаций у разных видов при­мерно одинакова (это, пожалуй, подчеркивает случайность мутаций).

Быстрее всех сменяются поколения у бактерий. В идеа­ле одна бактерия способна за неделю размножиться в та­ком количестве, чтобы покрыть всю поверхность Земли. Одна треска «производит» несколько миллионов икринок. Одна лягушка дает до 10 тысяч икринок в год. Какое тут может быть сравнение с млекопитающими и, в частности, с человеком? А ведь цефализация на стадии рыб или пре­смыкающихся шла в десятки, сотни раз медленнее, чем на стадии гоминид!

Еще надо учесть длительное утробное развитие плода человека, долгое детство, сравнительно большую продолжительность жизни. Люди предоставляют ничтожно мало материала для естественного отбора осо­бей, поколений, — в тысячи и миллионы раз меньше, чем простейшие или бактерии. Тем не менее, усложнение человеческого мозга шло с необычайной быстротой, тогда как усложнение простейших затянулось на сотни миллионов лет.

Усовершенствовать очень сложную и совершенную ма­шину исключительно трудно. Необходимо быть хорошим специалистом. Наугад действовать нельзя — испортишь. Простую машину иной раз починишь и без особого разу­мения. Поэтому надо было бы ожидать замедления биоло­гического прогресса, затухания цефализации. А в действи­тельности — ускорение, вспышка! Опять опровержение случайности. Видя телегу, самовольно катящуюся в гору, мы вряд ли станем ссылаться на случайное стечение об­стоятельств.

Несколько тысячелетий человек производит искусствен­ный отбор домашних животных. Успехи достигнуты фанта­стические. Достаточно сравнить собачьего великана сенбер­нара с комнатной болонкой, умещающейся в кармане, что­бы восхититься возможностями отбора (возможно, кому-то понравится сравнение яблок-дичков с антоновскими или с белым наливом). Однако до сих пор не удалось вывести некую наиболее «разумную» породу животных. Люди испокон веков отбирали себе самых смышленых собак, а общий интеллектуальный уровень этих животных не вы­ше, чем у волков или шакалов. Кстати, можно таким образом отрицать и прямое наследование приобретенных признаков. Собак, в общем, обучали постоянно, а врожден­ной повышенной интеллектуальности собачьей породы не наблюдается.

Имеются очень хорошие примеры оперативности естест­венного отбора. Широко известна история одной англий­ской бабочки. Она долгие века была представлена белыми формами, малозаметными среди белых стволов деревьев и солнечных пятен в лесу. От промышленной пыли темнели деревья, темнели леса, и белые бабочки оказались слишком яркими и беззащитными. Их склевывали птицы. Появились бабочки того же вида, но темные. Прежде их было ничтожно мало, а теперь, при вымирании белых, они вышли на первый план, размножились.

Но и в этом случае вовсе не появился новый вид или даже подвид бабочек. Просто, одних разновидностей стало значительно меньше, чем других. Ничего подобного развитию не произошло.

Существующие в видах, популяциях отклонения, слу­чайные видоизменения могут порой оказаться полезными и совершенно преобразовать (в связи с изменениями внешней среды) облик вида. Однако при этом никогда еще как будто не наблюдалось усложнения организмов. Они менялись в одной плоскости, на одном уровне сложности, но не в силах были преодолеть его.

Для объяснения причин прогрессивной эволюции, ви­димо, недостаточно принципа естественного отбора. Объяснение в духе ламаркизма — влиянием упражнения на эволюцию организмов — находит поддержку у некоторых современных биологов. Вот только доказать это явление пока не удается.

В индивидуальной жизни организма отчетливо виден эффект упражнения и неупражнения органов. Достаточно убедительны примеры тех спортсменов, которые в детстве были хилыми, но позже сумели стать чемпионами мира. Впечатляющая картина: разум, желание, воля человека — нематериаль­ные силы — вмешиваются в «естественное» течение физиологических процессов, изменяют их, преобразуют облик индивидуума.

Другой пример — культуристы. Человек мысленно создает модель, идеал (комплекции, развития мышц, гибкость и т. д.), стремит­ся к нему, затрачивая немало усилий, и, наконец, достигает его. Идеальный проект реализуется в материальной форме. Ситуация напоминает художест­венное (скульптура, портрет) или инженерное творчество.

Когда речь идет не об индивидууме, а о виде (популя­ции), дело принимает другой оборот. Здесь перед нами не одно существо, а множество похожих, но одновременно кое в чем неповторимых. Предоставляется возможность выбрать из этой толпы наиболее приемлемый образец для последующего размножения. Так и делается при естест­венном и искусственном отборах.

Передачу по наследству приобретенных свойств совре­менная генетика отрицает. Но было бы преждевременно вовсе отрицать возможность подобной передачи. Опыты, опровергающие ее, проводились обычно на организмах до­статочно примитивных. А как себя ведут животные с раз­витой нервной системой и головным мозгом за достаточно длительные интервалы времени? Или некоторые, наиболее пластичные формы, способные к быстрым трансформа­циям? Вопрос остается открытым. Правда, подобные отго­ворки не убедительны. На них закономерен ответ: до­кажите, что именно так и есть, как вы предполагаете.

Имеются данные о том, что дети с интеллектом «выше среднего» чаще всего рождаются у более интеллектуальных родителей. Учитывалась разница в воспитании, образе жизни и т. д. Аналогичная картина была и для детей ум­ственно отсталых родителей. Не доказывает ли это насле­дование приобретенных свойств? Как, например, существо­вание знаменитой фамилии потомственных ученых Дарвинов? Трудно сказать. Возможно, доказывает.

Феномен цефализации связан с «накоплением слож­ности». Он проявляется наиболее ярко, по возрастающей экспоненте в ветви, которую венчает Homo sapiens. Нельзя ли предположить, что именно эта ветвь обладала способ­ностью каким-то образом стимулировать усложнение и увеличение мозга?

Не исключено, что нервная система и, в частности, го­ловной мозг, регулирующие процессы жизнедеятельности, влияют и на генетические наборы, содержащиеся в поло­вых клетках. Влияние это может идти посредством хими­ческих соединений, вырабатываемых железами внутренней секреции, кроветворными органами и т. п. Химические воздействия, как и тепловые или радиационные, способ­ствуют появлению мутаций. Не случайных, а как бы на­правленных, ведущих к вполне определенным последстви­ям, которые в принципе можно предугадать заранее.

Воз­никает система с обратной связью (принцип обратной связи был давно «открыт» живым веществом и используется им в самых разных ситуациях). Генетический набор — это проект, по которому строится живое существо и, в частно­сти, мозг. А мозг, в свою очередь, имеет возможность уточ­нять проект (бессознательно, конечно). Благодаря деятельности органов возбуждаются определен­ные отделы мозга, которые преимущественно регулируют действия этих органов. Если добавить сюда механизм обратной связи: мозг — белки — аминокислоты — гены, то мы приближаемся к основному постулату ламаркизма.

Не надо забывать, что все это «из головы выдумано». Появятся доказательства — прекрасно. Не появятся... по­жалуй, не очень трудно будет обойтись и без ламаркизма.

В 1968 году биолог А. А. Любищев напомнил об одной полузабытой идее, высказанной в нашей стране 50 лет на­зад: «...в историческом развитии нет накопления мелких изменений, независимых для каждой развивающейся вет­ви, а есть законы, лежащие в основе филогенеза, — мысль, развиваемая давно многими исследователями и с силой вы­раженная в книге Л. С. Берга «Номогенез».

Полвека в жизни науки — большой срок. За это время накапливается множество фактов, появляются новые обоб­щения, безнадежно стареют прежние. Однако путь на­уки — не только приобретение, но и некоторые потери. Цена потерям узнается поздно, а то и вовсе не узнается. Часто новые идеи, как справедливо говорится, есть просто крепко забытое старое.

Вернемся на полвека назад, к книге Л. С. Берга. Она начинается так: «Предлагаемый очерк имеет целью по­казать, что эволюция организмов есть результат некоторых закономерных процессов, протекающих в них. Она есть номогенез, развитие по твердым законам, в отличие от эволюции путем случайностей, предполагаемой Дарвином. Влияние борьбы за существование и естественного отбора в этом процессе имеет совершенно второстепенное значе­ние, и во всяком случае прогресс в организации ни в ма­лейшей степени не зависит от борьбы за существование».

Особенно убедительно выглядит последнее утверждение о прогрессивной эволюции (наиболее ярко выраженной в цефализации). Наименее убедительно — упреки Дарвину. Великий натуралист не только сделал замечательное науч­ное обобщение — открыл принцип естественного отбора, но и умел критически оценивать его.

Умение сомневаться и оспаривать собственные идеи — прекрасная черта, отличающая настоящего ученого и чест­ного человека. Через 17 лет после первого издания своего знаменитого «Происхождения видов» Дарвин писал: «По моему мнению, я сделал одну большую ошибку в том, что не признал достаточного влияния прямого воздействия ок­ружающего, т. е. пищи, климата и пр., независимо от естественного отбора... Я находил очень мало хороших до­казательств в пользу влияния окружающей среды; теперь набралась большая армия доказательств».

Не станем далеко углубляться в историю. Перескажем лишь выводы о номогенезе, к которым пришел Л. С. Берг (в скобках отметим обобщения, вытекающие из теории естественного отбора).

1. Организмы развиваются из многих первичных форм
и со временем или вырабатывают схожие признаки, или еще больше расходятся, приобретая своеобразие.

(Организмы развиваются из одной или немногих пер­вичных форм и в дальнейшем усугубляют свои различия.)

2. Эволюция идет закономерно, подобно механизму,
преобразующему виды. Особенно ярко это проявляется в
прогрессе, организации, усложнении организмов, их сооб­ществ и всего живого вещества.

(Основа эволюции — отбор случайных отклонений наследственных признаков от нормы. Случайные мутации, их совокупности и комбинации, а также те приспособления к ним, которые вырабатывает организм, служат материалом для отбора.)

3. Эволюционные изменения охватывают громадные массы особей, обитающих на обширных территориях. Еди­ничные отклонения от нормы практически не существенны, не влияют на процесс развития, как траектории отдель­ных камней не определяют движения горной лавины.

(Качественные изменения проявляются сначала в от­дельных особях и в их потомстве. Они накапливаются, как бы тлеют в массе организма, чтобы при благоприятных условиях постепенно разгораться, тогда как особи, лишенные этих качеств, будут устраняться естественным отбо­ром, вымирать.)

4. Эволюция идет скачками, ступенями, в соответствии
с изменениями географической среды. Организмы преоб­разуются закономерно, по определенным направлениям.

(Непрерывное накопление небольших, порою малопри­метных, случайных отклонений от нормы приводит в кон­це концов к образованию новых видов и создает великое разнообразие генетических наборов, из которых идет отбор.)

5. Борьба за существование и естественный отбор спо­собствуют сохранению нормы. Они отсекают отклонения и не могут служить факторами биологического прогресса, в отличие от принципа взаимопомощи, гармонии в природе.

(Прогресс жизни вызван жестокой борьбой за существование и естественным отбором.)

6. Виды резко своеобразны, обособлены, так как почти
всегда развиваются параллельно на протяжении долгих ге­ологических эпох.

(Виды связаны между собой цепью переходных форм, так как сходные виды находятся в близких родственных связях.)

7. Эволюция в значительной степени есть развертыва­ние уже существующих задатков.

(Образование новых признаков — сущность эволюци­онного процесса.)

8. Вымирание видов происходит от сочетания внутрен­них и внешних причин. Например: противоречия свойств белков протоплазмы данного вида и геохимических усло­вий окружающей среды.

(Вымирают организмы, побежденные в борьбе за су­ществование, отвергнутые естественным отбором.)

Сравнивая утверждения Л. С. Берга с принципами дарвиниз­ма, нетрудно заметить, что противоречия между ними не всегда принципиальны. Теория естественного отбора не исключает вовсе закономерности эволюции. Ведь случайные отклонения от нормы отбираются не «слепо», а по определенным критериям, в частности по степени приспособленности организма к окружающей среде. Значит, закономерные изменения среды должны на­правлять эволюцию живых существ. Другими словами, если механизм естественного отбора не остается постоян­ным, а прогрессирует, то в результате будут прогрессиро­вать и организмы, подчиненные естественному отбору.

 

Целеустремленность жизни

 

Принято считать, что учение о жестоком естественном отборе верно отражает суровую действительность. О конкуренции, суровой борьбе за существование нам твердят постоянно. И задают риторический вопрос: разве в природе и обществе не выживают наиболее приспособленные?

На это русский ученый и философ XIX века Н. Я. Данилевский, автор критического исследования «Дарвинизм» отвечал так: «Подбор — это печать бессмысленности и абсурда, запечатленная на челе мироздания... Никакая форма грубейшего материализма не спускалась до такого низменного миросозерцания». А по точному замечанию публициста Н.К. Михайловского: «Из того, что человек — животное, еще вовсе не следует, чтобы для него обязательно быть скотом».

Развивая идею русского биолога К. Ф. Кесслера, князь, анархист и крупный естествоиспытатель П. А. Кропоткин написал обстоятельную работу «Взаимная помощь, как фактор эволюции». В этой работе доказывается то, что Данилевский высказал вскользь: «Борьба за существование не всеобща, а только частна, местна, временна».

Во всяком случае, для высших животных способность к согласию, взаимной поддержке, сочувствию, взаимодействию являются одним из качеств, помогающих в борьбе за существование.

И тут мы подходим к проблеме, которая с наибольшей отчетливостью показывает роковую слабость дарвинизма. Ее ясно сформулировал Д. Пэдж. В своей книге «Философия геологии» (переведена на русский язык П.А. Кропоткиным) он утверждал: «...Чего нельзя никак допустить, это — то, чтобы естественный подбор, сам по себе, мог быть причиною прогрессивного развития органической жизни, совершающегося в определенном порядке».

Один из крупнейших ботаников-физиологов ХIХ века академик А. С. Фаминцын в книге, посвященной психологии животных и растений (!), высказал гипотезу о возможности воздействия психики на организм: «Теория эволюции... хотя и не доказанная опытным путем, в высшей степени вероятна. Признание ее за основу биологических разысканий уже принесло громадную пользу науке... Необходимо признать, кроме механических, физических и химических процессов, также психические, и признать за последними большое влияние как на функции, так и на строение тел животных и человека».

А полузабытый ныне ученый Д.А. Соболев писал в 1924 году: «Соединение в одно целое элементов, бывших первоначально разъединенными, установление все большей сложности организации, все более тесной связи между частями и все усиливающееся подчинение их задачам целого с утратой самостоятельности — весьма типичны для общего направления эволюции. Организмам присуща некая «целестремительность» — стремление к осуществлению заложенной в каждом из них цели».

К чести Дарвина, он понимал ограниченность своей теории: «Естественный отбор... не предполагает необходимо прогрессивного развития — он только подхватывает появляющиеся изменения, благоприятные для обладающего ими существа в сложных условиях его жизни». Он даже не отвергал гипотезу Ламарка о наследовании признаков, приобретаемых во взаимодействии со средой обитания. В этом отношении дарвинисты высказывались более категорично. По утверждению генетика академика Н.П. Дубинина: «Только отбор, определяющий историческое развитие организмов, является творческим началом, создающим эволюцию».

Но, как мы знаем, отбор нередко вызывает деградацию организмов. Он способствует выживанию примитивнейших. Чем проще организм, тем меньше его затраты на обмен веществ, безопасность, внутреннюю организацию. Из наиболее сложно организованных обладателей развитого головного мозга — гоминид — к нашим дням сохранился только один вид, к которому принадлежим мы. И его, а значит, и наш разум всего за несколько тысячелетий, как нам предстоит убедиться, привел биосферу в плачевное состояние. Человеческий разум, направляемый стремлением к получению максимальных материальных благ, стал большой бедой для земной природы.

...Какие бы гипотезы мы ни предлагали, приходится признать: загадка цефализации, номогенеза остается центральной проблемой эволюционной биологии. Вот вывод, сделанный американскими специалистами по молекулярной генетике Г. Стентом и Р. Кэлиндаром: «Остается еще одно важнейшее биологическое явление, для которого пока что нельзя даже вообразить сколько-нибудь правдоподобных молекулярных механизмов, — это мозг. Фантастические свойства мозга по-прежнему представляют собой... безнадежно трудную проблему». Они не исключают того, что существуют биологические процессы, которые хотя и подчиняются законам физики, но никогда не будут объяснены.

Это мнение, как мы знаем, подтверждают подсчеты вероятности случайного синтеза молекулы ДНК, программирующей многие важные свойства организма. Эта вероятность выражается чудовищной цифрой, значительно превышающей число атомов в видимой Вселенной. Из этого американский физик индиец Ч. Викрамасингх сделал вывод: «Скорее ураган, пронесшийся по кладбищу старых самолетов, соберет новенький суперлайнер из кусков лома, чем в результате случайных процессов возникнет из своих компонентов жизнь... Свои собственные философские представления я отдаю вечной и безграничной Вселенной, в которой каким-то естественным путем возник творец жизни — разум, значительно превосходящий наш».

Так научная проблема биологической эволюции через философское осмысление восходит к религиозному миросозерцанию.

В этом нет ничего удивительного. Знаменитая теорема Гёделя доказывает неполноту любой замкнутой формальной системы (в частности, арифметики натуральных чисел, теории множеств и др.). Исчерпывающе описать ее невозможно на основе только ее самой. Вот и объяснение феноменов эволюции жизни, цефализации, номогенеза вряд ли удастся в рамках биологических наук или даже всего естествознания. Или в этом случае демонстрирует свою ограниченность сам научный метод? Или виной всему — глухие тупики, в которые упирается ныне научная мысль?

Существует немало загадок природы, ответы на которые открыли бы новые горизонты познания. Какая сила творит в мире невиданные прежде сущности, более сложно и тонко организованные, чем предшествующие? Как могут закрепляться в генетической памяти полезные изменения?

Вновь и вновь приходится задавать безответные вопросы. На мой взгляд, необходимо начинать не с конкретных частных исследований, а сначала признать нашу планету не мертвым, но живым небесным телом. И только после этого выяснять, какие из этого предположения напрашиваются следствия.

Биогеосферу следует считать организмом более сложным, чем человек. Она должна совмещать в себе признаки растений, животных, грибов, бактерий. Только в таком случае могла осуществиться целеустремленная эволюция и, в частности, цефализация.

Иначе говоря, развитие живых организмов от простых ко все более сложным, устойчиво происходившее в течение нескольких миллиардолетий, могло реализоваться только при одном условии: окружающая земная природа, оживляемая лучистой энергией Солнца, была более сложной, чем «созревающие» в ней существа.

Так же и жизнь на Земле возникла (если это произошло в действительности, а не только в нашем воображении) не из хаоса, а в предельно упорядоченной среде. Хаос не способен породить порядок сам по себе, как бы ученые ни старались доказать это на формальных моделях, не имеющих ничего общего с природой.

Но может ли воспетая Тейяром де Шарденом «Божественная среда» пробудить в живом существе необычайное свойство — разум?

На этот вопрос мы попытаемся найти ответ... нет, постараемся хотя бы наметить пути к такому ответу в последней части книги. А пока обратимся к проблеме существования человека в том самом животворном лоне, где он был порожден примерно так, как в организме женщины развивается оплодотворенная яйцеклетка. Но только для биогеосферы для этого потребовалось не 9 месяцев, а столько же или более того миллионолетий.

Однако феномен человека не завершается с момента обретения им разума, интеллекта. Так завершается его биологическая история и начинается история общества. Хотя она будет интересовать нас не сама по себе, а во взаимодействии с окружающей животворной природой, а также — изнутри общества — с человеческой личностью. Ибо ее качества в конце концов и определяют историю человечества, предают ей определенное направление.

 

 

Глава 3. Цивилизация — природа — личность

 

Гнев Господа

 

В Библии первоначальная судьба рода человеческого представлена в самом печальном, неприглядном виде с трагическим финалом. Творец вынужден был признать свое творение неудачным и устроил всемирную катастрофу.

«6 Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери, тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они были красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал. И сказал Господь [Бог]: не вечно Духу моему быть пренебрегаемым человеками [сими], потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет. В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди.

И увидел Господь [Бог], что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время; и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце Своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо я раскаялся, что создал их.

Ной же обрел благодать пред очами Господа [Бога]...

И воззрел Господь [Бог] на землю, и вот она растленна, ибо всякая плоть извратила путь свой на земле. И сказал Господь [Бог] Ною: конец всякой плоти пришел пред лице Мое, ибо земля наполнилась от них злодеяниями; и вот, Я истреблю их с земли. Сделай себе ковчег из дерева гофер; отделения сделай в ковчеге и осмоли его смолою внутри и снаружи. И сделай его так: длина ковчега триста локтей; ширина его пятьдесят локтей. И сделай отверстие в ковчеге, и в локоть сведи его вверху, и дверь в ковчег сделай с боку его; устрой в нем нижнее, второе и третье [жилье]. И вот, Я наведу на землю потоп водный, чтоб истребить всякую плоть, в которой есть дух жизни, под небесами; все, что есть на земле, лишится жизни. Но с тобою Я поставлю завет Мой, и войдешь в ковчег ты, и сыновья твои, и жена твоя, и жены сынов твоих с тобою. Введи также в ковчег [из всякого скота, и из всех гадов, и] из всех животных, и от всякой плоти по паре, чтоб они остались с тобою в живых; мужеского пола и женского пусть они будут. Из [всех] птиц по роду их, и из [всех] скотов по роду их, и из всех пресмыкающихся по земле по роду их, из всех по паре войдут к тебе, чтобы остались в живых [с тобою, мужеского пола и женского]. Ты же возьми себе всякой пищи, какою питаются, и собери к себе; и будет она для тебя и для них пищею.

И сделал Ной всё, как повелел ему (Господь) Бог, так он и сделал...

Чрез семь дней воды потопа пришли на землю. В шестисотый год жизни Ноевой, во второй месяц, в семнадцатый (27) день месяца, в сей день разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились; и лился на землю дождь сорок дней и горок ночей...

... И умножилась вода, и подняла ковчег, и он возвы­сился над землею; вода же усиливалась и весьма умножалась на земле, и ковчег плавал по поверхности вод. И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом; на пятнадцать локтей поднялась над ними вода, и покрылись (все высокие) горы. И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди; все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло. Истребилось вся­кое существо, которое было на поверхности (всей) земли; от человека до скота, и гадов, и птиц небесных, — все истребилось с земли, остался только Ной и что было с ним в ковчеге. Вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней.

...По прошествии сорока дней Ной открыл сделанное им окно ковчега и выпустил ворона (чтобы видеть, убыла ли вода с зем­ли), который, вылетев, отлетал и прилетал, пока осушилась зем­ля от воды. Потом выпустил от себя голубя, чтобы видеть, сошла ли вода с лица земли, но голубь не нашел места покоя для ног своих и возвратился к нему в ковчег, ибо вода была еще на поверхности всей земли; и он простер руку свою, и взял его, и принял к себе в ковчег. И помедлил еще семь дней других и опять выпу­стил голубя из ковчега. Голубь возвратился к нему в вечернее время, и вот, свежий масличный лист во рту у него, и Ной узнал, что вода сошла с земли. Он помедлил еще семь дней других и (опять) выпустил голубя; и он уже не возвратился к нему.

Шестьсот первого года (жизни Ноевой) к