Раннее творчество И. Шмелёва. Проблематика, художественное своеобразие («на скалах валаама», «человек из ресторана», «росстани», «неупиваемая чаша», рассказы).

«Человек из ресторана»

 

По прошествии времени Яков Софроныч понял: все началось с самоубийства Кривого, их жильца. Перед тем он рассорился со Скороходовым и обещал донести, что Колюшка с Кириллом Северьянычем про политику спорят. Он же, Кривой, в сыскном отделении служит. А удавился-то он оттого, что выгнали его отовсюду и жить ему стало не на что. Как раз после этого Колюшкин директор вызвал к себе Якова Софроныча, и Наташа с офицером встречаться стала, и квартиру сменить пришлось, и новые жильцы появились, от которых Колина жизнь пошла прахом.

В училище требовали, чтобы сын (он и вправду резок, даже с отцом) извинился перед преподавателем. Только Колюшка стоял на своем: тот первым унизил его и с первого класса издевался, оборвышем звал и не Скороходовым, а Скомороховым. Одним словом, исключили за полгода до окончания. На беду, еще подружился с жильцами. Бедные, молодые, живут как муж с женой, а не венчаны. Вдруг исчезли. Явилась полиция, сделали обыск и Колю забрали — до выяснения обстоятельств забрали, — а потом выслали.

Не радовала и Наталья. Зачастила на каток, стала еще более дерзкой, приходила поздно. Черепахин, влюбленный в нее жилец, предупредил, что за ней ухаживает офицер. Дома стоял крик и рекой лились оскорбления. Дочь заговорила о самостоятельной жизни. Вот скоро выпускные экзамены, и она будет жить отдельно. Ее берут в приличный универмаг кассиршей на сорок рублей. Так и произошло. Только жила она теперь, невенчанная, с человеком, обещавшим жениться, но лишь когда умрет его бабушка, завещавшая миллион. Конечно, не женился, требовал избавиться от беременности, совершил растрату и подсылал Наташу просить денег у отца. А тут как раз директор г-н Штосе оповестил об увольнении Скороходова. В ресторане им очень довольны, и работает он уже двадцать лет, все умеет и знает до тонкости, но… арест сына, а у них правило… Вынуждены уволить. Тем более сын-то к этому времени бежал из ссылки. Это была правда. Яков Софроныч уже виделся с Колюшкой. Был — не как раньше, а ласков и добр с ним. Мамаше передал письмо и снова скрылся.

Луша, как прочитала весточку от сына, плакать начала, а потом за сердце схватилась и умерла. Остался Яков Софроныч один. Тут, правда, Наталья, не послушав сожителя, дочку Юленьку родила и отдала отцу. Он уже работал приходящим официантом, тоскуя по белым залам, зеркалам и солидной публике.

Конечно, на прежнем месте бывали обиды, предостаточно было безобразий и несправедливостей, было, однако, и своего рода искусство, доведенное до совершенства, и Яков Софроныч этим искусством владел вполне. Пришлось научиться держать язык за зубами. Почтенные отцы семейств просаживали здесь с девицами тысячи; уважаемые старцы приводили в кабинет пятнадцатилетних; тайком подрабатывали мужние жены из хороших фамилий. Самое страшное воспоминание оставили кабинеты, обитые плюшем. Можно сколько угодно кричать и звать на помощь — никто не услышит. Прав все же был Колюшка. Какое в нашем деле благородство жизни?! На что уж Карп, приставленный к этим комнатам человек, — так и тот раз не вытерпел и постучал в дверь: так одна кричала и билась.

А то вот еще играл при ресторане дамский оркестр, состоявший из строгих барышень, окончивших консерваторию. Была там красавица, тоненькая и легкая, как девочка, и глаза — большие и печальные. И вот стал заглядываться на нее коммерции советник Карасев, чье состояние невозможно было прожить, потому что каждую минуту оно прибывало на пять рублей. Посидит он в ресторане три часа — вот и тысяча. Но барышня даже не глядит, и букет из роз в сотни рублей не приняла, и на шикарный ужин, заказанный для всего оркестра Карасевым, не осталась. Якову Софронычу на утро наряжено было отнести букет ей на квартиру. Букет приняла старушка. Потом вышла сама тоненькая и захлопнула дверь: «Ответа не будет». Много времени прошло, но в ресторане все-таки сыграли свадьбу господина Карасева. Тоненькая от него с другим миллионером за границу укатила из-за того, что господин Карасев все от брака с ней отказывался. Так нагнал он их на экстренном поезде и силой привез. Колю все-таки нашли и арестовали. В письме писал: «Прощайте, папаша, и простите за все, что причинил». Но перед самым судом двенадцать арестантов убежали, и Коля с ними, а спасся чудом. Спасался от погони и оказался в тупике. Бросился в лавочку: «Спасите и не выдавайте». Старик лавочник отвел его в подвал. Яков Софроныч ездил к этому человеку. Благодарил, но тот в ответ только и сказал, что без Господа не проживешь, а верно сказал, будто глаза ему на мир открыл.

Через месяц пришел неизвестный и передал, что Колюшка в безопасности. После этого стало все понемножку налаживаться. Лето Яков Софроныч проработал в летнем саду, управлял кухней и буфетом у Игнатия Елисеича, из того же ресторана, где он когда-то работал. Тот очень был доволен и пообещал похлопотать. А тут еще профсоюз (с ним директору пришлось теперь считаться) потребовал восстановить незаконно уволенного.

И вот Яков Софроныч снова в том же ресторане за привычным делом. Только детей нет рядом.

Творчество

Шмелев теперь — последний и единственный из русских писателей, у которого еще можно учиться богатству, мощи и свободе русского языка. Шмелев изо всех русских самый распрерусский, да еще и коренной, прирожденный москвич, с московским говором, с московской независимостью и свободой духа.
А. И. Куприн

Все, что написано Иваном Шмелевым, служит глубинному познанию России, ее корневой системы, пробуждению любви к нашим праотцам. До конца своих дней чувствовал он саднящую боль от воспоминаний о Родине, ее природе, ее людях. В последних книгах великого писателя — крепчайший настой первородных русских слов, самый лик России, которая видится ему в своей кротости и поэзии.
“Этот весенний плеск остался в моих глазах — с праздничными рубахами, сапогами, лошадиным ржаньем, с запахами весеннего холодка, теплом и солнцем. Остался живым в душе, с тысячами Михаилов и Иванов, со всем мудреным до простоты-красоты душевным миром русского мужика, с его лукаво-веселыми глазами, то ясными как вода, то омрачающимися до черной мути, со смехом и бойким словом, с лаской и дикой грубостью. Знаю, связан я с ним до века. Ничто не выплеснет из меня этот весенний плеск, светлую весну жизни... Вошло — и вместе со мной уйдет” (“Весенний плеск”),
О Шмелеве, особенно его позднем творчестве, писали немало и основательно. Только по-немецки вышли две фундаментальные работы, существуют серьезные исследования и на других языках, число статей и рецензий велико. И все же среди этого обширного списка выделяются труды русского философа и публициста И. А. Ильина, которому Шмелев был особенно близок духовно и который нашел собственный ключ к шмелевскому творчеству как творчеству глубоко национальному. О “Лете Господнем” он, в частности, писал:
“Великий мастер слова и образа, Шмелев создал здесь в величайшей простоте утонченную и незабываемую ткань русского быта, в словах точных, насыщенных и изобразительных: вот “тартанье мартовской капели”; вот в солнечном луче “суетятся золотинки”, “хряпкают топоры”, покупаются “арбузы с подтреском”, видна “черная каша галок в небе”. И так зарисовано все: от разливанного постного рынка до запахов и молитв яблочного Спаса, от “розговин” до крещенского купанья в проруби. Все узрено и показано насыщенным видением, сердечным трепетом; все взято любовно, нежным, упоенным и упоительным проникновением; здесь все лучится от сдержанных, непроливаемых слез умиленной и благодарной памяти. Россия и православный строй ее души показаны здесь силою ясновидящей любви”.
И действительно, “Богомолье”, “Лето Господне”, “Родное”, а также рассказы “Небывалый обед”, “Мартын и Кинга” объединены не только биографией ребенка, маленького Вани. Через материальный мир, густо насыщенный бытовыми и психологическими подробностями, читателю открывается нечто более масшатабное. Кажется, вся Россия, Русь предстает здесь “в преданьях старины глубокой”, в волшебном сочетании наивной серьезности, строгого добродушия и лукавого юмора. Это воистину “потерянный рай” Шмелева-эмигранта. Поэтому так велика сила пронзительной любви к родной земле, поэтому так ярки и незабываемы сменяющие друг друга картины.
Эти “вершинные” книги Шмелева по своей художественной канве приближаются к формам фольклора, сказания. Так, в “Лете Господнем” скорбная кончина отца следует за рядом грозных предзнаменований: это и вещие слова Пелагеи Ивановны, котрая и себе предсказала смерть; это и многозначительные сны, привидевшиеся Горкину и отцу; и редкостное цветение “змеиного цвета”, предвещающего беду, и “темный огонь в глазу” бешеной лошади Стальной. Все эти подробности и детали соединяются в единое, достигая размаха мифа, сказки-яви.
О языке стоит сказать особо. Без сомнения, не было подобного языка до Шмелева в русской литературе. Что ни слово, то золото. Волшебное великолепие нового невиданного языка. Отблеск небывшего, почти сказочного (как на легендарном “царском золотом”, что подарен был плотнику Марты ну) ложится на слова. Этот щедрый, богатый народный язык восхищал и продолжает восхищать.
По воспоминаниям современников можно собрать портрет Ивана Сергеевича Шмелева: среднего роста, тонкий, худощавый, с большими серыми глазами; лицо старовера, страдальца, изборождено глубокими складками взор чаще серьезный и грустный, хотя и склонен к ласковой усмешке. По отцу он действительно старовер, а предки матери вышли из крестьянства. Родился писатель в Москве в 1873 году, в семье подрядчика. Москва — глубинный источник его творчества. Именно самые ранние детские впечатления навсегда заронили в его душу и мартовскую капель, и вербную неделю, и “стояние” в церкви, и путешествие старой Москвой. Семья отличалась патриархальностью, истинной религиозностью.
Совсем иной дух, чем в доме, царил на замоекворецком дворе Шмелевых, куда со всех концов России стекались рабочие-строители в поисках заработка. “Слов было много на нашем дворе — всяких, — вспоминал писатель. — Это была первая прочитанная мною книга — книга живого, бойкого и красочного слова”.
Родители дали сыну и дочерям прекрасное образование. Шмелев-гимназист открыл для себя новый, волшебный мир литературы и искусства. Уже в первом классе гимназии он носил прозвище “римский оратор” и был прославленным рассказчиком, специалистом по сказкам. Страсть к “сочинительству” была необоримой. И некую побудительную роль, безусловно, сыграл А.П.Чехов. На всю жизнь Чехов, с которым он не раз встречался, остался его истинным идеалом.
Юному гимназисту чрезвычайно повезло с преподавателем словесности Цветаевым, который разглядел в мальчике незаурядный талант и задавал ему специально писать сочинения на поэтические темы. Под благотворным влиянием Цветаева в жизнь юного Ивана вошли новые книги, новые авторы: Короленко, Успенский, Толстой. И вот летом, перед выпускным классом, отдыхая в глухой деревне, он написал большой рассказ, причем в один вечер, с маху. И в июле 1895 года, уже студентом, получил по почте журнал “Русское обозрение” со своим рассказом “У мельницы”. У него тряслись руки, он ликовал: “Писатель? Это я не чувствовал, не верил, боялся думать...”
Биография писателя Шмелева демонстрирует не раз страстность его натуры. В молодости его круто шатало: от истовой религиозности к рационализму в духе шестидесятников, от рационализма — к учению Льва Толстого, идеям опрощения и нравственного самоусовершенствования. Поступив на юридический факультет Московского университета, Шмелев неожиданно для себя увлекается ботаническими открытиями Тимирязева, после чего новый прилив религиозности. После женитьбы осенью 1895 года он в качестве свадебной поездки выбирает Валаамский Преображенский монастырь на Ладоге. Так родились очерки “На скалах Валаама”. Изданная за счет автора, книга была остановлена цензурой.
После окончания университета Шмелев тянет лямку чиновника в глухих местах Московской губернии. Но и до этих мест уже докатились первые раскаты приближающейся революционной грозы. Такие произведения Ивана Шмелева как “Вахмистр” (1906), “Распад” (1906), “Иван Кузьмич” (1907), “Гражданин Уклейкин” — все они прошли под знаком первой русской революции. Герои Шмелева этой поры недовольны старым укладом жизни и жаждут перемен. Но рабочих Шмелев знал плохо. Он увидел и показал их в отрыве от среды, вне “дела”. Сама же революция у него передана глазами других, пассивных и малосознательных людей. Так, из своего лабаза наблюдает за уличными “беспорядками” старый купец Громов в рассказе “Иван Кузьмич”. К “смутьянам” он относится с недоверием и враждебностью. Лишь случайно попав на демонстрацию. Он неожиданно для себя ощутил душевный перелом: “Его захватило всего, захватила блеснувшая перед ним правда”. Этот мотив настойчиво повторяется и в других произведениях. В те годы Шмелев был близок писателям-демократам, группировавшимся вокруг издательства “Знание”, в котором с 1900 года ведущую роль стал играть М. Горький.
Самым значительным произведением Шмелева дореволюционной поры является повесть “Человек из ресторана”. Действующие лица повести образуют единую социальную пирамиду, основание которой занимает главный герой Скороходов с ресторанной прислугой. Ближе к вершине лакейство совершается уже “не за полтинник, а из высших соображений”: так, важный господин в орденах кидается под стол, чтобы раньше официанта поднять оброненный министром платок. И чем ближе к вершине этой пирамиды, тем низменнее причины лакейства. Повесть “Человек из ресторана” стала важной вехой для Шмелева-писателя. Она была напечатана в сборнике “Знания” и имела шумный успех. По мотивам повести был снят фильм с выдающимся Михаилом Чеховым в главной роли.
Шмелев становится широко читаемым, признанным писателем России. В 1912 году организуется Книгоиздательство писателей в Москве, членами-вкладчиками которого становятся Найденов, братья Бунины, Зайцев. Вересаев, Телешов, Шмелев и другие. Все дальнейшее творчество Шмелева связано с этим издательством, в котором выходит собрание его сочинений в восьми томах. Особенность творчества Шмелева этих лет — тематическое разнообразие его произведений. Тут и разложение дворянской усадьбы (“Пугливая тишина”, “Стена”) и драматическая разъединенность пресыщенных жизнью артистов-интеллигентов с “простым” человеком — речным смотрителем Серегиным (“Волчий перекат”) и тихое житье-бытье прислуги (“Виноград”) и последние дни богатого подрядчика, приехавшего помирать в родную деревню (“Росстани”).
Шмелев встретил Февральскую революцию 1917 года восторженно. Он совершает ряд поездок по России, выступает на собраниях и митингах. Однако взгляды Шмелева ограничивались рамками “умеренного” демократизма. Он не верил в возможность скорых и радикальных преобразований в России.
Октябрь Шмелев не принял. Он отошел от общественной деятельности вовсе. Его растерянность, неприятие происходящего — все это сказалось на его творчестве 1918-1922 годов. В ноябре 1918 года в Алуште он пишет повесть “Неупиваемая чаша”. Которая позже вызовет восторженный отклик Томаса Манна (письмо Шмелеву от 26 мая 1926 года). Грустный рассказ о жизни Ильи Шаронова напоен подлинной поэзией и проникнут глубоким сочувствием к крепостному живописцу, который кротко и незлобиво, точно святой, прожил свою недолгую жизнь и сгорел, как восковая свеча, полюбив молодую барыню.
Видя вокруг себя неисчислимые страдания и смерть, Шмелев выступает с осуждением войны как массового психоза здоровых людей (повесть “Это было”, 1919), показывает бессмысленность гибели цельного и чистого человека Ивана в плену, на чужой стороне (“Чужая кровь”, 1918-1923). В произведениях этих лет уже ощутимы мотивы и проблематика Шмелева-эмигранта. Эмигрировать Шмелев не собирался. Об этом говорит тот факт, что в 1920 году он покупает в Алуште дом с клочком земли. Но трагическое обстоятельство все перевернуло. Своего единственного сына он любил очень сильно. И вот в 1920 году Сергей Шмелев, отказавшийся уехать с врангелевцами на чужбину, был взят в Феодосии из лазарета и без суда расстрелян красными. И не он один. Никакими словами нельзя описать страдания отца...
В 1922 году Шмелев принимает приглашение И.А.Бунина выехать за границу и выезжает сперва в Берлин, в потом в Париж. Пережив горе утраты, Шмелев выплескивает чувства осиротевшего отца в рассказах и повестях-памфлетах — “Каменный век”, “На пеньках”, “Про одну старуху”. Но против русского человека Шмелев не озлобился, хотя и многое в новой жизни проклял.
Но из глубины души, со дна памяти подымались образы и картины, не давшие иссякнуть току творчества в пору отчаяния и скорби. Живя в Гра-се, у Буниных, Шмелев рассказывал о своих переживаниях Куприну, которого горячо любил: “Доживаем дни свои в стране роскошной, чужой. Все — чужое. Души-то родной нет, а вежливости много... Все у меня плохо, на душе-то”. Отсюда, из чужой и “роскошной” страны, с необыкновенной остротой видится Шмелеву старая Россия, а в России — страна его детства, Москва, Замоскворечье. И он пишет...
Книги “Лето Господне” (1933-1948), “Богомолье” (1931-1948), сборник “Родное” (1931) явились вершиной позднего творчества Шмелева и принесли ему европейскую известность. Эти произведения не поддаются привычному жанровому определению. Что это? Быль-небыль, миф-воспоминание, свободный эпос? Или просто путешествие детской души, судьба, испытания, несчастье, просветление. Мир Горкина, Мартына и Кинги, “Наполеона”, бараночника Феди, богомольной Домны Парфеновны, старого кучера Антипушки, приказчика Василь Василича, “облезлого барина” Энтальцева, колбасника Коровкина, рыбника Горностаева — это мир воспоминаний писателя, его маленькая вселенная, наполненная светом одушевления и высшей нравственности.
Иван Сергеевич Шмелев страстно мечтал вернуться в Россию. Перед смертью он заповедал перевезти его прах и прах его жены в Москву для упокоения рядом с могилой отца его в Донском монастыре. В наши дни на Родину возвращаются его книги. Так возрождается его духовная жизнь на родной земле.