Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Творчество М. Цветаевой. Проблематика и поэтика.Содержание книги
Поиск на нашем сайте
В 1932 году, в пору творческой зрелости, когда принято подводить итоги, М.Цветаева опубликовала статью «Поэт и время», в которой выразила своё понимание проблем, ключевых для любого художника, проблемы «назначения поэта и поэзии», в первую очередь. Показательно, что, рассматривая этот вопрос, М.Цветаева разграничивает «современность» и «злободневность» как понятия противоположные. «Современность» - совокупность лучшего, «воздействие лучших на лучших», воздействие избранных на избранных; отбор, изображение показательного для времени, своевременность всегда и всему. Злободневность - воздействие худших на худших, заказ времени, сиюминутность (Цветаева М. Поэт и время // Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. - Т. 5. - М., 1994). Однако далее М.Цветаева противоречит сама себе, подменяя современность злободневностью. В результате служение художника современности трактуется однозначно: измена себе и времени, поэтическая смерть. Во многом поэтому современность - кожа, из которой «поэт только и делает, что лезет», выбрасывается за борт современности. Через эти и другие образные либо декларативные характеристики лейтмотивом проходит мысль: талант - главный критерий оценки писателя. Замечу, что всякий талант и любая сила (идея, неоднократно высказываемая поэтом на протяжении всей жизни) для М.Цветаевой притягательны. Поэтому ею игнорируются следующие вопросы: направленность таланта, ценности, лежащие в его основе, пути прихода к вечности. Иными словами, своё творческое назначение художник реализует через русскую триаду «личность - народ - Бог», через обретение и выражение традиционных национальных идеалов или через разрыв и полемику с ними. Именно под таким углом прежде всего рассмотрим личность и творчество М.Цветаевой. «...В поэте сильнее, чем в ком-либо другом, говорит кровь: предки. Не меньше, чем в овчарке» (Цветаева М. Слово о Бальмонте // Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. - Т. 4. - М., 1994). Эта мысль поэтессы, высказанная в связи с юбилеем КБальмонта, полностью применима к ней самой. М.Цветаева не раз говорила, что человеческая и поэтическая сущность её во многом была предопределена матерью. Будучи в том же возрасте, в котором Мария Александровна ушла из жизни, Цветаева в «Истории одного посвящения» писала: «...Узнаю во всём, кроме чужих просьб, - её в себе, в каждом движении души и руки» (Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. - Т. 4. - М., 1994). Остановимся на наиболее важных «движениях». В «Доме у Старого Пимена» поэтесса называет юдопривержен- ность одной из черт своей матери. Иудеи, по словам М.Цветаевой, были обертоном и её жизни. Показательны следующие признания поэтессы: «Евреев я люблю больше русских...»; «Делая Сергея Яковлевича евреем, вы делаете его ответственным за народ, к которому он внешне - частично, внутренне же - совсем непричастен, во всяком случае - куда меньше, чем я!» (Цветаева М. Письма // Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. - Т. 7. - М., 1995). Видимо, закономерно, что и среди многочисленных возлюбленных Цветаевой, реальных и воображаемых, мужчин и женщин (С.Эфрон, С.Парнок, О.Манделыптам, Б.Пастернак, АБахрах, АВишняк, ПАнтокольский и т.д.), были преимущественно евреи. Не берусь утверждать, в какой степени М.Цветаева еврейка по духу но одна, главная, ветхозаветная идея, идея избранничества - стержень её личности и творчества. Во многом естественный и безобидный в детстве и юности дух протеста приобретает у Цветаевой в конце концов самоценный характер. И в себе, и в других поэтесса ценила и подчёркивала прежде всего эту черту. Вот только некоторые примеры: «...Одна - из всех, одна - над всеми, совсем рядом с тем страшным Богом, в махровой юбочке - порхаю» (детское ощущение Марины); «Обо мне: поэте и женщине, одной, одной, одной - как дуб - как волк - как Бог...»; «...И меня с моим неизбывным врагом - всеми» (две мысли зрелой женщины, порождённые разными обстоятельствами и людьми); «...С одним - против всех, с одним - без всех» (оценка собственной матери); «...Одинокий подвиг одной - без всех, стало быть - против всех» (характеристика матери М.Волошина). Это противостояние всему и всем - суть личности М.Цветаевой, лейтмотив её жизни и творчества. Именно страстью к «одноглавому, двуглазому мятежу», страстью к преступившему определяется звание поэта: «Нет страсти к преступившему - не поэт» (Цветаева М. Пушкин и Пугачёв // Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. - Т. 5. - М., 1994). Отсюда - универсальный закон восприятия окружающих, жизненное кредо Марины Ивановны, порождённое по-цветаевски понятой судьбой АПушкина: «...Я поделила мир на поэта - и всех, и выбрала - поэта, в подзащитные выбрала поэта: защитить - поэта - от всех...» (Цветаева М. Мой Пушкин // Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. - Т. 5. - М., 1994). Но цветаевская страсть к преступившему становится позицией преступившего, что наиболее наглядно и концептуально проявилось в «Чёрте». Дело не столько в детском восприятии Бога и чёрта, сколько в том, как оно оценивается зрелой М.Цветаевой. Если ребёнок Марина ужасается кощунственному единству «Бог - Чёрт» («Бог - с безмолвным молниеносным неизменным добавлением Чёрт» (Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. - Т. 5. - М., 1994), то Марина Ивановна ощущает его как дар. Только пока она не решается или не желает назвать дарителя, лишь неопределённое - «чей-то». Вскоре становится очевидным: Бог и чёрт по-разному воспринимаются поэтессой, которая в комментариях к рассказу о первом причастии заявляет: «Чёрт: тайный жар». А тайный жар, как следует из другого признания, - ключ к душе и всему творчеству (Цветаева М. Пушкин и Пугачёв // Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. - Т. 5. - М., 1994). Происходит разрыв кощунственного единства, и чёрт становится центром в мироздании М.Цветаевой, чёрт занимает место Бога. Пусть он именуется при этом Мышатым, главное - реабилитируется тьма: она - не зло, «тьма - всё», «родная тьма». И как следствие - столь показательная сравнительная характеристика Бога и чёрта: «Бог был - чужой, Чёрт - родной. Бог был - холод, Чёрт - жар. И никто из них не был добр. И никто - зол. Только одного я любила, другого - нет: одного знала, а другого - нет. Один меня любил и знал, а другой - нет» (Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. - Т. 5. - М., 1994). Восприятие же веры, церковных обрядов, священников как семилетней девочкой, так и женщиной, которой за сорок, лишний раз подчёркивает её духовную нерусскость, неправославность. В этом ряду стоит и завещание МЦветаевой, «Кирилловны» (в котором выражается желание быть похороненной на хлыстовском кладбище в Тарусе), и признания поэтессы о высокой жалости к бесам, страсти к проклятому, преступившему (Цветаева М. Пушкин и Пугачёв // Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. - Т. 5. - М., 1994). Диссонансом на фоне сказанного звучат слова М.Цветаевой, об- ращённые в письме к Бахраху о её русском русле («Литературное обозрение», 1991, № 9). Как следует из разъяснений поэтессы, суть этой русскости - любовь. Действительно, любовь в жизни и стихах, любовь в самых разных её проявлениях даёт ответы на многие вопросы, которые уже прозвучали и ещё могут прозвучать. «Предал и продал». Так оценивает М.Цветаева измену Абрама Вишняка через неделю после её отъезда («Литературное обозрение», 1991, № 8). «Кот», «крокодил», «чёрное бархатное ничтожество» - вот не полный перечень нелестных отзывов о возлюбленном. Естественно было бы предположить, что поступки «мятежной Марины» принципиально отличались от поведения «ничтожества» в подобных ситуациях временной разлуки. 1923 год. Роман в письмах с А.Бахрахом, облачённый в самые пышные слова, скоропостижно скончался, стоило молодому человеку месяц не отвечать на письма поэтессы. Свою измену женщина объяснила предельно просто: «Я рванулась, другой ответил...» («Литературное обозрение», 1991, № 9). 29 декабря 1926-го года умер Рильке, которого Цветаева, по её словам, любила «больше всего на свете» (Здесь и далее в статье переписка Цветаевой, Пастернака, Рильке будет цитироваться по следующему источнику: Райнер Мария Рильке. Борис Пастернак Марина Цветаева. Письма 1926 года. - М., 1990). Поэтесса узнала об этом перед самым Новым годом. На следующий день - 1 января 1927-го года - она писала Б.Пастернаку: «Я тебя никогда не звала, теперь время. Мы будем одни в огромном Лондоне». Следует пояснить данную ситуацию. В августе 1926-го года М.Цветаева порвала с Б.Пастернаком, сосредоточившись только на чувстве к Рильке. Поводом к этому шагу послужило письменное признание Пастернака о наличии в нём «воли». Цветаева, видимо, не предполагала, что после многочисленных признаний мужчины в любви к ней (таких, например: «безмерно любимая», «люблю совершенно безумно») и её благословений («Не смущайся женой и сыном. Даю тебе полное отпущение от всех и вся. Бери всё, что пожелаешь... Бери всё это с лирической - нет, с эпической высоты...») Б.Пастернак принадлежал и жене, сыну. К тому же М.Цветаева сама неизбежно шла к разрыву с Пастернаком ради Рильке. Чувство к австрийскому поэту - редчайший эпизод в жизни Цветаевой, когда она не могла позволить себе «любовь втроём», как было ранее и впоследствии не раз. Цветаева писала Рильке: «Не хочу сообщника, даже если бы это был сам Бог». В минуты освобождения из словесного плена, выдуманного мира, в минуты пробуждения от почти вечного лживо-красивого сна-любви женщина оценивает себя и других не с «эпической высоты», а с высоты единственно верной - традиционной христианской морали. И как результат - строки к Рильке, объясняющие разрыв с Пастернаком: «Когда я узнала об этой его второй загранице, я написала: два письма из-за границы! Двух заграниц не бывает... Пусть жена ему пишет, а он - ей. Спать с ней и писать мне - да, писать ей и писать мне, два конверта, два адреса (одна Франция!) - почерком породнённые, словно сестры...». И вот сразу после смерти Рильке, не побыв даже дня в трауре, М.Цветаева вновь вспомнила о советском поэте Пастернаке. На письмо, которое уже цитировалось, на приглашение встретиться в Лондоне Борис Леонидович, с точки зрения поэтессы, ответил отпиской. Цветаева навязчиво повторяет попытку: «Я, упорствующая на своём отношении к тебе, в котором окончательно утвердила меня смерть Рильке. Его смерть - право на существование моё с тобой, мало - право, собственноручный его приказ...». Итак, рассмотренные и не рассмотренные примеры свидетельствуют, что во взаимоотношениях с мужчинами, в «любви» поэтесса руководствовалась теми же принципами, что и «ничтожество» Вишняк. Более того, Цветаева вела себя ничтожней Геликона, ибо её «романы» протекали на фоне мужа, на фоне детей. В одном из писем к А.Бахраху М.Цветаева даёт следующую характеристику И.Эренбургу: «Люди его породы, с отточенной - и отчасти порочной мыслью, очень элементарны в чувствах. У них мысль и чувство, слово и дело, идеология и природный строй - сплошь разные и сплошь враждебные миры» («Литературное обозрение», 1991, № 8). Эти слова применимы и к самой поэтессе. Если мы обратимся к её эпистолярным романам с Бахрахом, Рильке, Пастернаком и другими, то создаётся впечатление, что сам уровень и границы отношений, устанавливаемых Цветаевой («Я говорю с духом», «не внести быта» и т. д.), заранее обрекают «любовь» «небожителей» на неуспех. Перед нами игра, спектакль, где режиссёр, сценарист, главный герой-актёр выступают в одном лице. Можно говорить и об определённых цветаевских правилах игры в «любовь». Сначала следует наплыв высоких слов: «Вы были первым - за годы, кажется, - кто меня в упор (в пространстве) окликнул. О, я сразу расслышала, э<то> был зов в ту жизнь: в любовь, в жар рук, в ту жизнь, от которой отрешилась» («Литературное обозрение», 1991, № 10). (Здесь всё, мягко говоря, преувеличение: и в отношении «первого», и в отношении «отрешилась».) Далее идёт искусственное нагнетание страстей: «Я приняла Вас не как такого-то с именем и отчеством, а как вестника жизни, которая ведёт в смерть... Хватит ли у Вас силы долюбить меня до конца, т. е. в час, когда я скажу: «мне надо умереть», из всей чистоты вашего десятилетия сказать: «Да» (Там же). Естественно, могут возразить: в словах-признаниях Цветаевой - её сущность, а не игра, естество, а не искусственность и т. д. Если это так, то где тогда подтверждения серьёзных отношений и глубоких чувств, где поступки.Я, конечно, понимаю, насколько абсурден, с точки зрения поэтессы, такой подход, ибо она была убеждена: «Любовь живёт... в словах и умирает в поступках» (Рай- нер Мария Рильке. Борис Пастернак. Марина Цветаева. Письма 1926 года.-М., 1990). Как следует из приведённых и множества не приведённых фактов, высокие слова чаще всего вступали в конфликт, не совпадали с низкими деяниями М.Цветаевой. Не об этом ли говорит она в письме к Рильке? Приводя свою строчку: «В великой низости любви», Цветаева уточняет её смысл по-французски: «Высшая низость любви». Или в письмах к Бахраху в минуты редких прозрений, пробиваясь сквозь маскарад слов, поэтесса очень точно определяет сущность своей «любви»: «волшебная игра», «большие слова, похожие на большие чувства» («Литературное обозрение», 1991, № 8), «Ведь я не для жизни. У меня всё - пожар! Я могу вести десять отношений (хороши «отношения»!), сразу и каждого, из глубочайшей глубины, уверять, что он - единственный (именно так и происходило на протяжении всей жизни. -Ю.П.)... Всё не как у людей. Могу жить только во сне...» («Литературное обозрение», 1991, № 10). Итак, если в Цветаевой и не живут одновременно два человека, что она отрицала, то о наличии разных амбивалентных начал говорить вполне возможно. Как они проявляются в творчестве, и предстоит выяснить. При этом будем помнить: лирический герой и автор-творец в мире «мятежной Марины» - тождественные величины. Нередко можно встретить утверждение, что поэзия Цветаевой сверхэмоциональна и потому неподвластна логическому анализу, к ней нельзя подходить с традиционными критико-литературовед- ческими мерками и т. д. Подобные утверждения верны лишь отчасти, ибо, несмотря на действительное наличие небольшого числа «тёмных мест» в творчестве поэтессы, в нём без труда можно выявить постоянную, чётко обозначенную систему ценностей личности, которые, как правило, находятся в противоречии с ценностями традиционными. М.Цветаева отлично знает эти ценности, держит их в уме и часто ведёт с ними открытый и скрытый диалог-спор. Во многих произведениях традиционная система ценностей православной личности, точнее, отдельные проявления её - своеобразная отправная точка в развитии действия. Она может находиться в начале («Пригвождена к позорному столбу // Славянской совести старинной» - «Пригвождена...»; «Дурная мать! Моя дурная слава...» - «Памяти Беранже»), середине («Что в моей отчизне // Негде целовать», «А у богородиц - // Строгие глаза» - «Дон-Жуан»), в конце стихотворения («Долг и честь, Кавалер, - условность» - «Кавалер де Гриэ! Напрасно...»), а может отсутствовать вообще, хотя её подтекстное наличие чувствуется и в этом случае («Але», «Горечь! Горечь! Вечный привкус...», «Любви старинные туманы»). Через прямое или косвенное опровержение традиционных ценностей, православного взгляда на мир и на человека утверждается авторский идеал. В стихотворении «Рыцарь ангелоподобный...» главным героем является «долг», понятие, так редко возникающее в духовном мире лирической героини М.Цветаевой. Из шести сравнений, через которые определяется «долг», наиболее оценочный характер имеет следующее: «Белый памятник надгробный // На моей груди живой». В сравнении этом заложен конфликт между живой душой и символом смерти. Очевидно, что долг - условность, как говорится в другом стихотворении, понятие не для жизни, поэтому и нарушение его - не грех, явление нормальное и, более того, - благое. Ситуация не меняется даже тогда, когда речь идёт о материнском долге, главном, с точки зрения традиционного православного сознания. В стихотворении «Памяти Беранже» героиня приводит ряд фактов, подтверждающих её славу дурной матери. Каждый из них подчёркивает если не отсутствие, то значительную ущербность материнского начала в женщине. Особенно показательны следующие примеры: «То первенца забуду за пером...», «Гляжу над люлькой, как уходят - годы, // Не видя, что уходит молоко!» Естественно, возникает вопрос: умение увидеть своё падение со стороны - это холодная наблюдательность, констатация факта или осознание, переживание, осуждение, начало возрождения героини. Её ответ: «И кто из вас, ханжи, во время оно // Не пировал, забыв о платеже!» - свидетельствует, что перед нами холодная наблюдательность. Ктомуже приведённая аргументация - это защита, переходящая в наступление, это контратака, главный смысл которой сводится к утверждению идеала, противоположного материнскому: «Дурная мать, но верная жена!» Даже если лирическая героиня действительно жена и действительно верная (в чём возникают сомнения, если исходить из первых двух строф), то всё равно она - не женщина, не жена в традиционном понимании... Критерием мужчины измеряется и творчество. Так, из стихотворения «Руки, которые не нужны...» следует, что поэзия, которая произрастает не из любви к «милому», - творчество остаточного принципа, хотя и служит оно Миру. Как бы громко ни назывался такой поэт - «Мирская Жена», например, сие «доблестное звание» произносится героиней как бы сквозь зубы, с грустной иронией, срывающейся в сарказм, трагедию: она поёт «незваным на ужин». Поэтому и аргумент «Милый не вечен, но вечен - Мир. // Не понапрасну служим» не срабатывает, звучит как формальное утешение, за которым - нереализованность личностная, творческая. В «Поэме Горы» («самой моей любовной и одной из самых моих любимых и самых моих, моих вещей» - учтём столь знаменательное признание автора) сконцентрированы и наиболее чётко обозначены самые распространённые лейтмотивы любовной лирики Цветаевой. Если в отдельных, немногочисленных стихотворениях поэтессы можно лишь гадать о позиции автора, то в данном произведении она предельно прояснена. В «Поэме Горы» Цветаева вновь противопоставляет избранных - небожителей любви - всем остальным - простолюдинам любви. Вновь перечёркиваются традиционные ценности, семейные, прежде всего. Любовь в семье - это, по Цветаевой, «любовь без вымысла», «без вытягивания жил», любовь лавочников, любовь - прелюбодеяние, а носитель её - «муравей» (иной вариант любви в семье как в поэме, так и во всем творчестве Марины Ивановны, отсутствует. Факт показательный, свидетельствующий о неизменности позиции автора). Любовь вне семьи - это любовь избранных, это любовь-гора. Любовь-гора - любимый образ поэтессы, встречающийся во многих её произведениях и письмах, призванный подчеркнуть высоту чувства эгоцентрической личности, - представлен в поэме двумя уровнями: уровнем жизни и уровнем неба. Думается, что второй уровень - это уровень миражей, то есть оценок и характеристик, ничем не только не подтверждённых, но и, по сути, опровергаемых «любовью» первого уровня. Поэтому все образы второго «этажа» (такие, например: «Та гора была, как горб // Атласа, титана стонущего», «Та гора была - миры! // Боги мстят своим подобиям») воспринимаются, если перефразировать одну из строк, как высокий бред над уровнем жизни, как красивая блестящая этикетка, ничего не говорящая о сущности, качестве любви-горы. Эту сущность можно выявить, лишь обратившись к образам уровня жизни. Они - «безумье уст», «незрячья страсть», «вихрь», «столбняк» - оттеняют лишь одно качество, они - вариации на тему страсти. Итак, любовь-гора - это любовь-страсть, а точнее, - греховная страсть. Конечно, в словах: «Пока можешь ещё - греши», - при желании, если очень сильно пофантазировать, можно увидеть и вызов, и маску, и противопоставление якобы мещанскому идеалу любви... Можно говорить, что и делается часто в подобных случаях, об условности, символике, гротеске художественных образов и т. д. Но очевиднее другое: любовь-страсть в поэме, как и в большинстве произведений Цветаевой, величина постоянная. И именно нарушение традиционных норм нравственности является её определяющим фактором. Это подтверждается, в частности, такими заветами героини (чья позиция, голос полностью совпадают с позицией, голосом автора): «Будут девками ваши дочери...», «Дочь, ребёнка расти внебрачного! // Сын, цыганкам себя страви!» И даже «тронное мы» вместо «я», завершающее произведение, венчающее любовь-гору, положения, сути не меняет. Речь вновь идёт о нераздельности тел, и только. В «Поэме Конца», естественно продолжающей «Поэму Горы», антитрадиционный пафос достигает высшей точки. Это происходит потому, что, в отличие от аналогичных ситуаций разрыва, возлюбленный уходит не к другой, не к сестре по беспутству, а домой. Данный факт, а не сам уход вызывает острые переживания героини; возникает ряд сравнений, которые говорят сами за себя: дом - «гром на голову», «сабля наголо», «публичный дом». Ключевые образы поэмы: «Жизнь - это место, где жить нельзя: // Еврейский квартал...», «Жизнь. Только выкрестами жива! // Иудами вер!», «Гетто избранничеств!.. В сём христианнейшем из миров // Поэты - жиды!» - несут в себе хорошо знакомые, заветные идеи М.Цветаевой: любовь, как и поэзия, - дар избранных, дар нарушения, дар преступления. Изредка, как исключение, противоречащее главной линии любви в творчестве поэтессы, встречается и иной вариант этого чувства. Так, в стихотворении «Я - страница твоему перу..» героиня является выразителем традиционного женского начала, начала принимающего, хранящего, воспроизводящего. В этом случае женщина без надлома и насилия над собой, естественно и добровольно подчиняется мужчине. Своеобразной кульминацией в «антологии» цветаевской греховной страсти является «Федра». Третья жена царя Тезея - тридцатилетняя Федра - полюбила своего пасынка, двадцатилетнего Ипполита. Под сильным, на наш взгляд, художественно и психологически неубедительным нажимом кормилицы она открывает ей свой секрет. После опять же искусственного диалога-спора старой женщине удаётся побудить Федру к активным действиям, к признанию Ипполиту. Формально-сюжетно царица и кормилица - антиподы. Первоначально, в отличие от старухи, Федра осознаёт (в какой степени, сказать очень трудно, скорее - невозможно) греховность и низость своего чувства. Но её справедливые, с позиции христианской морали, доводы («мать - ему, и, по-людскому, - сын...», «Но замужем! Жена ведь! Муж...») не убеждают кормилицу и саму женщину. Она лишь - внешне - спорит со старухой, а внутренне, сущностно - с самой собой. То есть Федра и кормилица больше единомышленники, чем антиподы. Поэтому и удаётся старой женщине убедить молодую в негреховности (по крайней мере) этого поступка. Кормилица, выступающая сначала в роли «сводни», «ведьмы», берёт как бы на себя часть греха царицы, который, как выясняется, совсем не грех. К тому же действия старухи - не насилие над личностью Федры, а лишь «озвучивание» скрываемых царицей чувств, мыслей, ускорение решений и событий, которые назрели. Прежде чем определить и назвать чувства Федры к Ипполиту, есть смысл раздвинуть рамки разговора и ввести в него героев русской классики, аналогии с которыми невольно возникают. Для Катерины (А.Островский «Гроза») ребёнок, кабы его Бог дал, стал бы смыслом жизни, и грехопадение женщины не произошло бы. Татьяна (АПушкин «Евгений Онегин») и бездетной остаётся верна старому генералу, верна супружескому долгу - ещё одно подтверждение высоты её духовно-нравственного мира. У Анны (Л.Толстой «Война и мир») «нечистая страсть» (Н.Страхов), чувство к мужчине перевесило любовь к ребёнку, что обусловило духовную катастрофу женщины. Для бездетной Федры, как и для М.Цветаевой, ребёнок не играет решающего значения: «Был бы - радовалась бы. Нет - не печалюсь». Никто не в состоянии противостоять страсти. Поэтесса, великий мастер в изображении страсти, и в данном случае остаётся на высоте. Сбиваясь, путаясь, трижды начиная заново, изнемогая под напором и тяжестью чувства, слов, Федра выговаривает, наконец, главное: «Началом ты был, в звуке рога, в звуке меди, в шуме леса...». Страсть героини - сильная, испепеляющая, непереносимая, разрушающая страсть. Она тем, в частности, отличается от любви, что её носитель не способен сказать себе «нет», не может остановиться у роковой черты, не в силах бороться с грехом. К тому же Федрин грех - вдвойне грех, ибо Ипполит - пасынок Не случай, не увлечение мифами, античными сюжетами привели Цветаеву к столь «пикантной» ситуации. В «Федре», как и в «Ариадне», там, где факты противоречили писательской концепции, её заветным мыслям, она смело использовала «ножницы» и фантазию. Известный сюжет привлекает М.Цветаеву возможностью выразить своё, наболевшее, что не раз ощущала к возлюбленным (О.Мандельштаму, Н.Гронскому, А.Бахраху и т. д.) и что ещё предстоит ощутить к сыну. Федринско-цветаевское заклинание «слаще первенца носимый в тайнах лона» созвучно цветаевско-федринским признаниям, например, А.Бахраху: «Я люблю вас как друга и ещё - в полной чистоте - как сына, вам надо расстаться только с женщиной во мне»; «Вы моё дитя...» («Литературное обозрение», 1991, № 10). В драме, как и в «Поэме Горы», а также в своих многочисленных жизненных романах, поэтесса и эту «нестандартную ситуацию» решает на двух уровнях. С одной стороны, Федра говорит Ипполиту не о ночном ложе, а о вечном, «где ни пасынков, ни мачех, ни грехов, живущих в детях, ни мужей седых, ни третьих жён», с другой - и этому крику души веришь больше, чем «высокому бреду»: «Пока руки есть! Пока губы есть! Будет - молчано!» К тому же «вечное ложе» - даже не отпущение грехов, а снятие данной проблемы вообще. Об этом вполне определённо заявляется и в трагедии: «Нет виновного. Все невинные», - и в черновых записях самой поэтессы: «Дать Федру, не Медею, вне преступления, дать безумно любящую женщину, глубоко понятную» (Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. - Т. 3- - М, 1994). Особое место в творчестве Цветаевой занимает «Лебединый стан», цикл стихотворений, написанных в период со 2-го марта 1917 года по 31-е декабря 1920 года. Начало трагедии, а точнее, сама трагедия, с точки зрения автора, произошла (и это действительно так) именно в день отречения Николая II от престола - 2 марта 1917 года. Данное событие ощущается поэтессой как катастрофа, гибель национальная, государственная, личностная: «Помолись, Москва, ложись, Москва, на вечный сон!» («Над церковкой - голубые облака...»). Поразительно то, что при всех «левых» симпатиях юности, аполитичности молодости, «левизне» как доминанте мировоззрения на протяжении всей жизни, М.Цветаева, одна из немногих среди писателей-современников, смогла точно - с «правых», православных позиций - оценить суть происходящего. Показательно и другое: в «Лебедином стане» автор ни разу не упоминает об октябрьском перевороте, не проводит грани между Февралём и Октябрём, как делалось и делается очень часто. Позиция М.Цветаевой - классический образец монархического сознания. В стихотворении, наиболее показательном в этом отношении, «Это просто, как кровь и пот...» утверждается: между царём и народом существует тайная, божественная («Царь с небес на престол взведён») и земная, кровная, обоюдно-равноправная связь («Царь - народу, царю - народ»), В другом стихотворении - «Над чёрною пучиной водной...» - взаимоотношения между Царём и Церковью определяются как связь «верных содружников». Это классическое триединство (самодержавие, Православие, народность), по сути, определяет все оценки и характеристики цикла. В их основу положен принцип контраста: белая кость - чёрная кость, лебеди - вороны и т. д. Данный однолинейный принцип, позволяющий выявить главные, определяющие черты человека, явления, времени, оставляет за скобками произведения многомерность, полутона изображаемого. С учётом этого обратимся к характеристике «старого мира», «лебединого стана». В юнкерах, разорванных в клочья на посту в июне 1917 года («Юнкерам, убитым в Нижнем...»), в генерале Корнилове, держащем речь летом того же года («Корнилов»), в возлюбленном, ставшем за честь отчизны («На кортике своём: Марина...»), в безымянных воинах белогвардейской рати («Дон»), в индивидуальных и коллективных характеристиках М.Цветаева многократно подчёркивает объединяющее всех начало - долг, честь, верность до гроба. Более того, поэтесса уверена: в словарях будущего «задумчивые внуки» станут определять «долг» через слово «Дон» («Дон»), Повторяющиеся характеристики автор использует на уровне цвета, где преобладает один - белый - символ благородства, святости, божественности: «белое дело», «белогвардейская рать», «Белый полк», «белы-рыцари», «белы-лебеди», «белое видение», «белая стая» и т.д. В цикле нет той образной концентрации, композиционной сложности тропов, которыми насыщены многие произведения поэтессы. Образность «Лебединого стана» ненавязчива, естественна, «незаметна». Она - искусное художественное выражение идеалов «белого» движения, которые были положены в его основание (их Цветаева почувствовала, поняла на расстоянии, «вслепую», что вызывает восхищение) и которые, о чём не говорится автором, сохранить в чистоте, белизне не удалось. Именно в нравственном превосходстве, по Цветаевой, залог успеха Белой армии: Белизна -угроза Черноте, Белый храм грозит гробам и грому, Белый праведник грозит Содому Не мечом - а лилией в щите, Только агнца убоится волк, Только ангелу сдаётся крепость. Занимая однозначно позицию «белых», поэтесса в главном - в трактовке проблемы гуманизма - остаётся на христианских позициях, ибо в восприятии событий не переступает черту, разрешающую кровь по совести, что выгодно отличает её от многих писате- лей-современников, сторонников как «красного», так и «белого» движений. З.Гиппиус, например, до Октября - певец декабристов, Февраля, Учредительного Собрания, пленник свободы, - после переворота в духе времени, с позиций кровавого гуманизма констатирует: «Если человек хуже зверя - я его убиваю» («Если») - и спокойно, без пафоса призывает: «Но только в час расплаты // Не будем слишком шумными. // Не надо к мести зовов // И криков ликования: // Верёвку уготовав - // Повесим их в молчании» («Песня без слов»), М.Цветаева же делает акцент на невозможности уподобиться злу в борьбе с ним, в нравственной белизне она видит силу и залог успеха. Мир чёрных воронов и мир белых лебедей, существующие в цикле как миры враждебные, взаимоисключающие друг друга, в стихотворении «Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь...» (1921), примыкающем к «Лебединому стану», соединяются в неразрывное целое общей кровью, общими ранами; теряется грань между «своими» и «чужими», «белыми» и «красными». Цветаева (как и немного позже М.Булгаков в «Белой гвардии»), заявляющая о равенстве человека перед смертью, Богом, достигает в данном произведении вершины христианского мировосприятия. На этой высоте ей редко удаётся удержаться в последующие годы эмиграции (1922-1939). В жизни и творчестве поэтессы преобладает позиция «ни с кем», «одна». «Одна», не только и не столько в плане политическом, сколько в онтологическом. Небожительство, избранность, эгоцентризм самоценной личности - стержень Марины Цветаевой, человеческа и поэта (что, естественно, не исключает наличия иных начал). Личностно-творче- ская доминанта проявляется и на уровне любви (об этом уже говорилось), и на всех других («Деревья», «Поэт», «Хвала времени», «Двое», «Стол», «Уединение» и т.д.). Отметим, что не имеет значения, в какие формы выливается сия самоценность: безмерность в мире мер или добровольное несовпадение со временем. Лишь любовь к Родине периодически выводит М.Цветаеву за пределы индивидуализма-сиротства. Так, в стихотворении «Тоска по Родине» через самые разные факты из жизни лирической героини: одиночество, бездомство, безденежье, унижение, непонимание - ставится под сомнение само понятие «Родина». Раз она не помогает, не спасает, ничего не меняет в жизни героини, значит, по сути, и не существует. Поэтому Родине противопоставляется как реальная ценность «единоличье чувств», доведённое до крайнего предела: «Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст, // И всё - равно, и всё - едино». Однако две последние строчки стихотворения, оборванные на полуслове, ломают, взрывают, опровергают логику суждений героини. То есть Родина - не морока, не пустой звук, как утверждалось ранее, и никакие логические доводы, удары судьбы не в состоянии уничтожить любовь к ней. Следует сказать, что настроения, представления о Родине, выраженные в большей части стихотворения, - это настроения-пред- ставления самой Цветаевой в разные периоды её жизни. В их основе лежат «левые» ценности, которые чаще всего проявлялись так, как в очерке «Кедр» (о книге кн. С.Волконского «Родина»), В нём поэтесса заявляет: «Своё отношение к предмету мы делаем его качеством» («Новый мир», 1991, № 7). Сия точная самохарактеристика проявляется в «Кедре» буквально во всём, начиная с названия. Родина как ценностный идеал отсутствует у Цветаевой. Более того, она подменяет её кедром - одиноко стоящим, возвышающимся над всеми деревом. Родина по воле автора сплющивается до отдельного человека, который символом её быть не может. Правда, поэтесса к этому и не стремится, скорее, наоборот: С.Волконский в её восприятии - абстрактный человек, общечеловек, «человек - вне века, князь вне княжества, человек - без оговорок: че-ло-век». С.Волконский, по Цветаевой, олицетворяет духовное избранничество - противовес «мёртвому мещанству». Интересно, что к последнему отнесены и «гуща церковная», и равная ей «гуща базарная». В конце концов человек-идеал не случайно рассматривается поэтессой вне русских «культов»: Бог, Родина, народ, - ибо, по Цветаевой, «само понятие «общежитие» уже искажение понятия жизнь: человек задуман один, где двое - там ложь». Такое лево-либеральное представление поэтессы о человеке переплетается с её периодически возникающими просоветскими настроениями. В «Стихах к сыну», говоря о России как о стране отцов, стране прошлого, и о СССР - стране детей, стране настоящего, Цветаева будущее сына связывает не с Францией - заграницей, а с Родиной - СССР: «Езжай, мой сын, домой - вперёд. - // В свой край, в свой век, в свой час - от нас - // В Россию - вас, в Россию - масс». Решая таким образом судьбу сына, поэтесса, осознанно или нет, протягивает СССР руку если не примирения, то признания. Ещё более открыто просоветские настроения М.Цветаева выражает в стихотворении «Челюскинцы». Откликаясь на известные события, она заявляет: «Сегодня - смеюсь! // Сегодня - да здравствует // Советский Союз!» В СССР М.Цветаева возвратилась вместе с сыном в 1939 году, последовав за мужем и дочерью. На Родине жизнь и творчество не сложились: арест С.Эфрона и Ариадны, безденежье, одиночество, невозможность публиковаться, война, которую поэтесса восприняла, по свидетельству Л.Чуковской, как гибель России, как победу мирового зла вообще. Эти и другие внешние обстоятельства и, главное, особенности мировоззрения и характера Цветаевой (о чём я говорил и что точно сформулировала сама поэтесса в письме к РГу- лю в 1923 году: «Я не люблю земной жизни, никогда и не любила, в особенности - людей») - определили, по сути, закономерный итоговый поступок - самоубийство. Итак, конфликт со всеми, борьба с национальными традициями и ценностями привели М.Цветаеву к выпадению - физическому и духовному - из русского мира во многих и разных проявлениях. Вот, например, как поэтесса реагирует на одну из составляющих этого мира, правда, переиначивая название её: «Народный элемент? Я сама народ, и никакого народа кроме себя - не знала, даже русской няни у меня не было (были - немки, француженки, и часть детства - к отрочеству - прошла за границей) - и в русской деревне я не жила никогда» (Цветаева М. Письма // Цветаева М. Собр. соч.: В 7 т. - Т. 7. - М., 1995). То есть с детства М.Цветаева была лишена русской духовной родины, «параметры» которой она в неполном объёме со знанием дела называет: няня, деревня, народ. Однако поэтесса не пытается эту родину обрести, не считает нужным свои идеалы, творчество поверять народно-национальны- ми идеалами. М.Цветаева сознательно отвергает этот путь, по которому обязательно проходит любой русский писатель. Она сплющивает понятие «народ» до эгоцентриче
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-06-23; просмотров: 2176; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.144.107.215 (0.019 с.) |