Личность и время в романе М. Булгакова «Белая гвардия»

 

М. БУЛГАКОВ

Белая гвардия

Действие романа происходит зимой 1918/19 г. в некоем Городе, в котором явно угадывается Киев. Город занят немецкими оккупационными войсками, у власти стоит гетман «всея Украины». Однако со дня на день в Город может войти армия Петлюры — бои идут уже в двенадцати километрах от Города. Город живет странной, неестественной жизнью: он полон приезжих из Москвы и Петербурга — банкиров, дельцов,журналистов, адвокатов, поэтов, — которые устремились туда с момента избрания гетмана, с весны 1918 г.

В столовой дома Турбиных за ужином Алексей Турбин, врач, его младший брат Николка, унтер-офицер, их сестра Елена и друзья семьи — поручик Мышлаевский, подпоручик Степанов по прозвищу Карась и поручик Шервинский, адъютант в штабе князя Белорукова, командующего всеми военными силами Украины, — взволнованно обсуждают судьбу любимого ими Города. Старший Турбин считает, что во всём виноват гетман со своей украинизацией: вплоть до самого последнего момента он не допускал формирования русской армии, а если бы это произошло вовремя — была бы сформирована отборная армия из юнкеров, студентов,гимназистов и офицеров, которых здесь тысячи, и не только отстояли бы Город, но Петлюры духу бы не было в Малороссии, мало того — пошли бы на Москву и Россию бы спасли.

Муж Елены, капитан генерального штаба Сергей Иванович Тальберг,объявляет жене о том, что немцы оставляют Город и его, Тальберга, берут в отправляющийся сегодня ночью штабной поезд. Тальберг уверен, что не пройдёт и трёх месяцев, как он вернётся в Город с армией Деникина,формирующейся сейчас на Дону. А пока он не может взять Елену в неизвестность, и ей придётся остаться в Городе.

Для защиты от наступающих войск Петлюры в Городе начинается формирование русских военных соединений. Карась, Мышлаевский и Алексей Турбин являются к командиру формирующегося мортирного дивизиона полковнику Малышеву и поступают на службу: Карась и Мышлаевский — в качестве офицеров, Турбин — в качестве дивизионного врача. Однако на следующую ночь — с 13 на 14 декабря — гетман и генерал Белоруков бегут из Города в германском поезде,и полковник Малышев распускает только что сформированный дивизион: защищать ему некого, законной власти в Городе не существует.

Полковник Най-Турс к 10 декабря заканчивает формирование второго отдела первой дружины. Считая ведение войны без зимней экипировки солдат невозможным, полковник Най-Турс, угрожая кольтом начальнику отдела снабжения, получает для своих ста пятидесяти юнкеров валенки и папахи. Утром 14 декабря Петлюра атакует Город; Най-Турс получает приказ охранять Политехническое шоссе и, в случае появления неприятеля, принять бой. Най-Турс, вступив в бой с передовыми отрядами противника, посылает троих юнкеров узнать, где гетманские части. Посланные возвращаются с сообщением, что частей нет нигде,в тылу — пулеметная стрельба, а неприятельская конница входит в Город.Най понимает, что они оказались в западне.

Часом раньше Николай Турбин, ефрейтор третьего отдела первой пехотной дружины, получает приказ вести команду по маршруту.Прибыв в назначенное место, Николка с ужасом видит бегущих юнкеров и слышит команду полковника Най-Турса, приказывающего всем юнкерам — и своим, и из команды Николки — срывать погоны, кокарды,бросать оружие, рвать документы, бежать и прятаться. Сам же полковник прикрывает отход юнкеров. На глазах Николки смертельно раненный полковник умирает. Потрясённый Николка, оставив Най-Турса, дворами и переулками пробирается к дому.

Тем временем Алексей, которому не сообщили о роспуске дивизиона,явившись, как ему было приказано, к двум часам, находит пустое здание с брошенными орудиями. Отыскав полковника Малышева, он получает объяснение происходящему: Город взят войсками Петлюры. Алексей,сорвав погоны, отправляется домой, но наталкивается на петлюровских солдат, которые, узнав в нем офицера (в спешке он забыл сорвать кокарду с папахи), преследуют его. Раненного в руку Алексея укрывает у себя в доме незнакомая ему женщина по имени Юлия Рейсе.На следующий день, переодев Алексея в штатское платье, Юлия на извозчике отвозит его домой. Одновременно с Алексеем к Турбиным приезжает из Житомира двоюродный брат Тальберга Ларион,переживший личную драму: от него ушла жена. Лариону очень нравится в доме Турбиных, и все Турбины находят его очень симпатичным.

Василий Иванович Лисович по прозвищу Василиса, хозяин дома,в котором живут Турбины, занимает в том же доме первый этаж, тогда как Турбины живут во втором. Накануне того дня, когда Петлюра вошел в Город, Василиса сооружает тайник, в котором прячет деньги и драгоценности. Однако сквозь щель в неплотно занавешенном окне за действиями Василисы наблюдает неизвестный. На следующий день к Василисе приходят трое вооруженных людей с ордером на обыск.Первым делом они вскрывают тайник, а затем забирают часы, костюм и ботинки Василисы. После ухода «гостей» Василиса с женой догадываются, что это были бандиты. Василиса бежит к Турбиным, и для защиты от возможного нового нападения к ним направляется Карась.Обычно скуповатая Ванда Михайловна, жена Василисы, тут не скупится: на столе и коньяк, и телятина, и маринованные грибочки. Счастливый Карась дремлет, слушая жалобные речи Василисы.

Спустя три дня Николка, узнав адрес семьи Най-Турса, отправляется к родным полковника. Он сообщает матери и сестре Ная подробности его гибели. Вместе с сестрой полковника Ириной Николка находит в морге тело Най-Турса, и в ту же ночь в часовне при анатомическом театреНай-Турса отпевают.

Через несколько дней рана Алексея воспаляется, а кроме того, у него сыпной тиф: высокая температура, бред. По заключению консилиума,больной безнадёжен; 22 декабря начинается агония. Елена запирается в спальне и страстно молится Пресвятой Богородице, умоляя спасти брата от смерти. «Пусть Сергей не возвращается, — шепчет она, — но этого смертью не карай». К изумлению дежурившего при нем врача, Алексей приходит в сознание — кризис миновал.

Спустя полтора месяца окончательно выздоровевший Алексей отправляется к Юлии Рейсе, спасшей его от смерти, и дарит ей браслет своей покойной матери. Алексей просит у Юлии разрешения бывать у неё.Уйдя от Юлии, он встречает Николку, возвращающегося от ИриныНай-Турс.

Елена получает письмо от подруги из Варшавы, в котором та сообщает ей о предстоящей женитьбе Тальберга на их общей знакомой. Елена,рыдая, вспоминает свою молитву.

В ночь со 2 на 3 февраля начинается выход петлюровских войск из Города. Слышен грохот орудий большевиков, подошедших к Городу.

 

Немало исследователей утверждает, что Булгаков - атеист и даже сатанист. Думаю, нет оснований говорить об атеизме как неизмен­ной величине мировоззрения писателя, а сатанизм - это из облас­ти фантазии.

Булгаковскую позицию в «Белой гвардии» проясняют следую­щие дневниковые записи, сделанные в период работы над рома­ном: «Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ»; «Но, видит Бог, одна только любовь к литературе и была причиной этого»; «Помоги мне, Господи»; «Что будет с Росси­ей, знает один Бог. Пусть Он ей поможет»; «Богу сил!»; «Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потря­сён. Соль не в идее, её можно доказать документально: Иисуса Хри­ста изображают в виде негодяя и мошенника, именно Его! Не труд­но понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены» (Булга­ков М. Письма // Булгаков М. Собр. соч.: В 10 т. - Т. 10. - М., 2000). Эти, как и некоторые другие, высказывания дают основания гово­рить, по меньшей мере, о религиозности - непоследовательной ве­ре - М.Булгакова в момент написания «Белой гвардии», что прояв­ляется и через систему образов романа.

Имя Господа довольно часто - более 150 раз - называется геро­ями «Белой гвардии». В одних случаях - их меньшинство - это про­исходит формально-машинально, как, например, в начале моноло­га подполковника ГЦёткина: «Ах, Боже мой. Ну, конечно же. Сейчас. Эй, вестовые <...>». В других случаях обращение к Господу или назы­вание Его имени происходит осознанно, как в молитвах Елены Тур­биной, Ивана Русакова, Якова Фельдмана.

К помощи Божьей взывают многие и разные - по национальнос­ти, политическим взглядам, нравственному уровню - герои романа. Чаще всего это происходит в критических пограничных ситуациях: в момент опасности, на краю гибели - физической или моральной. И, естественно, определяющую роль для понимания героя играет то, какую цель при помощи молитвы пытается достичь просящий. Для выяснения этой цели приведу молитвы Турбиной, Русакова, Фельд­мана: «На тебя одна надежда, Пречистая Дева. На тебя. Умоли сына своего, умоли Господа Бога, чтоб послал чудо... Пусть Сергей не воз­вращается... Отымаешь, отымай, но этого смертью не карай... Все мы в крови повинны, но ты не карай»; «Господи, прости и помилуй за то, что я написал эти гнусные слова... Я верю в тебя! Верю душой, телом, каждой нитью мозга. Верю и прибегаю только к тебе... У меня нет на­дежды ни на кого, кроме как на тебя. Прости меня и сделай так, что­бы лекарства мне помогли! Прости меня, что я решил, будто бы тебя нет: если бы тебя не было, я был бы сейчас жалкой паршивой соба­кой без надежды. Но я человек и силён только потому, что ты суще­ствуешь, и во всякую минуту я могу обратиться к тебе с мольбой о по­мощи... Не дай мне сгинуть, и я клянусь, что я вновь стану человеком»; «Боже! Сотвори чудо. Одиннадцать тысяч карбованцев... Всё берите. Но только дайте жизнь! Дай! Шмаисроэль!»

Эти молитвы показательны в нескольких отношениях. Во-пер- вых, слова Елены Турбиной об общей ответственности позволяют говорить о христианской составляющей её личности. Сознательно избегаю понятий «христианская личность», «христоносная лич­ность». По словам преподобного Иустина (Поповича), спасение и обожение человека осуществляется через таинства и добродетели (Преподобный Иустин (Попович). Достоевский о Европе и славян­стве. - СПб., 1998). Проявления же минутной добродетели мысли Турбиной - ещё не основание для сущностных выводов.

Во-вторых, символичен тот духовный перелом, который проис­ходит в Иване Русакове: христоносные истины открывает для себя один из самых грехопадших героев, индивид, сознательно порвав­ший с Господом, богохульствующий в жизни и творчестве. Такой человеческий тип выбран М.Булгаковым не случайно: он - своеоб­разное доказательство и проявитель сущности веры, христианских идей вообще. Этот выбор писателя снимает многие вопросы о его вере - неверии. К тому же человек неверующий, не знакомый с ка­нонами христианской патристики, не смог бы так точно изобра­зить духовное перерождение человека.

Через покаяние и обретённую веру Русакову даруется прощение за грех прелюбодеяния и хулу на Духа Святого. Вера героя - здесь М.Булгаков вновь следует христианским канонам - это дар Божий человеческому естеству, дар, доступный каждому: по словам святого Игнатия Брянчанинова, «мы имеем его в зависимости от проявле­ния нашего, - имеем, когда захотим» (Брянчанинов И. Сочинения: В 4 т. - М., 1993). Подчеркну, что речь идёт, используя терминоло­гию Брянчанинова, о «естественной» вере, а не о вере «деятельной», которая есть результат использования евангельских заповедей и которую «стяжают подвижники Христовы».

Естественная вера открывает перед Русаковым горизонты мыс­ли, недоступные другим героям романа. Одним из принципиаль­нейших является следующее суждение Ивана: «...Если бы Тебя не бы­ло, я был бы сейчас жалкой паршивой собакой без надежды. Но я че­ловек и силён только потому, что Ты существуешь...». Эти слова Руса­кова перекликаются, совпадая по сути, с известными высказывани­ями святых отцов и православных мыслителей. Через эти слова вы­ражается авторское представление о человеке, несовместимое с гу­манистическим идеалом автономной личности, согласно которо­му человек может быть добрым, совершенным без помощи Божьей.

Молитва Якова Фельдмана начинается по-русски, а заканчивает­ся по-еврейски: «Шмаисроэль!» Данное обращение указывает, что это не христианская, а иудейская молитва, поэтому оценивать её следует с соответствующих позиций.

Фельдман, как Турбина и Русаков, просит Господа о чуде. Если Елена хочет спасти брата Алексея, то Иван и Яков - себя. Турбина и Русаков воспринимают сложившиеся ситуации как наказание за грехи - собственные и всеобщие, у Фельдмана подобные мысли не возникают совсем. Только у него обращение к Богу идёт парал­лельно и даже сливается воедино с мольбой к петлюровцам. По­этому приходится гадать, кому герой предлагает одиннадцать ты­сяч карбованцев за жизнь. Судя по словам автора, «не дал», всё же - Господу.

Такое необычное с христианской точки зрения предложение можно рассматривать и как акт отчаяния, и как своеобразное жерт­воприношение, вроде бы вписывающееся в традицию. По свиде­тельству С.Пилкингтона, специалиста по иудейским культам, молит­ва всегда шла рука об руку с жертвоприношением (Пилкингтон С. Иудаизм. - М., 2000). Правда, жертвоприношение Фельдмана более похоже на куплю-продажу, на сделку: подрядчик и перед Богом, и перед смертью остаётся подрядчиком.

Только несчастному еврею Господь (который в художественном произведении подчиняется воле автора) не дарует жизнь. В этом факте при желании можно увидеть проявление якобы булгаковско- го антисемитизма... Смерть Фельдмана символизирует и не закат империи, как считает М.Каганская, человек с богатой фантазией (Каганская М. Белое и красное. - «Литературное обозрение», 1991, №5). Смерть подрядчика есть результат, во-первых, его неверия или недостаточной веры, во-вторых, стечения обстоятельств.

Спасение от смерти физической и духовной возможно только через искреннее обращение к Богу: через покаяние, молитву. Эта чётко прослеживающаяся романная закономерность, свидетельст­вующая о жизненной позиции автора, не замечается или по-разно- му дискредитируется даже в 80-90-е годы XX века. В частности, в этот период становится довольно популярным «леонтьевский» (буквалистский, буквоедский) подход. Так, М.Петровский утвержда­ет: «Булгаковские персонажи - искренние и горячо верующие - вполне обходятся (без литургии. -Ю.П.)...

Исступлённо, обливаясь слезами, молится о братьях (в романе, конечно, о брате. -Ю.П.) Елена Тальберг <...>, но молится она, ко­нечно, не в храме, а в своей спальне, у домашней божницы. Алексей Турбин идёт к о. Александру <...>, но идёт, заметим, не в храм, а в жи­лище священника... Вот, казалось бы, случай Алексею Турбину по­пасть во Владимирский собор - там отпевают порубанных под Ки­евом офицеров, но Турбин не только не попадает в храм, даже на паперть его не ступает, наблюдая всю сцену похорон издали...» (Пе­тровский М. Мастер и город: Киевские контексты Михаила Булгако­ва. - Киев, 2001).

Критик помещает эпизоды «Белой гвардии» в безвоздушно-бес- событийное, умозрительно-экспериментальное поле и подгоняет их под свою концепцию. Например, молитва Елены дома вызвана не неприятием Церкви, не своеобразным протестантизмом автора, на чём настаивает М.Петровский, а тем, что эта молитва совершает­ся тогда, когда героиня узнала и сама поняла: брат Алексей умирает. Отсюда её переживания, которые передаются автором при помощи художественных деталей разной степени выразительности: «Елена вышла около полудня из двери турбинской комнаты не совсем твёрдыми шагами»; «Ни один из них (Карась, Мышлаевский, Ларио- сик. -Ю.П.) не шевельнулся при её проходе, боясь её лица». Таким образом, молитва Елены - это естественный поступок героини, это реализация её личности через почти немедленное обращение к Бо­гу. Турбин же находился вне храма во время похорон офицеров не по религиозным соображениям, о которых в романе ни слова, а по­тому что выполнял приказ полковника Малышева, давшего на сбо­ры один час.

Антихристианский мир в «Белой гвардии» персонифицирован­но представлен Троцким, Шполянским, Петлюрой, Козырем, други­ми большевиками и украинскими националистами. При этом Троцкий и Петлюра - дьяволы, которые возглавляют аггелов раз­ных мастей. Аггел - это не дьявол, сатана, как утверждает В.Петелин (Петелин В. Краткие комментарии // Булгаков М. Собр. соч.: В 10 т. - Т. 4. - М., 1997), а бес. Версия же критика - Троцкий, предводитель дьявола, - есть плеоназм, ибо предводителем сатаны может быть только сатана.

Троцкий наименее выписанный герой «Белой гвардии», что объ­ясняется и сюжетно-композиционной логикой произведения, и дьявольской природой Троцкого, и его политическим весом в годы создания романа. Троцкий-образ и Троцкий-человек на протяже­нии последних примерно пятнадцати лет - объект взаимоисклю­чающих версий, непрекращающихся споров исследователей, в ко­торых обязательно, в качестве альтернативы Льву Давидовичу, при­сутствует Сталин. При этом нередко литературоведы и критики на­вязывают Булгакову свои политические пристрастия.

Б.Соколов, например, на рубеже 90-х годов так оценивал собы­тия 8 января 1924 года: «Писатель проницательно осознавал, что устранение Троцкого открыло путь к единоличной и абсолютной диктатуре Сталина в недалёком будущем, и это вызвало у него обоснованную тревогу за судьбу России» (Соколов Б. Михаил Бул­гаков. - М., 1991). В «Булгаковской энциклопедии», вышедшей в 1996 году, тот же автор трактует данный факт внешне несколько иначе, но, по сути, схоже: «Очевидно, он считал победу Троцкого меньшим злом по сравнению с приходом к власти Сталина... Веро­ятно, для писателя в образе Троцкого навсегда слились апокалип­сический ангел - губитель белого воинства, яркий оратор и публи­цист и толковый администратор, пытавшийся упорядочить Совет­скую власть и совместить её с русской националь ной культурой» (разрядка моя. -Ю. П.) (Соколов Б. Энцик­лопедия булгаковская. - М., 1996).

Поводом для таких утверждений послужила следующая дневни­ковая запись М.Булгакова: «Итак, 8-го января 1924 г. Троцкого выста­вили. Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть Он ей поможет» (Булгаков М. Письма // Булгаков М. Собр. соч.: В 10 т. - Т. 10. - М., 2000). В ней, думается, речь идёт о неопределённости положения, о возможности нового, неожиданного, ещё более неблагоприятного развития событий в стране. Характеристика Троцкого - это плод фантазий Б.Соколова. Его версия зиждется на эпизодах из ранней редакции «Дней Турбиных»: Мышлаевский сначала предлагает вы­пить за здоровье Троцкого, а потом в финале пьесы говорит: «Троц­кий. Великолепная личность. Очень рад. Я бы с ним познакомился и корпусным командиром назначил бы...». Эти эпизоды ничего не доказывают, ибо таким образом проявляется позиция героя, и не более того. Если руководствоваться подобной логикой, то почему тогда не взять высказывания Алексея Турбина из «Белой гвардии»: «У нас теперь другое, более страшное, чем война, чем немцы, чем все на свете. У нас - Троцкий». Так поступают исследователи от А.Кубаревой до ВЛосева, видя в словах героя проявление автор­ской точки зрения, что частично подтверждается, добавлю от себя, оценкой Троцкого в «Грядущих перспективах»: «зловещая фигура» (Булгаков М. Дьяволиада. Повести, рассказы, фельетоны, очерки 1919-1924 //Булгаков М. Собр. соч.: В 10 Т. - Т. 1 - М., 1995).

И всё же нет никаких оснований принять версию ВЛосева, ти­пичную для части исследователей: «Возможно, Троцкий был для Булгакова олицетворением самого чудовищного врага России. Во всяком случае, таким предстаёт Троцкий в произведениях писате­ля» (Лосев В. Комментарии // Булгаков М. Собр. соч.: В 10 т. - Т. 10.- М., 2000). Врага ВЛосев не называет, как и не называет произведе­ния. Но, судя по другим его высказываниям, под врагом подразуме­вается явно не большевизм, советская власть, а еврейство.

В этой связи одни критики и литературоведы считают, что М.Булгакову был присущ бытовой антисемитизм, который прояв­лялся в подчёркивании еврейской национальности несимпатич­ных ему людей (Соколов Б. Энциклопедия булгаковская. - М., 1996). Другие рассматривают произведения писателя как явление CPA - субкультуры русского антисемитизма (Золотоносов М. «Сатана в нестерпимом блеске...» - «Литературное обозрение», 1991, № 5).

Еврейская тема проходит через всё творчество М.Булгакова - от публицистики до разножанровых художественных произведений.

Конечно, еврейский контекст необходимо учитывать при опреде­лении булгаковского видения личности Троцкого в «Белой гвар­дии»: такая логика восприятия задаётся и высказываниями Ивана Русакова, и следующими дневниковыми записями: «Новый анекдот: будто по-китайски «еврей» - «там». Там-там-там-там (на мотив «Ин­тернационала») означают много евреев»; «Мальчишки на улицах торгуют книгой Троцкого «Уроки Октября», которая шла очень ши­роко. Блистательный трюк в то время как в газетах печатаются ре­золюции с преданием Троцкого анафеме, Госиздат великолепно продал весь тираж. О, бессмертные еврейские головы»; «Это рак в груди (о книжном деле Френкеля. -Ю.П.). Неизвестно, где конча­ются деньги одного и начинаются деньги другого»; «Эти «Никитин­ские субботники» - затхлая, советская рабская рвань, с густой при­месью евреев»; «У меня нет никаких сомнений, что он еврей (фран­цузский премьер-министр Эррио, «допустивший» большевиков в Париж. -Ю.П.). Люба мне это подтвердила... Тогда всё понятно»; «Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника (в номе­рах «Безбожника», в редакции которого, по словам еврея, сопро­вождавшего Булгакова, «как в синагоге». -Ю.П.), и именно его. Не трудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены» (Бул­гаков М. Письма // Булгаков М. Собр. соч.: В 10 т. - Т. 10. - М., 2000).

В отличие от современных исследователей (М.Каганской, Б.Со­колова, М.Золотоносова, с одной стороны, А.Кубаревой, В.Петелина, В. Лосева, с другой), М.Булгаков, констатируя национальность Троц­кого в дневниках и «Белой гвардии», не ставит её во главу угла, как и не зацикливается на фигуре Льва Давидовича вообще. Он лишь объ­ективно указывает в «Грядущих перспективах» и «Белой гвардии» на его руководящую роль в годы гражданской войны.

Приведённые записи и то, что осталось за «бортом», дают осно­вание предположить: для Булгакова национальная составляющая человека, по большому счёту, имеет значение лишь настолько, на­сколько она противостоит традиционным христианским основам бытия. Отсюда мотив «Белой гвардии»: Троцкий - антихрист, боль­шевистская Москва - город дьявола.

Вообще нельзя говорить о закреплённом смысловом значении за словом «еврей». Оно употребляется в романе в разных контекс­тах не только как символ революции, но и империи. Так, из хора го­лосов во время встречи Петлюры следует, что «жид», «офицер» и «помещик» одинаково ненавистны толпе, все они подлежат уничто­жению.

Примечательно, что смерть именно еврея (ещё одно - теперь художественное - опровержение антисемитизма М.Булгакова) вы­зывает эсхатологические размышления автора, в которых нацио­нальная ипостась личности естественно и незаметно переходит в общечеловеческую. (Другое дело, что жидовская морда... шпион - это выкрики пьяного петлюровца, которые могут не нести никакой реальной подоплёки.) Писатель, по-библейски говоря о жизни и смерти, преступлении и наказании, утверждает ценность любого человека. Позиция М.Булгакова в этом и некоторых других вершин­ных эпизодах романа - это позиция христианского гуманиста, ко­торый человека воспринимает без сословных, национальных, ре­лигиозных, расовых ограничений, как существо, созданное по об­разу и подобию Божьему.

Показательно, что в современных интерпретациях «Белой гвар­дии» на смену социально-классовому подходу пришёл националь­но-государственный. Правда, нередко он сводится к примитивной «левой» парадигме «метрополия - колония». Так, исследовательни­ца из Израиля М.Каганская неоднократно утверждает, что «Белая гвардия» - имперский роман (Каганская М. Белое и красное. - «Ли­тературное обозрение», 1991, № 5).

Эта идея была подхвачена профессором МГУ Е.Скороспеловой и спроецирована на пьесу «Дни Турбиных»: «Драматург остановил­ся на событиях, связанных с бегством гетмана Петлюры, что с цен­зурной точки зрения было наиболее приемлемо» (Скороспелова Е. МА. Булгаков // Русская литература XIX-XX веков: В 2 Т. - Т. 2.: Рус­ская литература XX века. - М., 2000). И в качестве аргументации профессор приводит суждение М.Каганской о «Белой гвардии», воспринимаемое как аксиоматичное: «Противостоит великодер­жавность - сепаратизму, метрополия - колонии, Россия - Украине, Москва - Киеву». Не меньшее недоумение вызывает вторая часть рассуждений М.Каганской, принятых Е.Скороспеловой, рассужде­ний, из которых следует, что П.Скоропадский - символ москов­ской, русской великодержавности.

Данная версия не нова. Ещё С.Петлюра и его сторонники упрека­ли Скоропадского в «москофилии». И если бы не типично-показа- тельная реакция профессора МГУ на этот миф, я бы не стал приво­дить следующие факты. Сошлюсь не на мемуары В.Шульгина и дру­гих «правых», которые, с точки зрения каганских-золотоносовых, заранее и всегда не правы. Сошлюсь на свидетельство Н.Василенко, министра в правительстве П.Скоропадского, и В.Вернадского, пре­зидента Украинской Академии наук

Н.Василенко выдвинул идею «Украины до Сухума», и он же пред­полагал, что «после такого шовинистического (украинского. - Ю.П.) министерства будет стремление к унитарной России» (Вер­надский В. Дневники 1917-1921. - Киев, 1994). В.Вернадский в сво­их дневниках отмечал как то, что и для русских создаётся «совер­шенно невозможное положение», так и «повсеместное сопротивле­ние» национальной политике правительства Скоропадского: «Сей­час в Полтаве очень тревожное чувство в связи с начинающейся на­сильственной украинизацией... Небольшая кучка людей проводит, и начинается отношение такое же, как к большевикам»; «Любопытно отношение к украинскому вопросу творческих сил в Полтаве - от­рицательное»; «Палиенко рассказывает, что в Харькове резкое дви­жение против украинцев, не сравнимое с Киевом»; «Крым не хочет «воссоединяться» с Украиной. Рассказывали, что в Крыму официаль­ный язык - русский, допускаются немецкий и татарский. Пропущен украинский» (Вернадский В. Дневники 1917- 1921. - Киев,1994) ■

Этот исторический контекст не учитывается многочисленными авторами, упрекавшими М.Булгакова и его героев в украинофобии. Так, ещё в 1929 году украинские писатели требовали от Сталина снять пьесу «Дни Турбиных», ибо в ней унижается украинский народ и она пронизана великодержавным пафосом единой и неделимой России. Незадолго до этого, видимо, руководствуясь той же логикой, вопреки воле М.Булгакова, на генеральной репетиции МХАТа была изъята «петлюровская» сцена - избиение и гибель еврея. Но дальше всех в этом направлении пошла, уже в наши дни, М.Каганская. Она, в частности, утверждает: «Ничего украинского не признавал в Кие­ве и Булгаков. Потому и не захотел вписать в роман настоящее имя города <...> Вот Булгаков пишет: «...наступил белый, мохнатый де­кабрь». Неправда: в Киеве наступает не безличный двенадцатый ме­сяц, а «грудень» <...>.

И роман называется не «Белая Армия», - как принято именовать регулярные части, сражавшиеся с большевистской напастью, - но «Белая гвардия», ибо гвардия - это Империя. Вот и выходит, что пет­люровщина - не что иное, как бунт давно покорённого варварско­го племени <...>. И выглядят петлюровцы как варвары: «чёрные в длинных халатах», на головах - тазы...» (Каганская М. Белое и крас­ное. - «Литературное обозрение», 1991, № 5).

Комментировать подобные высказывания, мягко говоря, не очень продуктивно. Отмечу лишь «новаторскую» трактовку М.Ка- ганской художественных тропов. Она, пожалуй, первой увидела в сравнении, метонимии проявление имперскости. Но если бы иссле­довательница не была столь пристрастна, то наверняка бы замети­ла, что в романе в тазах гораздо чаще «фигурируют» немцы, чем пет­люровцы: «Но однажды, в марте, пришли в город серыми шеренга­ми немцы, и на головах у них были металлические тазы, предохра­няющие их от шрапнельных пуль»; «к слову говоря, пешки очень по­хожи на немцев в тазах»; «Поэтому заходили по ночам немецкие па­трули в цирюльных тазах»; «И тазы немецкие козырнули»; «пролетят немецкие машины, или же покажутся чёрные лепёшки тазов». И ес­ли украинцев М.Каганская упрекает в неправильном отношении к Булгакову («На нынешней Украине Булгакова сильно не любят. А на­до бы ненавидеть»), то что же она посоветует «бедным» немцам, ко­торые не только в тазах, но и «похожи на навозных жуков»?

Известные высказывания героев «Белой гвардии», которые оце­ниваются как антиукраинские и киевским исследователем В.Мала­ховым (Малахов В. Гавань поворота времён (Онтология Дома в «Бе­лой гвардии» Михаила Булгакова). - «Вопросы литературы», 2000, № 5), не есть собственно антиукраинские, имперские и т. д. Они по­рождены прежде всего той самостийной национальной полити­кой, о которой говорилось выше. Через эти высказывания Булгаков объективно отразил господствующие настроения среди населения, украинского в том числе.

Тема любви и войны, заявленная в «Белой гвардии» уже в первом абзаце как звёздное противостояние Венеры и Марса, получает да­лее онтологическое развитие как тема жизни и смерти. Кончина матери Турбиных воспринимается её сыновьями как несправедли­вость, недоступная человеческому разумению. Смерти, вызванные гражданской войной, усиливают чувство метафизической неспра­ведливости. А идея возмездия, наказания, лейтмотивом проходящая через весь роман, не является качественно равноценным полюсом, полностью или частично уравновешивающим эту несправедли­вость, о чём открыто, с явной горечью сказано лишь в конце «Белой гвардии».

Узаконенная земная несправедливость неприемлема для многих героев романа, поэтому они пытаются найти то, что не уничтожа­ется смертью. Эти идейные, духовные, онтологические искания ге­роев происходят в двух временных плоскостях: во времени-совре- менности и времени-вечности. Приём монтажа, активно использу­емый М.Булгаковым, позволяет ему рассматривать судьбу отдельно­го человека и гражданскую войну в целом с позиций вечности, а также осовременивать вечные чувства, проблемы, явления. Так, бас­сейн из школьных задач главных героев становится «проклятым бассейном войны», вмещающим в себя три года метаний в седле, чу­жие раны, унижения и страдания. А медаль Максима (во время обу­чения Алексея Турбина в гимназии), «медаль с колесо на экипаже», ассоциируется с колесом истории, судьбой, которая так быстро прокатилась.

Вечный план повествования не только расширяет хронологиче­ские рамки повествования, но и делает реальные исторические ли­ца из прошлого своеобразными современниками, участниками со­бытий. Помпеи и «ещё кто-то высадившийся и высаживающийся в течение двух тысяч лет» стоят в одном ряду с Алексеем Турбиным, ступившим на гимназический плац в декабре 1918 года. Тот же ге­рой, чей голос в данном случае сливается с авторским, обращается к императору Александру I: «Разве ты, ты, Александр, спасёшь Боро­динскими полками гибнущий дом? Оживи, сведи их с полотна! Они побили бы Петлюру».

При помощи такого приёма, несущего разные смысловые на­грузки, создаётся и эффект «перекрёстка» жизни как постоянного повторения общих ситуаций, определяющей среди которых явля­ется ситуация выбора. На «перекрёстке» оказываются прямо - поч­ти все и косвенно - все герои «Белой гвардии».

В.Турбин, обращая внимание на эту неслучайную закономер­ность в художественном мире романа, делает следующий вывод: «...Улица пересекается с улицей, образуется пере-крёст-ок - сиречь, крест, распятие. Разумеется, распятие в контексте всех атрибутов современной цивилизации.

Участь евангельских мучеников достаётся обыкновенным лю­дям. <...> Удел, однажды выпавший святому Иоанну Крестителю, ны­не переходит к незлобивому иноверцу Фельдману...» (Турбин В. Ка­такомбы и перекрёстки. - «Москва», 1991, № 5). В размышлениях критика всё натяжка: и в отношении креста-распятия, и участи евангельских мучеников, и Фельдмана.

Думается, М.Булгаков использует традицию, согласно которой «перекрёсток» - это, как сказано в словаре ВДаля, «место роковое и нечистое», «тут совершаются чары, заговоры... На перекрёстке нечи­стый волен в душе человека» (Даль В. Толковый словарь живого ве­ликорусского языка: В 4 т. - Т. 3- - М., 1995). И герои «Белой гвардии» в различных ситуациях, от любовной до военной, делают в конце концов метафизический выбор, выбор между Христом и антихрис­том, что, правда, редко кем из них осознаётся.

Сознательно вводя в роман высший критерий личности и жизни вообще, писатель следует христоцентричной традиции русской литературы. Поэтому в ключевых сценах романа появляются Елена Турбина, Иван Русаков, Петька Щеглов - герои, которые символи­зируют силу и разные грани христианских идеалов, противостоя­щих мечу войны, смерти физической.

Идея возмездия, расплаты, лейтмотивом проходящая через всё произведение, не случайно заменяется идеей Бога, христианской любовью, детской непорочностью. Символично, что меч на Влади­мирском соборе вновь превращается в крест. К небу, престолу Бога, к вечным ценностям, которые символизирует оно, открыто призы­вает обратиться М.Булгаков, обратиться к тем ценностям, которые в большей или меньшей степени забыли, через которые переступили почти все герои романа.

В момент написания романа мировоззрение М.Булгакова было пропитано большой дозой западничества, что проявилось, в част­ности, в дневниковых записях от 30 сентября и 26 октября 1923 го­да (Булгаков М. Письма // Булгаков М. Собр соч.: В 10 т. - Т. 10. - М., 2000). Все славянские народы, государства он относил к второсте­пенным, диким и противопоставлял им в качестве образца Герма­нию и немцев в первую очередь. В «Белой гвардии» М.Булгаков как художник частично «снимает» эту альтернативу, переоценивая вто­рую - европейскую - её составляющую. Духовно «цивилизован­ные» немцы стоят в одном ряду с «дикими» русскими беженцами из Петербурга и Москвы, преимущественно интеллигентами. Их род­нит злоба, ненависть, испытываемая к украинским крестьянам и русским мужикам. «Цивилизованные» немцы стоят в одном ряду с «дикими» петлюровцами, с Тальбергом («куклой, лишённой малей­шего понятия о чести»), со «штабной сволочью» «белых», с трижды отрёкшимся капитаном Плешко и другими самыми продажными персонажами романа.

В «Белой гвардии» через разных героев транслируется идея о двойной игре и союзников, и немцев, игре, выявляющей их «циви­лизованную» сущность и опрокидывающей схемы Булгакова-пуб- лициста. Двойная-тройная игра немцев может быть подтверждена и фактами, до сих пор не введёнными булгаковедами в научный и читательский обиход: германское военное руководство тесно со­трудничало с большевиками в уничтожении монархически настро­енного офицерства летом 1918 года; немецкий министр иностран­ных дел на протест гетманского правительства против большевист­ского террора ответил, что это не террор, а уничтожение безответ­ственных элементов, провоцирующих беспорядок и анархию; в «ноте Гинце» оговаривались взаимные обязательства Германии и Советской России в борьбе с Добровольческой армией...

Отношение же М.Булгакова к России, русскому и украинскому народам в «Белой гвардии» осталось практически неизменным - западническим. В пьесе с одноимённым названием, в первой редак­ции «Дней Турбиных», писатель наиболее открыто выразил своё от­ношение к известной традиции русской литературы и отечествен­ной - «правой» - философской мысли. Согласно этой традиции на­род, крестьянство в первую очередь, является носителем христиан­ских идеалов. Имя Достоевского в этой связи возникает не случай­но и уже на первых страницах произведения: Мышлаевский заявля­ет, что он с удовольствием повесил бы писателя за народ-богоно- сец. Такое желание вызвано тем, что народ не оправдал своего пред­назначения, не выдержал испытания временем. Он, как в случае бо­ёв за Киев, оказался не на той стороне - стороне Петлюры.

Конечно, можно предположить, что данная точка зрения на си­туацию и проблему в целом неприемлема для М.Булгакова, поэтому он вводит в текст суждение Алексея Турбина о Достоевском: «выда­ющийся писатель земли русской». Показательно, что в последую­щих редакциях исчезают и желание Мышлаевского повесить До­стоевского, и турбинское высказывание. Неизм<