Женский вопрос XIX – начала XX века

 

Положение женщины в русском обществе с началом XIX века переменилось. Эпоха Просвещения XVIII века не прошла даром для женщин наступившего века. Борьба за равенство просветителей имела прямое отношение к женщине, хотя многие мужчины по-прежнему были далеки от мысли об истинном равенстве с женщиной, на которую смотрели как на существо неполноценное, пустое. Жизнь светского общества была тесно связана с литературой, модным поветрием в которой был в то время романтизм. Женский характер, помимо отношений в семье, традиционного домашнего образования (только единицы попадали в Смольный институт) формировался за счет романтической литературы. Можно сказать, что светскую женщину пушкинской поры создали книги. Романы были некими самоучителями тогдашней женщины, они формировали новый женский идеальный образ, которому, как моде на новые наряды, следовали и столичные, и провинциальные дворянские барышни. На смену женскому идеалу XVIII века – пышущей здоровьем, дородной, полной красавицы, – приходит бледная, мечтательная, грустная женщина романтизма «с французской книжкою в руках, с печальной думою в очах». Ради того, чтобы выглядеть модной девицы томили себя голодом, месяцами не выходили на солнце. В моде были слезы и обмороки. Реальная жизнь, как и здоровье, деторождение, материнство, казалась «вульгарной», «недостойной» истинной романтической девицы. Следование новому идеалу подняло женщину на пьедестал, началась поэтизация женщины, что, в конечном счете, способствовало повышению общественного статуса женщины, росту истинного равенства, что и продемонстрировали вчерашние томные барышни, ставшие женами декабристов.

Вместе с тем XIX век – это время флирта, значительной свободы светских женщин и мужчин. Брак не является святыней, верность не рассматривается как добродетель супругов. Каждая женщина должна была иметь своего кавалера или любовника. На смену «петиметру» – моднику и ловеласу XVIII века – приходит кавалер, копирующий поведение Дон-Жуана. Из дневника приятеля А. С. Пушкина А. Н. Вульфа видно, что любовные приключения для него важны как свидетельства его полноценности и значимости, власти, независимости, легкости, с которой он овладевает женщиной. Вульф упивается умением владеть «искусством страсти нежной», но при этом глубоко не увлекается никем, прагматично замечая, что «связь с женщиной гораздо выгоднее, нежели с девушкою… начав пустыми нежностями… можно надеяться скоро дойти до сущего».

Светские замужние женщины пользовались большой свободой в своих отношениях с мужчинами (кстати, обручальные кольца носили сначала на указательном пальце, и только к середине XIX века оно появилось на безымянном пальце правой руки). При соблюдении всех необходимых норм приличий они не ограничивали себя ничем. Как известно, «гений чистой красоты» Анна Керн, оставаясь замужней женщиной, выданной некогда за пожилого генерала, вела отдельную от него, фактически независимую жизнь, увлекаясь сама и влюбляя в себя мужчин, среди которых оказался А. С. Пушкин, а к концу ее жизни – даже юный студент.

Наметившаяся свобода женщины света в русском обществе проявилась и том, что в XIX веке, начиная с войны 1812 года, многие светские девицы превратились в сестер милосердия, вместо балов щипали корпию и ухаживали за ранеными, тяжко переживая постигшее страну несчастье. Так же они поступали и в Крымскую войну и во время других войн. После подавления восстания 1825 года жены сосланных на каторгу государственных преступников добровольно, сознательно пошли на утрату своего прежнего высокого статуса, разлуку с родителями и даже детьми и все ради того, чтобы разделить и облегчить судьбу своих мужей в сибирской ссылке. Это сочувственно воспринималось обществом. Так получилось, что в тяжелую николаевскую эпоху женщины были даже свободнее мужчин, скованных страхом перед грозной властью. Салоны в Петербурге и Москве были местом относительной свободы, дружеского, откровенного общения.

Среди женщин появилось немало образованных, интеллектуальных особ, бывших душой своих салонов, в которых собирались писатели, артисты. Такой салон был у Авдотьи Панаевой, жившей в одном доме со своим мужем Иваном Панаевым и поэтом Н. А. Некрасовым, бывшим ее сожителем. В доме Панаевых в 1840–1850-е годы бывало столько выдающихся деятелей литературы (Н. Некрасов, И. Тургенев, Л. Толстой, Ф. Достоевский), что там шутили: если рухнет потолок, то погибнет весь цвет русской литературы.

С началом реформ Александра II в 1860-е годы изменилось отношение к женщине вообще. В России начинается долгий и мучительный процесс эмансипации. Из женской среды, особенно из числа дворянок, вышло немало решительных, отважных женщин, которые открыто рвали со своим окружением, семьей, традиционным укладом, отрицали необходимость брака, семьи, активно участвовали в общественной, научной и революционной деятельности. Среди них оказались такие «нигилистки», как Вера Засулич, Софья Перовская, Вера Фигнер и многие другие, входившие в революционные кружки, участвовавшие в известном «хождении в народ» в 1860-е годы, затем ставшие участницами террористических групп «Народной воли», а потом и эсеровских организаций. Женщины-революционерки были порой мужественнее и фанатичнее своих собратьев по борьбе. Они, не колеблясь, шли убивать крупных сановников, терпели издевательства и насилия в тюрьмах, но оставались совершенно непреклонными борцами, пользовались всеобщим уважением, становились лидерами.

Для женщин из демократической, революционной среды стало типичным эпатажное поведение, презрение к обычному поведению светской женщины, а тем более так называемой «кисейной барышни». Считается, что этот тип женщины и девушки впервые описал Н. Г. Помяловский в романе «Мещанское счастье»:

Легкие, бойкие девушки любят сентиментальничать, нарочито картавить, хохотать и кушать гостинцы… И сколько у нас этих бедных кисейных созданий… Читали Марлинского, пожалуй, и Пушкина читали; поют «Всех цветочков боле розу я люблю» да «Стонет сизый голубочек»; вечно мечтают, вечно играют…

Они старались одеваться небрежно, коротко стриглись, носили синие очки, красную рубашку – «гарибальдийку», курили, старались добиться во всем равенства с мужчинами. Если порой это выглядело смешно, то гораздо серьезнее было пробудившееся в женской среде желание учиться, заниматься общественно полезными профессиями. Известно, что еще во времена Екатерины II в Петербурге был открыт Смольный институт благородных девиц, в котором женщины могли получить образование. Но это образование не предполагало участия женщины в общественных профессиях. По-настоящему массовым образование стало только после 1862 года, когда возникли первые четыре казенные женские гимназии. Там училось свыше 1000 учениц. Наряду с казенными гимназиями стали развиваться частные, в которых было больше свободы, инициативы, были отменены наказания. Общество стало иначе относиться к женщинам, искавшим признания в труде фельдшера, акушерки, телеграфистки, бухгалтера, учительницы. Этим профессиям стали учить в специальных школах, на курсах, приравненных к университетам. Женщины пытались не только овладеть обычными профессиями мужчин, но и прорваться в бизнес. Так, в 1863 году в Петербурге возникла первая и единственная в истории русского издательского дела женская переводческая и издательская артель Марии Трубниковой и Надежды Стасовой. Сначала Трубникова принимала активное участие в организации воскресных школ для рабочих, потом образовала кружок таких же, как она, самостоятельных, проникнутых идеями эмансипации женщин. Они и решили начать издавать книги, вникая во все тонкости этой работы. Первой книгой артели, устав которой власти отказались регистрировать, стали сказки Андерсена, а потом – бывшая особенно популярной тогда книга Г. Вагнера «Натуралист на амазонской реке». Кроме типографии, были образованы общество переводчиц, женская переплетная мастерская. Затевая это дело, женщины, вошедшие в сообщество Трубниковой, стремились утвердить за собой право на труд и, что особенно важно, материальную независимость. Эта тенденция стала характерной для жизни России второй половины XIX века. Все больше женщин не только из народа, но и из «общества» шли работать в конторы, швейные мастерские, в библиотеки, книжные магазины.

Новое положение женщины в русской жизни (или, по крайней мере, ее амбиции и желания) неизбежно влияли на повседневность, исподволь меняли статус женщины в глазах мужчины, общества вообще, и это нашло отражение в различного рода пособиях для молодежи. Их примечательно сравнить с положениями «Юности честного зерцала» петровских времен.

 

Заглянем в источник

Вот выдержка из одного подобного пособия.

«Практическое руководство для дам и мужчин» 1896 года: «Большинство дам получает менее основательное воспитание, чем мужчины, они более поверхностны, менее серьезны и легче утомляются; прекрасный пол предпочитает оживленный обмен мыслей и не любит углубляться в какой-нибудь предмет; веселая, шутливая болтовня приятнее женщинам сухих методических рассуждений. Поэтому если мужчина не хочет надоесть им и показаться педантом, то он должен приспособить свой разговор к этим особенностям их характера… Не следует также вдаваться в другую крайность, вступая с дамами в разговор о незначительных мелочах, чуждых мужчине. Мужчина, который вздумает нравиться дамам, толкуя с ними о чисто женских делах, например, о кухне и туалетах, ничего не выиграет этим, а поэтому покажется неинтересным кавалером. Ошибочно было бы подводить весь женский пол под одну мерку. Есть много молодых девушек, которые интересуются и серьезными вещами, а потому бывают очень довольны, если мужчины заведут с ними более содержательный разговор. Для девушки умной и желающей расширить свой умственный кругозор составляет величайшее удовольствие, когда мужчина в разговоре с нею показывает, насколько он ценит ее ум и считает ее способной заниматься серьезными вопросами…

…Большинство мужчин без того склонны считать женщин ограниченными в умственном отношении, пустыми, аффективными, мелочными, поэтому женщин, которые дорожат своим достоинством, не следует укреплять в этом мнении своею манерою вести беседу. Мы советуем молодым девушкам, чтоб они давали себе труд принимать участие в таких разговорах, которые лежат несколько дальше обыденной сферы мышления, побеждали бы свою робость и показывали обдуманными вопросами, что предмет беседы доступен их пониманию… Для мужчины нет худшего разочарования, как заметить в своей собеседнице небрежное отношение к тому, что он с жаром излагает ей…

Многие мужчины недолюбливают ученых женщин, так называемых «синих чулок», и, разумеется, преимущественно те, которые сами недалеки в науке. Ни один мужчина не простит женщине неприятного сознания, что наряду с ней он кажется невежественным и ничтожным. Поэтому лучше обнаруживать свои познания в тех случаях, когда вы уверены, что они будут оценены по достоинству… В разговоре с мужчинами молодым девушкам следует избегать рассуждений о чувствах, о любви и любовных отношениях, а тем более им не надо самим избирать таких тем, потому что никогда нельзя знать – какой оборот примет беседа на такой скользкой почве… Вместо лести молодой девушке скорее позволительно противоположное. Маленькие колкости из прекрасных уст по большей части нравятся мужчинам, и пикантный спор они почти всегда предпочитают безусловному поддакиванию своим мнениям. Итак, маленькой остроумной пикировкой с мужчиною вы только можете выиграть в его глазах. Напротив того, бессердечное осуждение других, в особенности молодых девушек – своих сверстниц, которым в глаза вы показываете лицемерное дружелюбие, беспощадное раскрытие их недостатков, злорадное высмеивание их слабостей и бесцеремонный разбор всех мелочей в их быту, любопытное выслеживание чужих дел, распространение сплетен, дошедших до ваших ушей, – все это лишь унижает вас во мнении мужского пола. Но доброта сердца, благородство чувств трогают и очаровывают мужчину, хотя бы даже он сам и не обладал этими качествами».

 

Несмотря на очевидные успехи, идея женского образования официального признания не получила. Университетский устав 1863 года вообще запрещал женщинам входить в университетскую аудиторию. Поэтому многие женщины ехали учиться за границу – в Швейцарию, Францию, Италию. Однако правительство предписало всем женщинам-студенткам вернуться в Россию. Попытки разрешить женщинам учиться в университете наряду с мужчинами даже в начале XX века воспринимались в правительственной среде с подозрением. С. Ю. Витте писал по вопросу о женском образовании: «Это было бы лучшим способом вконец революционизировать высшую школу, так как женщины являются носительницами и вдохновительницами разрушительных идей, как только они вкусят от науки, и потому будут считать себя “развитыми”, а вследствие этого и обязанными быть “передовыми” и врагами всякой “рутины” и “отсталости”».

В сущности, до революции женщины так и не добились общего с мужчинами права на образование. Лишь с 1911 года их стали допускать в университеты в качестве вольнослушательниц, а с началом Первой мировой войны им разрешили получать высшее медицинское образование, но и то отдельно от мужчин. Поэтому жизнь заставляла создавать параллельную систему женского образования, повышая ее уровень. В 1872 году на частные пожертвования открылись Высшие женские врачебные курсы. Там учились молодые женщины из малообеспеченных семей, жившие в крайней бедности. Для многих из них обучение на курсах было единственным шансом вырваться из привычной тягостной обстановки. И хотя сам вид стриженой, нацепившей на нос очки «курсистки», одетой «как попало» (отсюда кличка «синий чулок»), вызывал насмешки у противников женского образования, многие профессора Военно-медицинской академии, а также такие гении русской науки, как Менделеев и Сеченов, понимали значение этого учреждения и безвозмездно вели занятия на женских курсах. Пример врачебных курсов оказался удачен, и в 1878 году в Петербурге открылись высшие женские общеобразовательные Бестужевские курсы с тремя отделениями – естественным, физико-математическим и словесно-историческим. Такие же курсы открылись во многих городах. В 1910 году на курсах училось свыше 5 тыс. женщин, причем треть из них происходила из мещан, рабочих и крестьянства. Ни до, ни после более известного своим высоким уровнем подготовки специального женского учебного заведения в России не было. Начало XX века ознаменовано подлинным прорывом в образовании женщин. Помимо многих высших женских курсов, где готовили воспитательниц, руководительниц физического воспитания, учительниц, женщины прорываются в университеты и институты на правах вольнослушательниц, а в 1911 году получают право сдавать экзамены для получения университетского диплома. В 1914 году в технических вузах было 7% женщин – доля огромная для того времени, ведь противники женского технического образования говорили, что женщина не может быть архитектором, так как ей «взбираться по лестницам трудно при длинных юбках».

 

Жилище

 

Городской особняк во второй половине XIX века перестал быть обиталищем только дворянства. К середине XIX века в особняках начинают селиться не только дворяне, но и состоятельные инженеры, врачи, художники, артисты. Таким был особняк балерины Матильды Кшесинской, построенный А. И. Гогеном в самом начале XX века в модном стиле модерн. Знаменитый архитектор Р. Ф. Мельцер построил в Петербурге, на Каменном острове, особняк в стиле модерн. Создатель дал волю своей фантазии, и его многоэтажный особняк напоминает древние шведские постройки, в нем изящно сочетаются разные материалы: гранит, дерево, кирпич. К концу XIX века городские особняки стали компактнее, условия жизни улучшились: появились водопровод, канализация, электричество. С отменой крепостного права в городских домах меньше стало дворни, появилась немногочисленная наемная прислуга, кухня стала размещаться под крышей особняка. Бельэтаж сохраняет функцию публичной зоны, здесь принимают гостей; порой хозяева дома – адвокаты и врачи – здесь ведут прием клиентов и больных. Семьи же начинают селиться в верхних этажах. Тут располагаются уютные спальни, детские, гардеробные. Полуподвальный этаж занимает прислуга, здесь размещаются хозяйственные помещения.

Во второй половине XIX века многие состоятельные люди стали занимать обширные квартиры в так называемых «доходных домах», которые обычно сдавались им в наем. И хотя такие жилища в крупных городах появлялись уже в XVIII веке, расцвет строительства доходных домов наступил во второй половине XIX века с развитием капитализма, когда потребность в рабочей силе привела к увеличению населения в городах, росту цен на землю, превращению домовладения в выгодный бизнес. Огромные многоэтажные, примыкающие друг к другу дома стали заполнять улицы крупных городов. Внешне их оформляли в каком-нибудь известном стиле – классицизме, барокко, модерне. В таких домах было несколько типов квартир. Дорогие, комфортабельные квартиры для богатых людей (независимо от их социального статуса) располагались в бельэтаже. Порой они занимали целый этаж, имели десятки комнат, зимний сад. Но все же основную массу квартир в бельэтаже занимали люди среднего достатка – адвокаты, врачи, инженеры, офицеры, предприниматели, профессора. К их квартирам вели чистые, украшенные витражами лестницы, на которых стали ставить электрические лифты, сидели швейцары и лифтеры. Обычно в таком доме была и вторая («черная») лестница. По ней ходила прислуга, таскали дрова, выносили помои. В таких домах был водопровод, ватерклозет, электричество, паровое отопление от своей котельной. Не было только горячей воды – для ванны и душа воду грели в дровяной колонке.

 

 

Вид дома генерал-губернатора в Москве.

 

Особенностью доходных домов было то, что в них жили люди разного достатка. Полуподвалы, верхние этажи занимала беднота. Сюда она переселялась из прежних, со времен XVIII века, деревянных домиков, которые сносили, чтобы строить доходные дома. Если дорогие квартиры располагались в домах, находившихся в центре города, то доходные дома ближе к окраинам уже не имели таких роскошных квартир. Бельэтаж занимали люди победнее обитателей центра, совсем бедняки селились в полуподвалах, на верхних этажах, под самой крышей, куда вела узкая, грязная, зловонная лестница, заваленная рухлядью. На чердаке устраивались мансарды – помещения, потолок которых образовывали скаты крыши, отчего он был скошенным. В мансардах было много света и воздуха, но летом было душно от разогретой крыши, а зимой холодно, нередко крыши и протекали. Здесь селились студенты, бедные чиновники.

Некоторые районы города были сплошь застроены такими домами, образуя трущобы – непременный атрибут капиталистического города. Из-за дороговизны земли в городе владельцы участков старались использовать любой клочок земли так, что многоэтажные дома строились в необычайной тесноте – закон позволял строить их не ближе чем в четырех метрах друг от друга. В итоге появлялись узкие и тесные дворы-колодцы, в которые почти не проникали лучи солнца. Нередко владелец сдавал квартиру главному квартиросъемщику, а тот сдавал помещения покомнатно жильцам. А те, в свою очередь, пускали к себе «угловых жильцов», получавших место для ночлега (так называемый «угол»). Часто это были деревенские родственники и знакомые, приехавшие к осевшему в городе рабочему, мастеровому. В результате такие квартиры становились многосемейными. Доходные дома стали местом обитания и рабочих, которые жили также в рабочих казармах – бараках. Это были, как и раньше, тесные, грязные, низкие постройки с общей длинной комнатой с нарами и перегородками из досок, а чаще – из одеял и простынь.

Для тех, кто не имел крыши над головой, с середины XIX века в крупных городах благотворительные организации стали строить ночлежки – ночлежные дома, очень похожие на рабочие казармы. Внутри, в одной большой комнате стояли деревянные одноэтажные нары. За пять копеек можно было получить место с набитым соломой матрасом и подушкой, а также кипяток и даже похлебку. В ночлежках было достаточно чисто и тепло. Служащие ночлежек следили за порядком – пьяных и хулиганов безжалостно выгоняли. На стенах ночлежек висели объявления: «Непрестанно молитесь!», «Не сквернословьте!», «Не курите на нарах!» В восемь утра всех постояльцев выгоняли на улицу. Очереди бездомных, терпеливо ждущих вечером открытия ночлежки, стали характерной чертой больших городов.

 

Застолье, еда и питье

 

Приход капитализма в Россию способствовал превращению ресторанного и магазинного дела в выгодный бизнес, который коснулся и пирогов. Известно, что московский предприниматель Елисеев, открывший в Москве и Петербурге свои знаменитые гастрономы, был как-то на Волге и в одном саратовском трактире попробовал какие-то изумительные пироги. Старуху, которая пекла эти чудеса для трактира, он уговорил поехать с ним в столицу, и с тех пор ассортимент Елисеевского магазина пополнился выпечкой. Произошли изменения и в столь важном для русского человека хлебном деле. Многое из традиционного русского печения хлеба сохранилось, но появились и вкусные нововведения. На всю страну был знаменит булочник Филиппов, выпускавший крендели, сайки, булки. Из поколения в поколение рассказывают, как Филиппов изобрел булки с изюмом. Вызванный к разгневанному градоначальнику, нашедшему в его булке таракана, Филиппов сказал, что это прижженный изюм и, не доводя дело до расследования, с аппетитом съел таракана. В XIX веке наступила «эпоха» московского несравненного бублика с маком, и он «продержался» даже в советское время. Еще в 1970-е годы в Москве можно было прямо на улице купить горячий бублик и съесть его, запивая стаканом чая.

Чайное дело – учитывая повальное увлечение чаепитием в России – стало выгодным, доходным бизнесом. Русские купцы в полной мере пользовались возможностями сухопутной доставки чая из Китая – как известно, в Европу чай привозился на судах, что зачастую ухудшало качество продукта.

Рестораны России второй половины XIX – начала XX века – это особая, развитая, ныне уже утраченная субкультура, о которой всякий знавший ее вспоминал с необыкновенной нежностью и восторгом, так хороша она была. В первом ряду ресторанов стояли самые знаменитые, фешенебельные. В Петербурге это были рестораны «Донон», «Вилла Роде», «Кюба», а в Москве – «Славянский базар» и «Яр». Последний получил особую славу как место, где от души гуляли купцы-миллионщики, знатные особы и разные известные люди. Почти не уступали московским ресторанам по качеству кухни петербургские рестораны I разряда «Прага», «Вена», «Доменик». Публика здесь была демократичнее – служащие банков, чиновники, артисты. Последние чаще всего собирались в «Доменике» – месте притяжения тогдашней богемы. Каждый ресторан, а потом и кафе имели какую-ту свою, запоминавшуюся и привлекавшую людей особенность. Владельцы ресторанов стремились привлечь посетителей какой-нибудь «изюминкой». Каждый ресторан славился фирменным блюдом: в одном лучше всего были расстегаи или уха, в другом – несравненные соусы, в третьем – трюфели. Но были и другие «приманки»: самый лучший цыганский хор, аккомпаниатор или певица, удобный зал, замечательный хозяин или вышколенный метрдотель.

Проще все было у простолюдинов. Из XVIII века перекочевали в XIX век кабаки и питейные дома. Как известно, сам Петр I не был чужд прелести русского кабака и любил зайти пропустить чарку-другую любимой анисовой в австерию

«Четыре фрегата» на Городской стороне. Питейные дома (австерии, фартины, от слова «кварта») в XVIII веке были отданы на откуп «всякого чина охочим людям». Существовали также винные погреба и ресторации. Шло превращение их в разновидность современного ресторана или закусочной. В кабаках пили в основном пиво и водку, которая подавалась штофами и полуштофами. Кабаки имели свои названия: «Неугасимая свеча», «Каменный скачок», «Танька», «Агашка», «Щипок», «Синодальный кабак». В московском Кремле под холмом стоял знаменитый кабак «Каток». Подьячий с посетителем, спустившись из приказа или канцелярии, назад уже никак не могли подняться. Зимой косогор был скользкий, а ноги после угощения просителя не держали служителя закона. Отсюда и название кабака. Часто названия питейных мест происходили от соседства с банями: «Новинские бани», «Девкины бани», «Ероховы бани». Из литературы известно, что гостям или работникам выставляли ведра водки. Ведро того времени – метрическая мера объема для жидкостей, равная 12,3 литра. В ведро входило 10 штофов, или 20 бутылок, или 100 чарок. Кружка-мера жидкости, равная 1,23 литра, иногда называлась квартой.

И в XVIII, и в XIX веках лучше всего можно было поесть в праздник, особенно на Рождество, Масленицу и Пасху. Море разнообразных припасов, вкуснейших блюд, закусок ожидало любого посетителя.

 

Заглянем в источник

Ярославский старожил С. В. Дмитриев, служивший в 1890-е годы у богатых купцов Огняновых, описывал, как хозяин, закупив на Нижегородской ярмарке большие партии чая двух видов – шанхайского (шел морем из Шанхая) и кяхтинского (шел из Китая посуху через Кяхту), начинал их дегустацию:

«…Константин Михайлович заказал с вечера приготовить кофейник кипятку, самого крутого, спиртовку под него, чтобы кипяток ни на минуту не остывал, десять фарфоровых кружек с ручками и крышками, и десять стаканов пустых с чайными ложками… Положил по свертку (чая) против каждой кружки. На донышках кружек сделал чернилами надписи названия чаев: “поодзюкон”, “«ваньсунчо”, “тяньсунчо” и т. д. Против каждой кружки он поставил стакан… Тщательно выполоскав рот, вычистив зубы и в халате, натощак (ни есть, ни пить, а тем более курить было нельзя), принялся за пробы. Из каждого свертка, лежащего против кружки, он клал маленькую серебряную ложку сухого чая в кружку и заваривал его тут же из кипящего на спиртовке кофейника. Кружку закрывал тотчас крышкой. Заварив все кружки, он начинал по очереди наливать по небольшому количеству заваренного чая в стаканы».

После этого начиналась проба, во время которой дегустатор делал записи и при этом «очень страдал и беспрестанно плевал». После дегустации хозяин тщательно и долго полоскал рот и выпивал для профилактики стакан густых сливок. На другой день четверо служащих хозяина начинали разбивать ящики с чаем и по данным хозяином пропорциям смешивали содержимое ящиков в огромном барабане.

«В барабан чай всыпали разных марок, например: 1 ящик подзюкона, 2 ящика ваньсунчо, 2 ящика тяньсунчо и т. д. Одна сортировка закладывалась по 1 руб. 20 коп. за фунт, другая на 1 руб. 80 коп. и т. д. Высыпав чай, барабан начинали вертеть все четверо… Поднималась страшная пыль, просачивающаяся сквозь небольшие проделанные в барабане дырочки. Сортировка шла дня два-три, после чего весь сортированный чай увозили в лавку, где на втором этаже его развешивали в фунты и полуфунты, четверти фунта и восьмушки».

 

 

Заглянем в источник

Писатель Иван Шмелев вспоминал:

«За два-три дня до Праздника на Конную (площадь) тянется вся Москва – закупить посходнее… Исстари так ведется. И так, поглазеть, восчувствовать крепче Рождество, встряхнуться-освежиться, поесть на морозе, на народе горячих пышек, плотных, вязких, постных блинков с лучком, политых конопляным маслом до черной зелени, пронзительно душистых, кашных и рыбных пирожков, укрывшихся от мороза под перины; попить из пузырчатых стаканов, весело обжигая пальцы, чудесного сбитню русского, из имбрия и меда, божественного ”вина морозного”, согрева, с привкусом сладковатой гари, пряной какой-то карамели, чем пахнет в конфетных фабричках – сладкой какой-то радостью, Рождеством?..

…Булочные завалены. И где они столько выпекают? Пышет теплом, печеным, сдобой от куличей, от слоек, от пирожков… Каждые полчаса, ошалелые от народа сдобные молодцы мучнистые вносят и вносят скрипучие корзины и гремучие противни жареных пирожков дымящихся, – жжет через тонкую бумажку: с солеными груздями, с рисом-с рыбой, с грибами-с кашей, с яблочной кашицей, с черносмородиновой остротцой…

Гремят гастрономии оркестры. Андреев, Генералов, Елисеев, Белов, Егоров… – слепят огнями, блеском высокой кулинарии, по всему свету знаменитой: пулярды, поросята, осыпанные золотою крошкой прозрачно-янтарного желе, фаршированные индейки, сыры из дичи, гусиные паштеты, салями на коньяке и вишне. Пылкие волованы в провансале и о-гратэн, пожарские котлеты на кружевах, царская ветчина в знаменитом горошке из Ростова, пломбиры-кремы с пылающими оконцами из карамели, сиги-гиганты в розово-сочном желе, клубника, вишни, персики с ноевских теплиц под Воробьевкой, вина победоносной марки, “удельные”, высокое русское шампанское Абрау-Дюрсо… “Мамоны”, пожалуй, и довольно? Но она лишь земное выраженье радости Рождества. А самое Рождество – в душе, тихим сияет светом…»

 

 

Смерть императора

 

Последние годы жизни императора Александра III оказались особенно тяжелыми и напряженными. Все отмечали печальные перемены, заметные в императоре. Он утратил прежнее спокойствие духа, понимая серьезность положения страны. Множество проблем угнетало его: «Я чувствую, что дела в России идут не так, как следует… у нас есть страшное зло – отсутствие законности». А. Ф. Кони, видевший царя в 1892 году, писал:

Александр III, подпирая по временам голову рукою, не сводил с меня глаз… В этих глазах, глубоких и почти трогательных, светилась душа, испуганная в своем доверии к людям и беспомощная против лжи, к коей сама была неспособна… Вся его фигура, с немного наклоненной набок головою, со лбом, покрытом глубокими морщинами – следом тяжелых дум и горьких разочарований, – вызывала в душе прежде всего чувство искренней жалости к человеку, поднявшему на плечи бремена неудобоносимые.

В октябре 1888 года в 45 верстах от Харькова, на станции Борки, произошла ужасная катастрофа: царский поезд потерпел крушение. Семь вагонов разбило в щепки, пострадало почти 50 человек. И только свернувшаяся в виде полусферы крыша вагона-столовой спасла всю находившуюся в вагоне царскую семью, хотя сразу возникла легенда о могучем царе, который удержал над женой и детьми падающую крышу вагона. Как бы то ни было, эта невероятная удача (никто из Романовых не получил ни царапины, и только в кармане царя от удара сплющился серебряный портсигар) была воспринята в царской семье как знак Божией благодати, как знак свыше, что с Романовыми ничего не случится. Но некоторые считают, что с истории в Борках начинается болезнь Александра, которая свела его в могилу. Вообще, царь любил жизнь и все ее наслаждения. Император, несмотря на свою могучую внешность, был слаб здоровьем, которое подорвал алкоголем и нежеланием лечиться. С годами у Александра III, человека сильного, могучего, в молодости ходившего на медведя, появились болезни, особенно мучил его нефрит. Одни считали, что болезнь появилась после контузии во время аварии царского поезда в Борках, другие (недоброжелатели) полагали, что болезнь пришла к нему вместе с алкоголизмом, приобретенным царем с годами. Болезнь прогрессировала, и он умер 20 октября 1894 года, не дожив и до 50 лет, в Ливадии – любимом своем уголке в Крыму. Умирал Александр III спокойно, в окружении любящих детей и жены, в присутствии протоиерея Иоанна Кронштадтского, специально вызванного в Ливадию. Александр III был уверен, что выполнил свое главное предназначение на земле – не допустил революцию в Россию. Может быть, отчасти это и было так: человек несокрушимой воли и целеустремленности, он твердо правил Россией. Не случайно в 1907 году С. Ю. Витте на вопрос «Как спасти Россию?» показал на портрет Александра III и сказал: «Его воскресите!»