Мы поможем в написании ваших работ!



ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?

Ордена Белого Орла и Святого Станислава

Поиск

В 1831 году, после ликвидации Царства Польского, в состав орденов России были включены два польских ордена: орден Белого Орла и орден Святого Станислава.

Орден Белого Орла был учрежден королем Августом II в 1705 году. В 1831 году крест ордена переделали: фигура белого орла на фоне креста была дополнена еще русским двуглавым орлом и императорской короной. Девиз ордена: «За веру, царя и закон». Крест носили у правого бедра на синей муаровой ленте, звезда ордена была золотой, восьмиконечной, ее носили на левой стороне груди.

Орден Святого Станислава был учрежден последним польским королем Станиславом Августом Понятовским в 1765 году. Крест у ордена – золотой, на нем четыре двуглавых орла, звезда серебряная, восьмиконечная, девиз ордена: «Награждая, поощряет». Лента красная, с двойной белой полосой. Позже орден стал одной из самых распространенных чиновничьих наград.

 

 

Александр Пушкин – гений и человек

 

Еще при жизни А. С. Пушкина он был признан поэтическим гением, фигурой исключительной в истории русской литературы. Всем известно, как восторженно воспринимали юного Пушкина-поэта Н. М. Карамзин и особенно признанные мэтры русской поэзии В. А. Жуковский и Г. Р. Державин, да и вся читающая публика. А между тем речь шла о 17-летнем юноше, только что закончившем Царскосельский лицей. И впоследствии голоса восторга не стихали, а, наоборот, усиливались, и с этим власти не могли не считаться. Новый император Николай I встретился с Пушкиным в сентябре 1826 года и предложил ему личное цензорство. Этим самым царь пытался заглушить хронический конфликт власти в лице его предшественника Александра I и поэта, разившего власть острыми и жестокими стихами («Деревня», «Вольность», эпиграммы на властителей), которые расходились в сотнях копий, как листовки, по всей стране. Как известно, ответом императора Александра I на эпиграммы коллежского секретаря (таков был официальный чин Пушкина) стали гонения. В 1820 году Пушкин был вызван к военному генерал-губернатору Петербурга Милорадовичу и по его приказу записал в особой тетради все свои вольнолюбивые стихи (кроме эпиграммы на Аракчеева), за что получил сначала от имени государя официальное прощение, но затем был отправлен в ссылку. Александр I до того разгневался на Пушкина (который, кроме стихотворчества, предавался типичному для светской молодежи безудержному разгулу), что якобы выбрал местом заточения поэта Сибирь или Соловки, и только просьба явившегося к государю при мундире и во всех орденах Н. М. Карамзина спасла поэта. Его отправили служить в Новороссию, сначала в Кишинев, потом в Одессу, а оттуда сослали в псковскую деревню – село Михайловское.

Возвращенный в 1826 году из ссылки, Пушкин оказался под контролем самого царя, а более – начальника Третьего отделения А. Х. Бенкендорфа, которому он представлял на просмотр свои законченные произведения. Взамен Пушкин получил возможность безболезненно вернуться в светскую и литературную жизнь и стал издавать вначале «Литературную газету», а потом журнал «Современник». При этом он вел острую полемику со своим конкурентом, литератором и издателем Ф. В. Булгариным, которого обвинял (не без оснований) в доносительстве и платном шпионаже. При этом сам Пушкин к началу 1830-х годов во многом отошел от своей радикальной антиправительственной позиции и в пылких стихах поддержал царя, решительно подавившего польское восстание 1830—1831 годов.

В 1831 году Пушкин женится на красавице Н. Н. Гончаровой, у них рождаются – один за другим – четверо детей. В это время Пушкин углубленно занимается русской историей XVIII века, много пишет. Его угнетают заботы о материальном положении семьи (что не мешает ему проигрывать большие деньги в карты), неудачи в издательском бизнесе, сложные отношения с властями и светом, в котором было немало его завистников и недоброжелателей. В 1836 году начинается острый конфликт Пушкина с голландским посланником Геккерном и его приемным сыном Дантесом, открыто ухаживавшим за Н. Н. Пушкиной. Конфликт, как известно, закончился дуэлью Пушкина и Дантеса, которая состоялась 27 января 1837 года. Получивший тяжелое ранение в живот, через два дня Пушкин умер.

 

Заглянем в источник

C Пушкиным – человеком света – были знакомы многие. Внешне он не производил яркого впечатления. Невысокого роста, худенький, чернявый, он держался порой вызывающе, порой холодно и отстраненно. Так он защищал себя от панибратства и того всеобщего любопытства, которое вызывала его персона. Вот как пишет о нем цензор А. В. Никитенко:

«Когда я уже прощался с ней (Анной Керн. – Е. А.), пришел поэт Пушкин. Это человек небольшого роста, на первый взгляд не представляющий из себя ничего особенного. Если смотреть на его лицо, начиная с подбородка, то тщетно будет искать в нем, до самых глаз, выражение поэтического дара. Но глаза непременно остановят вас: в них вы увидите лучи того огня, которым согреты его стихи, – прекрасные как бутоны свежих весенних роз, звучные, полные силы и чувства».

 

 

Легенды и слухи

В советской историографии был распространен взгляд на историю дуэли Пушкина как на некую интригу царизма против свободолюбивого поэта. В книгах о Пушкине писали, что за спиной Дантеса, убившего поэта, стояла тайная полиция и сам император Николай, а Дантес якобы явился на дуэль в особой кольчуге, которая защитила его от пули соперника. На самом деле поединок был честен, никакой кольчуги на Дантесе не было, император же Николай никакого отношения к дуэли не имел. Документальных свидетельств тому – множество. Вот цитата из письма Николая I своему брату великому князю Михаилу Павловичу от 3 февраля 1837 года из Петербурга:

«С последнего моего письма здесь ничего важного не произошло, кроме смерти известного Пушкина от последствий раны на дуэли с Дантесом. Хотя давно ожидать должно, что дуэлью кончится их неловкое положение, но с тех пор, как Дантес женился на сестре жены Пушкина, а сей последний письменно отрекся от требованной сатисфакции, надо было надеяться, что дело заглушено. Дотоль Пушкин себя вел, как каждый бы на его месте сделал, и хотя никто не мог обвинять жену Пушкина, столь же мало оправдывали поведение Дантеса и, в особенности, гнусного его отца, Гекерна. Но последний повод к дуэли, которого никто не постигает и заключавшийся в самом дерзком письме Пушкина к Гекерну, сделал Дантеса правым в сем деле. C’est le cas de dire, chasser le naturel, il revient au galop (Вот когда поистине можно сказать: ”Гони природу в дверь, она влетит в окно“. – Е. А.). Пушкин погиб и, слава Богу, умер христианином. Это происшествие возбудило тьму толков, наибольшею частию самых глупых, из коих одно порицание поведения Гекерна справедливо и заслуженно; он точно вел себя как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривая жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью, и все это тогда открылось, когда после первого вызова на дуэль Дантеса Пушкиным Дантес вдруг посватался к сестре Пушкиной, тогда жена Пушкина открыла мужу всю гнусность поведения обоих, быв во всем совершенно невинна. Так как сестра ее точно любила Дантеса, то Пушкин тогда же отказался от дуэли. Но должно ему было при том и оставаться – чего не вытерпел. Дантес под судом, равно как и Данзас, секундант Пушкина, и кончится (разбирательство. – Е. А.) по законам, и, кажется, каналья Гекерн отсюда выбудет».

 

 

Уваровская триада

 

Николай I хотел, чтобы на смену мятежникам пришли новые люди – законопослушные, верующие, преданные государю.

Решить задачу воспитания нового поколения взялся С. С. Уваров, блестящий ученый, специалист по античности, литератор. Он разработал концепцию «Православие – Самодержавие – Народность». Уваров писал, что «Россия живет и охраняется духом самодержавия, сильного, человеколюбивого, просвещенного». И все это отражается в народности – совокупности меняющихся черт русского народа. Впоследствии эти идеи утратили свой изначальный педагогический смысл и стали утехой консерваторов и националистов. Концепция Уварова долгое время проводилась в жизнь через систему созданных им гимназий, а также университетов.

Это ему не удалось по многим причинам. Главная была в том, что теории преобразования общества в корне противоречили действительности, и жизнь России и окружающего ее мира с неумолимостью разрушала стройные идеологические схемы воспитания нового поколения верноподданных. Причина провала усилий Уваров была обусловлена и порочностью самой системы образования, которую он внедрял почти 20 лет. Уваров исповедовал сугубо сословное, а значит, уже по тем временам несправедливое начало в образовании, совмещенное со строгим полицейским контролем за каждым учителем и учеником.

 

Заглянем в источник

С современной точки зрения С. С. Уваров пытался сформулировать национальную идею России, которую до сих пор ищут днем с огнем. В своем «Начертании главных начал» он писал:

«…Посреди быстрого падения религиозных и гражданских учреждений в Европе, при повсеместном распространении разрушительных понятий, ввиду печальных явлений, окружавших нас со всех сторон, надлежит укрепить отечество на твердых основаниях, на коих зиждется благоденствие, сила и жизнь народная; найти начала, составляющие отличительный характер России и ей исключительно принадлежащие; собрать в одно целое священные останки ее народности и на них укрепить якорь нашего спасения… Искренно и глубоко привязанный к церкви отцов своих, русский искони взирал на нее как на залог счастия общественного и семейственного. Без любви к вере предков народ, как и частный человек, столь же мало согласится на утрату одного из догматов ПРАВОСЛАВИЯ, сколь на похищение одного перла из венца Мономахова.

САМОДЕРЖАВИЕ составляет главное условие политического существования России. Русский колосс упирается на нем, как на краеугольном камне своего величия… Спасительное убеждение, что Россия живет и охраняется духом самодержавия, сильного, человеколюбивого, просвещенного, должно проникать народное воспитание и с ним развиваться. Наряду с сими двумя национальными началами находится и третье, не менее важное, не менее сильное: НАРОДНОСТЬ… Относительно к народности все затруднение заключалось в соглашении древних и новых понятий, но народность не заставляет идти назад или останавливаться; она не требует неподвижности в идеях.

Государственный состав, подобно человеческому телу, переменяет наружный вид свой по мере возраста: черты изменяются с летами, но физиономия изменяться не должна. Неуместно было бы противиться этому периодическому ходу вещей, довольно, если мы сохраним неприкосновенным святилище наших народных понятий, если примем их за основную мысль правительства, особенно в отношении к отечественному воспитанию. Вот те главные начала, которые надлежало включить в систему общественного образования, чтобы она соединяла выгоды нашего времени с преданиями прошедшего и с надеждами будущего, чтобы народное воспитание соответствовало нашему порядку вещей и было не чуждо европейскому духу».

Как мы видим, перед Уваровым и многими его современниками стояла актуальная и до сих пор проблема выбора пути для России, ее места в тревожном, постоянно меняющемся, полном противоречий и несовершенств мире. Как не отстать от других, но и не потерять собственного лица, не лишиться своего своеобразия – вот что волновало многих, в том числе Уварова. Он предложил свою идеологическую доктрину, основы которой процитированы выше, и попытался с помощью мощного рычага – системы государственного воспитания и образования – осуществить свои идеалы.

 

Уваров многое изменил в системе образования. Самое главное – он поставил школу под строжайший контроль государственных органов. Главным человеком в созданных учебных округах становился попечитель, который назначался, как правило, из отставных генералов. При Уварове началось резкое наступление на права университетов. В 1835 году был принят новый устав университетов, который урезал их самостоятельность. И хотя число гимназий к концу царствования Николая значительно увеличилось, преподавать там стали хуже. Уваров последовательно сокращал число предметов, выбрасывая те, которые будили мысль, заставляли учащихся сопоставлять и думать. Так, из программы были исключены статистика, логика, многие разделы математики, а также греческий язык. Все это делалось с целью возведения, как писал Уваров, «умственных плотин» – таких препятствий, которые бы сдержали наплыв новых, революционных, разрушительных для России идей. В учебных заведениях воцарился дух казармы, удручающего единообразия и серости. Уваров учредил особых надзирателей, денно и нощно следивших за учениками, резко сократил число частных пансионов, боролся с домашним образованием, видя в нем источник оппозиционности.

Но, как часто бывало в России, даже самые благие побуждения реформаторов, реализуемые через чиновный аппарат, дают результаты, прямо противоположные ожидаемым. Так стало и с уваровскими начинаниями. Они оказались несостоятельными, и создать «нового человека» по уваровским рецептам так и не удалось. «Крамола» проникала в Россию, овладевала умами все новых и новых людей. Это стало очевидным к концу 1840-х годов, когда начавшаяся в Европе революция похоронила надежды Николая и его идеологов сохранить Россию как незыблемый оплот европейской стабильности и легитимизма. Разочарованный Николай I не только отказался от услуг Уварова и ему подобных, а откровенно взял последовательный курс на грубое подавление всякого инакомыслия и либерализма, на удержание власти в стране только с помощью полицейской силы и страха. Это с неизбежностью обрекло Россию на глубокий внутренний кризис, который разрешился в Крымской войне.

 

Московские кружки. Чаадаев

 

С трудом русское мыслящее общество преодолевало разгром декабристов. Интеллектуальная жизнь теплилась в университетах, узких кружках молодежи, в которых читали книги, делали доклады, спорили. Ученые, занимавшиеся медициной и естественными науками, находились под менее пристальным контролем Третьего отделения, и в их среде стали особенно популярны идеи философии немецкого мыслителя Шеллинга. Проблемы философии Шеллинга, а потом Гегеля, Канта и других немецких философов, которые казались далекими от политики, стали обсуждаться на страницах частных журналов «Московский вестник», «Телескоп», «Московский телеграф», «Москвитянин».

Вообще, в николаевское время в Москве, старой столице, хлебосольной и либеральной, стиль жизни которой и обычаи всегда отличались от церемонного, «застегнутого на все пуговицы» Петербурга, жилось легче, вольготнее. Именно здесь с начала 1830-х годов забурлила интеллектуальная жизнь. Свидетельством ее стали кружки московских студентов. Во главе одного стоял Николай Станкевич, во главе другого – Александр Герцен. У Станкевича собирались люди, которые потом составили славу России, – Виссарион Белинский, Константин Аксаков, Тимофей Грановский, Михаил Бакунин и др. Не менее интересны были заседания кружка Герцена и его друга Николая Огарева. Кружковцы увлекались западной философией, особенно французской, зачитывались трудами социалиста-утописта Сен-Симона. Одна из студенческих пирушек, на которых друзья распевали революционные песни, кончилась для них плохо. Донос, арест, многомесячное сидение в тюрьме, ссылка в дальние губернии. Среди пострадавших был и Герцен. Сын богатого помещика, студент Московского университета, он испытал гонения и ссылку, послужил в провинциальных канцеляриях, проявил себя как талантливый литератор и в 1847 году, не выдержав удушливой атмосферы России, уехал на Запад. В 1853 году он основал в Лондоне Вольную русскую типографию, которая стала центром русской оппозиции режиму Николая. Издания Герцена, особенно «Полярная звезда» и «Колокол», пользовались огромной популярностью в России, формировали там общественное мнение. Сам Герцен был человеком глубокого, пытливого, язвительно ума, противником любого фанатизма. Он был вне всяких партий и среди политических страстей своего времени оставался независимым и непредубежденным, неподкупным и мудрым, знавшим истинную цену революционерам и консерваторам.

Обсуждать политические проблемы на страницах печати и даже в беседах с друзь ями в те годы было настоящим само убийством. Поэтому общественная жизнь, как источник, который засыпали грязью, начинала пробиваться в других местах, находила выражение в иных формах. Несмотря на чугунную тяжесть цензуры, просматривавшей каждое напечатанное слово буквально на свет, в 1830–1850-е годы получила бурное развитие русская художественная литература и литературная критика. У истоков ее стоял великий Пушкин, в 1830-е годы сам начавший издавать журнал «Современник», в котором публиковал рассказы, повести, рецензии. Уже Пушкин своими критическими статьями стремился привить читающей публике литературный вкус, показать ей различие между официозом, пошлой бульварной литературой Фаддея Булгарина и настоящей, «думающей» литературой молодых русских писателей. Настоящим кумиром оппозиционной молодежи стал критик В. Г. Белинский. Выходец из бедного духовенства, недоучка, он был очень талантлив, умел отличить подлинное произведение литературы от подделки. Но самое главное – в другом: Белинский в своих критических статьях и обзорах русской литературы, которых люди ждали с нетерпением, как важнейших манифестов, умел выразить настроения общества, найти самые точные слова, которые отражали думы и волнения людей того времени. И никакие «умственные плотины» не могли удержать движение мысли, великолепно выраженные в статьях Белинского.

 

 

 

П. Я. Чаадаев.

 

Заглянем в источник

Направление «западников» берет начало еще в трудах Петра Чаадаева, который прямо поставил вопрос: кто мы, русские люди, в каком мире мы живем – в западном или в восточном? В своих «Философических письмах», которые после опубликования в 1836 году стали, как уже сказано, причиной гонений на Чаадаева, он приходит к неутешительному выводу: судьба России печальна, она обречена на гибель, так как не имеет ни вековых традиций культуры, истории, ни мощной религиозной опоры. «Мы живем, – писал Чаадаев, – в каком-то равнодушии ко всему, в самом тесном горизонте, без прошлого и будущего». Выход Чаадаев видел в сближении с Европой, в распространении католицизма в России. В ответ на объявление его сумасшедшим и упреки в отсутствии патриотизма Чаадаев написал «Апологию сумасшедшего» (1837). Из «Апологии» следовало, что автор остался при своем мнении:

«Прекрасная вещь – любовь к отечеству, но есть нечто еще более прекрасное – это любовь к истине. Любовь к отечеству рождает героев, любовь к истине создает мудрецов, благодетелей человечества. Любовь к родине разделяет народы, воспитывает национальную ненависть и подчас облекает землю в траур; любовь к истине распространяет свет знаний, создает духовные наслаждения, приближает людей к Божеству».

 

Русская литература стала полем борьбы различных идей, в художественных произведениях и литературоведческих статьях сталкивались самые разные точки зрения на будущее России. А в 1840-е годы в русском обществе наметился серьезный раскол, который дает себя знать и до сих пор. Появилось два ведущих направления в философской и общественной мысли – «западники» и «славянофилы».

Острые сочинения Чаадаева породили грандиозную полемику в литературе. Сам Чаадаев, официальный «сумасшедший», неприкаянный и разочарованный жизнью завсегдатай московских салонов, стал прообразом Чацкого, Онегина, Печорина и других «лишних людей» русской жизни, не нашедших себе места в николаевскую эпоху.

Споры вокруг чаадаевских писем разгорелись нешуточные. Они, кстати, пробудили и интерес к русской истории, которая во многом оставалась неизученной, способствовали размежеванию русского мыслящего общества на западников и славянофилов. Одни мыслители поддерживали идеи Чаадаева о сближении России с Западом, продолжении курса Петра Великого на усвоение западных ценностей. К этим мыслителям принадлежали Белинский, Грановский, Герцен и Огарев, строившие свою философию на противопоставлении появившейся в начале 1840-х годов философии славянофилов. Последние также составляли мощнейший интеллектуальный отряд, в который входили люди незаурядные: братья Киреевские, братья Аксаковы, Хомяков и многие другие. Суть их мировоззрения сводилась к двум постулатам. Первый гласил: русский народ, в отличие от других народов, сохранил в неизменности начала христианства, всегда жил на принципах свободы древнерусских демократических общин, а реформы Петра Великого исказили это оригинальное развитие. И второй постулат провозглашал: в истории развития Западной Европы видно разложение и гниение культуры, России нельзя идти к ней навстречу, перенимать ее ценности. В основе оригинального типа русской культуры должна лежать традиция. Славянофилы были так преданы этой идее, что сами отпустили бороды, а некоторые одевались в допетровские одежды. Москвичи на улицах нередко принимали их за приезжих персиян – так нелепы и давно забыты обществом были их длиннополые одежды.

Славянофилы использовали уваровский принцип «Православие – Самодержавие – Народность», но они не были официальными идеологами власти, осуждали ее за явное западничество во внешних формах, репрессии против мысли и мыслящих людей. А между тем давление власти на культуру с конца 1840-х годов все усиливалось и усиливалось. Самым громким стало дело кружка М. В. Буташевича-Петрашевского, в котором по пятницам проводили обсуждения различных тем; говорили о свободе слова, печати, обсуждали рефераты и свежие статьи в прессе. С помощью шпиона и провокатора И. П. Липранди Третье отделение в 1849 году разгромило кружок Петрашевского. Его участники, и среди них Ф. М. Достоевский, были арестованы. Военный суд приговорил 15 человек из 23 «за преступный замысел к ниспровержению существующего в России государственного строя» к расстрелу. И хотя царь и заменил расстрел каторгой, им об этом сообщили лишь после того, как привязали к столбам, закрыли лицо мешками и холостыми выстрелами имитировали расстрел. Начались жестокие гонения на прессу; цензура свирепствовала, не пропуская в печать самые невинные произведения. Некоторые писатели были арестованы и сосланы. Печальна судьба великого поэта Украины Тараса Шевченко, который с 1847 года 10 лет провел в солдатах в Оренбургской губернии, на берегу Каспия. В столицах закрывались журналы, притеснялись университетские профессора. Многим людям казалось, что бесконечному царствованию Николая I и его Третьего отделения не будет конца.

 

Заглянем в источник

К концу николаевского царствования цензура буквально душила прессу и писателей. Вот запись, сделанная уже во времена Александра II в дневнике Е. А. Штакеншнейдер, дочери знаменитого архитектора. Запись передает ощущения человека, который вышел из невыносимо душного помещения и рассказывает другому об этом ужасе:

«Суббота 15 сентября 1856 года… Пока нас не было в Петербурге, преобразились журналы… Что это было в прошлом году! Цензура придиралась к словам и видела тайный смысл там, где его не было; вычеркивали страницы, вычеркивали отдельные слова, как, например: тиран, гимназист, солдат, камена; искажали труд писателей и – понятно – возмущали их. Между тем зло, которое действительно существовало, не искоренялось, а увеличивалось, потому что росло неудовольствие. Зависимость от цензора, который не понимал, что такое камена, и имел право вычеркнуть и вычеркивал это слово и тем искажал поэтическое произведение, была действительно нестерпима. Горе было писателям и поэтам! Как ухитриться, чтобы труд не пропал и был напечатан? Точных правил что цензурно, что нецензурно, не было, не могло быть. Были общие правила, частности же зависели от взгляда, понимания и мнения цензора. Но цензор сам зависим, и он отвечает за пропущенную статью местом своим, т. е. насущным хлебом своим и семьей своей. Случалось, что цензор калечил или не пропускал совсем произведение, и тогда о том знали и роптали только сам автор и его кружок. Но случалось, что по недосмотру или другим каким причинам пропускал – и уже напечатанное произведение обращало на себя внимание, – тогда дело принимало иной, более грозный вид. Тогда доставалось цензору, тогда говорили не один только автор и его кружок, но говорил весь город, тогда цензура шалела, а писатели и журналисты теряли голову. Неужели все это кончилось и теперь все будут довольны?»

 

 

Николаевский Петербург

 

Николаевский Петербург был не чета александровскому, более похожему на грандиозную стройку с царством заборов, которыми окружали сооружения. Теперь, при Николае I, эти здания были не только закончены, но и вовсю заблистали своей вечной красотой. Архитектор Карл Росси почти ничего не строил. В 1832 году рано постаревший и больной, он отпросился в отставку и до самой своей смерти в 1849 году не прикасался к карандашу. Казалось, что он рано исчерпал себя до дна, разом выплеснув всю свою гениальную энергию на улицы и площади Петербурга и, опустошенный, замер в ожидании смерти. К 1832 году он закончил не только триумфальный ансамбль Главного штаба, но и многое другое. Он создал совершенно новый, неожиданно величественный и одновременно камерный ансамбль площади Александринского театра. И с земли, и с высоты птичьего полета этот ансамбль удивляет и до сих пор гармонией самых разнообразных объемов.

Одновременно глаз замечает изящные павильоны Аничкова сада, фонари, решетки – все это слагается в единую, неповторимую архитектурную мелодию, в которой каждая нота на своем месте. Такое чувство восторга перед творениями Росси испытывали люди, когда видели грандиозный, как Парфенон, Михайловский дворец и соединенные аркой здания Сената и Синода, напоминавшие десятками своих колонн архитектурный «орган». И в этот раз Росси показал себя великолепным мастером нескучной симметрии и гармонии. Он сумел выполнить сложнейшее задание Николая I – создать для двух высших учреждений империи здание, сопоставимое по размеру и убранству со стоявшим напротив Сената и Синода Адмиралтейством. Гением Росси все эти три сооружения замкнулись в единый ансамбль Сенатской площади вместе с Конногвардейским манежем, бульваром и Медным всадником посредине.

Совсем неподалеку от этого последнего шедевра Росси развернул свою работу его конкурент – Огюст Монферран. Его «полем» стала Адмиралтейская площадь. Здесь он, порой отвлекаясь на другие заказы, строил почти полвека. Сначала он возвел величественное здание с тремя фасадами – дом Лобанова-Ростовского. Одновременно Монферран взялся за рискованное дело – перестройку Исаакиевского собора. Сооружение это было как будто заколдованным. С конца 1760-х годов его никак не могли закончить сначала Ринальди, потом – Бренна. Монферрану повезло больше. Он сумел закончить собор перед самой своей смертью в 1858 году. А начал он эту работу в 1818 году, то есть возводил титаническое сооружение 40 лет!

Эта колонна, посвященная Александру I, стала «последней точкой» в работе нескольких поколений архитекторов, украшавших парадный центр Петербурга. Важно, что общим результатом их работы стала не просто «застройка», а уникальный ансамбль ансамблей. В самом деле: великолепные здания стоят вокруг площадей, которые, в свою очередь, сливаются с пространством Невы. «Водяная» (а зимой «ледовая») площадь, созданная самой природой между Петропавловской крепостью, стрелкой Васильевского острова и Зимним дворцом, плавно перетекает в вереницу рукотворных площадей. Дворцовая, Адмиралтейская (ныне Адмиралтейский проспект и Александровский сад), Сенатская (ныне Декабристов), а также Биржевая площади и Марсово поле образуют величественный комплекс открытых городских пространств, демонстрирующих единство творений природы и человека. Известно, что идея «анфилады» площадей вдоль Невы была уже заложена в планах архитектурной комиссии 1762 года, но ее реализовали только в николаевскую эпоху. Эти площади слиты воедино своей историей и архитектурным исполнением, при этом они не похожи друг на друга. Дворцовая площадь, стянутая упругой дугой здания Главного штаба, как бы сворачивается некой воронкой вокруг Александровской колонны. Адмиралтейская площадь, еще до того как она распалась на проспект и городской сад, являла собой грандиозный плац, на котором выстраивалась в торжественные дни вся русская гвардия. Прохладой Невы и горькой памятью братоубийства в декабре 1825 года живет соседняя с Адмиралтейской Сенатская площадь, а за творением Монферрана располагается Исаакиевская площадь – «место нешутейное», правительственное: Госсовет, Министерство государственных имуществ.

 

 

Александринский театр. 1830-е годы.

 

Заметки на полях

Вообще же, француз Монферран был не только выдающимся архитектором, но и замечательным инженером. Когда на установку первой колонны Исаакия 20 марта 1828 года приехала вся царская семья, то ждать ей пришлось недолго. Подъем огромной колонны занял всего 45 минут, на 5 минут дольше, чем подъем из ямы в Кремле знаменитого Царь-колокола, который отлить-то отлили, а из ямы вытащить до Монферрана не могли почти 100 лет. И уже непревзойденным инженерным подвигом архитектора стало водружение Александрийского столпа на Дворцовой площади. 30 мая 1832 года вокруг места подъема собралось десять тысяч горожан вместе с Николаем I. Все они видели, как с помощью хитроумных устройств колонна весом 650 тонн и высотой почти 50 метров была поднята и установлена за 100 минут! Настоящий мировой инженерный рекорд!

 

 

Е. А. Плюшар. Портрет архитектора Рикара де Монферрана.

 

В 1839 году французу А. Кюстину, привыкшему к тесному уюту Парижа, анфилада этих площадей показалась пустырем, окруженным редкими строениями. Для русского же человека цепь этих площадей – архитектурный символ целой эпохи великой империи с ее огромными необъятными просторами. Эти площади много значили и значат для сердца каждого петербуржца. Здесь и сейчас чувствуется медленное и неотвратимое движение времени и одновременно – неуловимость каждого мгновения. В неразрывной слитности архитектуры и природы, в удивительном сочетании тонких северных красок и оттенков есть своя глубина, ясность и акварельное изящество.

Сердцем Петербурга была Адмиралтейская сторона. В это время здесь собирались, жили рядом, сидели в одних салонах и кондитерских, спорили, дружили, ссорились необыкновенно талантливые люди: А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, М. И. Глинка, В. А. Жуковский, И. А. Крылов, В. А. Тропинин, П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский и многие другие. Почти всех их поодиночке и группами можно было увидеть на Невском проспекте.

 

Невский проспект и окраины

 

Каким был Невский проспект в то время, мы хорошо знаем благодаря гравюрам В. С. Огородникова. Невский был той прекрасной архитектурной декорацией, на фоне которой проходила интеллектуальная жизнь столицы. Если мы приглядимся к той части панорамы Огородникова, где изображена Голландская церковь, то заметим гуляющего по Невскому в высоком цилиндре Пушкина. Это почти фотография. Как писал современник, «в числе гулявшей по Невскому публики почасту можно было приметить и А. С. Пушкина».

 

 

А. И. Шарлемань. Бег троек на Неве.

 

Совсем рядом, на Мой ке, в доме № 12 он снимал квартиру, и здесь развернулась последняя трагедия поэта. Как и у каждого петербуржца, у Пушкина была своя «тропа» по Невскому. Здесь или поблизости жили, служили его приятели и знакомые, идет ли речь о салоне в доме А. Ф. Воейкова (там же жил и Жуковский), о Публичной библиотеке, которой управлял его друг А. Н. Оленин и где работали И. А. Крылов и Н. И. Гнедич. Тут, на «книжной версте» Невского проспекта (от его начала до Аничкова моста) для Пушкина и других литераторов был настоящий интеллектуальный «сити» – сосредоточение бесчисленных книжных и нотных лавочек и магазинов, редакций, издательств, типографий. С радостью встречали Пушкина как в книжном магазине и библиотеке А. Ф. Смирдина, так и во множестве кофеен и кондитерских, где можно было всегда почитать свежие газеты, посидеть с друзьями. Одну из этих кондитерских (Вольфа и Беранже) на углу Мойки знают все, кому известны обстоятельства трагической гибели Пушкина. Весной 1837 года Карл Великий – так звали Брюллова окружающие – вместе с поэтом В. А. Жуковским и обер-гофмейстером двора, меломаном М. Ю. Виельгорским затеяли необыкновенное дело: Брюллов написал портрет Жуковского, потом была устроена лотерея, картину купила императрица, а вырученные за нее 2,5 тыс. рублей пошли на выкуп крепостного художника Тараса Шевченко – великого кобзаря Украины.

На этом отрезке Невского и в после-пушкинскую эпоху кипела литературная жизнь. В ту же кондитерскую Вольфа и Беранже в 1846 года зашли два литератора: поэт А. Н. Плещеев и писатель Ф. М. Достоевский. Они случайно познакомились здесь с Буташевичем-Петрашевским, и это знакомство, как известно, резко переломило жизнь Достоевского, привело его на каторгу. С началом 1840-х годов центр писательской жизни сместился к «литературному» дому у Аничкова моста, где жили В. Г. Белинский, И. С. Тургенев, И. И. Панаев, Д. И. Писарев. Сюда к Белинскому приходили Н. А. Некрасов, И. А. Гончаров, Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой…

 

 

М. Ф. Дамам-Демартре. Перспектива Невского проспекта.

 

Разнообразна и интересна была музыкальная жизнь Петербурга в 1830– 1850-е годы. Люди света старались не пропускать концертов многочисленных итальянских гастролеров, особенно певцов. Кроме Зимнего и Мраморного дворцов концерты, оперные спектакли, маскарады и балы проходили на Невском – в Аничковом и Строгановском дворцах, а также в их садах, на летних эстрадах; летом концерты часто устраивались за городом, особенно славился Павловский «воксал» возле Павловского парка. Своей утонченностью был известен музыкальный салон братьев Михаила и Матвея Виельгорских в построенном для них Росси доме на Михайловской площади. Здесь концертировали самые великие музыканты того времени: Ф. Лист, Г. Берлиоз, Р. Шуман. На Невском были открыты многочисленные «музыкальные клобы» и концертные залы.

Самым известным из них стал зал в доме приятеля Пушкина В. В. Энгельгардта, называемый в объявлениях «Старой филармонической залой супротив Казанского собора» (теперь здесь Малый зал филармонии). С 1830 года тут проводили грандиозные маскарады, на которых бывали и Николай I, и Александра Федоровна, многие придворные. Позже здесь начались филармонические концерты, сюда стали приезжать знаменитости. На долгие годы современники запомнили феерические концерты Ференца Листа. Как писал бывший на его концерте 8 апреля 1842 года В. В. Стасов, Лист быстро протиснулся сквозь толпу, подошел к возвышавшейся посередине зала эстраде, на которой стояли два фортепьяно, вспрыгнул, минуя ступеньки, на эстраду, резко сорвал с рук белые перчатки, бросил их на пол, под фортепьяно, раскланялся на все четыре стороны при таком громе рукоплесканий, какого в Петербурге с самого 1703 года еще, наверное, не бывало, и сел. Мгновенно наступило в зале такое молчание, как будто все разом умерли, и Лист начал виолончельную фразу увертюры «Вильгельма Телля» без единой ноты прелюдирования. Кончил свою увертюру, и пока зала тряслась от громовых рукоплесканий, он быстро перешел к другому фортепьяно и так менял рояль для каждой н



Поделиться:


Последнее изменение этой страницы: 2016-04-20; просмотров: 396; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы!

infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.116.20.205 (0.023 с.)