Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Ванька каин, или московский оборотеньСодержание книги
Поиск на нашем сайте
Имя вора и разбойника Ваньки Каина стало нарицательным еще в XVIII веке. Любопытно, что Каин прославился не только беспримерными злодеяниями, убийствами, обманами, но и … писательством, литературной деятельностью. В какой-то момент, отбывая каторгу в Рогервике (ныне порт Палтийски, Эстония), он надиктовал одному из своих грамотных товарищей рифмованные записки о своих приключениях. Мемуары эти были такие же лихие, талантливые и нахальные, как и сам Ванька. История эта началась тривиально – с доноса. В декабре 1741 года вор и разбойник Ванька Каин добровольно явился в московскую полицию (так называемый Сыскной приказ) и подал челобитную, в которой признавался, что он вор и грабитель и что, горько раскаиваясь в своих преступлениях, он просит власти дать ему шанс «ко исправлению» и «во искупление» содеянных им злодейств готов выдать полиции всех своих товарищей. Затем в сопровождении отряда солдат он начал ходить по известным ему притонам и хватать преступников, которых до этого безуспешно разыскивали по всей стране. Вступить на стезю добродетелей знаменитого уголовника вынудили суровые обстоятельства… А до этого биография Ваньки Каина (в миру – Ивана Осипова) складывалась вполне банально. Крепостной купца Филатьева из Ростовского уезда был определен в московский двор своего помещика, пожил там несколько лет, а потом решил бежать, ограбив (с сообщником по кличке Камчатка) хозяина. Сообщники, сделав свое дело, скрылись в одном из притонов. Но Ваньке не повезло. Он вышел из убежища – и тут же попался дворовому Филатьева, который сгреб юношу и поволок его домой, к разъяренному барину, который посадил вора в холодную. Однако тут Каин, проведав от знакомых дворовых, кричал «Слово и дело!» – клич доносчиков. В полиции он донес на господина, что его дворовые убили солдата и спрятали его тело, хотя хозяин даже и не знал об этом. Донос подтвердился, и Ванька в награду за это получил вольную. И началась преступная карьера Каина. Он сразу же стал выделяться из московского ворья редкой изобретательностью, тонким знанием человеческой психологии, умением импровизировать. Особых успехов Ванька достиг в тонком, требовавшем тренировки и таланта «карманном мастерстве», умел ловко и незаметно вытаскивать из карманов ротозеев деньги, платки, табакерки и часы – по тем временам настоящее состояние. Воровская кооперация, солидарность играли в преступной жизни Каина и его сообщников большую роль. Летом Каин и многие ему подобные отравлялись на традиционные «гастроли» по городам и ярмаркам, где воровали, грабили, убивали. Как-то осенью 1741 года заскучал Каин от опасной воровской жизни и решил, как уже рассказано выше, пойти «с повинкой» в полицию и предложить властям сотрудничество. Сохранился первый отчет (за 28 декабря 1741 года) протоколиста, который с солдатами ходил с Ванькой по притонам и хватал бывших соратников Каина: «Он же, Каин, близ Москворецких ворот, указал печеру (пещеру. – Е. А.) и сказал, что в той печере мошенник беглый извощик Соловьев Алексей, и в той печере оного Соловьева взяли, у него же взяли из кармана доношение, в котором написано рукою ево, что он знает многих мошенников и при том написан оным мошенникам реестр». Иначе говоря, Каин с солдатами влезли в «печеру» в тот самый момент, когда Соловьев заканчивал список «товарищей» для сдачи их полиции. Возможно, Каин не случайно начал облаву с Соловьева. Он знал о намерениях беглого извозчика и решил его опередить – в реестре Каина сам Соловьев был отмечен одним из первых… По наводке Каина солдаты брали один притон за другим. С февраля 1742 года Каин получил право сам, без начальников, заниматься облавами. И тут он развернулся вовсю: нанял на Зарядье дом, ставший местом, куда приводили пойманных воров, где их дальнейшую судьбу решал сам Каин – отпустить или сдать в полицию. Сюда заходили чиновники Сыскного приказа, доносчики, просители, вообще нужные люди. Тут же шла большая карточная игра. Словом, недалеко от Кремля открылось уникальное частное сыскное бюро, точнее настоящая легальная «малина» большой банды воров, грабителей и убийц. Ванька стал настоящим оборотнем. Как было записано потом в его деле, «доноситель Иван Каин под видом искоренения таких злодеев, чинил в Москве многие воровства и разбои, и многие грабительства». Из материалов этого дела следует, что Каин окружил себя не только преступниками, но и богатыми клиентами. Он охотно обслуживал высокопоставленных персон, у которых случались несчастья – дом обворовали, родственника ограбили, слуга бежал. Полиция, как и всегда, разводила руками, а Ванька действовал. через своих людей в воровском мире он быстро находил украденное и затем небескорыстно возвращал вещи и ценности хозяину. И так это нравилось почтенным москвичам, что в 1744 году Каин получил охранную грамоту от Сената, которая предписывала всем властям и частным лицам «Каину в поимке злодеев обид не чинить и напрасно на него не клеветать». Так Каин стал неуязвим для всех и на 5 лет превратился в настоящего короля преступной Москвы! Пересказывать «подвиги» Каина – все равно что цитировать современную уголовную хронику. Главное – борьба Каина с преступностью тесно переплеталась с нею же. Для «отчетности» он ловил мелких воришек, с крупных брал дань, давал «крышу» купцам и ремесленникам, порой наказывал их за строптивость или, узнав постыдные тайны их обогащения, шантажировал. Подпольные ремесленники и контрабандисты души в нем не чаяли – он был их покровитель и пастырь. Конкурентов «своих» предпринимателей он безжалостно сдавал полиции или сам убивал. Постепенно вокруг него образовалась «старая гвардия» головорезов – около 40 проверенных и верных людей. С ними, да с отрядом солдат, Ванька совершал «торговые инспекции» по Москве: проверял, не обвешивают ли торговцы солью бедный народ (и находил, что, действительно, обвешивают!), хватал торговцев запрещенным товаром и воришек в рядах. Когда он уставал от дневной «законной деятельности», то выходил ночью с кистенем «руку правую потешить», совершал налеты, грабил, убивал, брал заложников и волок их к себе в Зарядье, где поутру ждал родственников с деньгами. Впрочем, Каин не был особенно жаден до денег – их у него было довольно. часто он шел на «дело», движимый страстью авантюриста, который испытывает удовольствие от опасности и скучает без риска. Ясно, что, живя в тяжких грехах, Ванька понимал, что ему грозит опасность разоблачения, и делал все, чтобы избежать эшафота. Из дела Каина видно, что он дружил с сильными мира сего – чиновниками Сыскного приказа, полиции, Сената. Дружба была взаимная – он платил им деньгами и услугами, они его всячески покрывали. Сращение власти и уголовщины было полным. Позже Каин показал, что чиновники, «за то, чтоб ево остерегали, даривал им и многократно в домах у них бывал и, как между приятелей обыкновенно, пивал у них чай и с некоторыми в карты игрывал». Дарил он чиновникам и конфискованные у воров вещи, которые раскладывал (для удобства выбора) на столе в судейской комнате – так сказать прямо на алтаре правосудия, посредине которого стояло «зерцало» Петра Великого с законами империи! Как-то раз Каин «для непотребного дела сманил», а потом, как ненужную тряпку, выбросил 15-летнюю дочь солдата. Отец девушки сумел подать жалобу и на Каина, и на чиновников, его покрывавших. Началось следствие в тайной полиции. Каин, не привыкший к «суровству», испугался и стал давать показания. Пошли аресты, допросы, дело закрутилось. Между тем руководство Сыскного приказа, на котором «подрабатывал» Каин, во что бы то ни стало хотело заполучить Каина к себе. чем могло закончиться для Ваньки это расследование, объяснять не надо. Но московский генерал-полицмейстер Татищев оказался человеком порядочным и умным – Ваньку в Сыскной приказ не отдал, а караулы приказал удвоить… Дело тянулось долго-долго. Только в 1755 году Каина приговорили к смерти. Однако поскольку при Елизавете никого не казнили, то Каину «навели красоту»: вырвали ноздри, выжгли на лбу «В», на левой щеке – «О», а на правой – «Р» и, заклепав в кандалы, отправили «в тяжкую работу» на каторгу в Рогервик, где он и надиктовал свои мемуары – одну из любимых народом книг. Но что примечательно – каторга не место для отдохновений, видно, и там Каин пристроился. Как писал служивший конвойным офицером в Рогервике А. Т. Болотов, те из преступников, кто имел деньги, «дикий» камень не ломали и в порт его не таскали, а жили припеваючи в выгороженных в казарме каморках. Из высокопоставленных сообщников Каина никто на каторгу не попал, кто-то был уволен, кто-то переведен в другую канцелярию, кто-то отделался испугом…
Дело Салтычихи
Бесконтрольная власть одного человека над личностью, жизнью другого при крепостном праве не могла не порождать страшных жестокостей, особенно когда эта власть оказывалась в руках людей неуравновешенных, психически больных. Елизаветинское время оставило потомкам пример чудовищного помещичьего изуверства. Речь идет о «Салтычихе», 25-летней Дарье Николаевне Салтыковой, к которой в 1756 году, после смерти мужа ротмистра Глеба Салтыкова, перешло по наследству богатое имение. И вот к концу 1750-х – началу 1760-х годов по Москве поползли слухи о страшных делах, которые творятся в доме Салтычихи на Кузнецкой улице. Когда власти начали расследование дела Салтыковой, то следователи были поражены масштабами преступления. Многочисленные свидетели показали, что Салтычиха за несколько лет замучила, лично убила или приказала своим людям умертвить не менее 100 своих крепостных! Юстиц-коллегия, тщательно расследовав все показания, пришла к заключению: Салтыкову можно признать убийцей если не всех ста человек, объявленных доносителями, то несомненно 50 человек, о коих собранными справками сведения так положительно клонятся к ее обвинению… В числе убитых мужчин было два или три, остальные затем все женщины… Некоторые из этих женщин забиты до смерти конюхами или другими людьми Салтыковой, наказывавшими их непомерно жестоко по приказанию госпожи (из дела видно, что муж-конюх, по приказу Салтычихи, засек насмерть свою жену. – Е. А.), но большею частию убивала она сама, наказывая поленьями, вальком, скалкой и пр. Наказаниям подвергались женщины преимущественно за неисправное мытье полов и белья. Салтычиха не знала меры в своей жестокости и преступления совершала в самом центре Москвы, на глазах полиции. Дворовые Салтычихи многократно жаловались на жестокое обращение своей госпожи властям, но она умела задобрить власти взятками и потом с еще большей жестокостью принималась убивать людей. Долгие годы тянулось следствие по делу Салтыковой. Оно закончилось в 1768 году. Салтычиха, так и не раскаявшаяся ни в одном из совершенных ею убийств, была лишена дворянства, заключена в подземную тюрьму московского Ивановского монастыря, где провела 11 лет. Затем ее, названную в императорском указе «уродом рода человеческого», перевели в каменную пристройку у стены собора того же монастыря. Здесь она просидела еще 22 года, как зверь кидаясь на решетку при появлении любопытствующих посетителей. Избавиться от крепостничества, кроме как по воле помещика, крепостному было невозможно. Все остальные способы добиться свободы были либо аморальны, либо преступны, уголовно наказуемы. Так, в материалах Тайной канцелярии аннинского и елизаветинского царствований встречаются такие дела, которые были начаты по доносам дворовых, подслушавших разговор господ в спальне и потом кричавших «Слово и дело» – призыв доносчика к властям. Они надеялись, что получат – согласно закону – свободу как вознаграждение за донос. Но не все могли идти таким бесчестным путем и поэтому сами нередко вступали на путь преступления. А для этого так мало требовалось – уйти без спросу помещика или приказчика со двора или из деревни. И вот ты уже и преступник, беглый! Но что делать? Бегство было единственным и самым распространенным способом спасения от крепостного права. Крестьяне обычно бежали в Польшу, на Юг (Дон и его притоки), в Сибирь. Традиционно действовали и власти: заставы, воинские команды, облавы, кандалы, наказание и… возвращение к помещику. Немало крепостных, отчаявшись, брались за оружие, уходили в многочисленные разбойничьи шайки, нападавшие на помещичьи усадьбы. Не все такие истории говорили о сопротивлении крестьян крепостному праву. Среди разбойников укрывалось немало беглых уголовников, опустившихся личностей, садистов, наслаждавшихся мучениями помещичьих жен или детей. Известно много случаев, когда такие банды возглавляли дворяне-помещики, сделавшие свои имения притонами для разбойников и воров. Но все же признаем, что между разгулом крепостничества и разбоями существовала прямая связь: крепостное право с неизбежностью порождало ответное насилие. Ко времени правления Елизаветы относится история братьев Роговых – крепостных прокурора Пензенского уезда Дубинского. Двое из братьев – Никифор и Семен – бежали от помещика, но их поймали и отправили в ссылку. По дороге братья бежали вновь, вернулись в уезд и пригрозили помещику расправой. Их поймали и снова отправили по этапу: Никифора – в Сибирь, в Нерчинск, а Семена – в Оренбург, откуда он несколько раз убегал. Несмотря на жестокие наказания за побег с каторги, Семен не унимался. В послании помещику он писал: «Хотя меня десять раз в Оренбург посылать будут, я приду и соберу партию и (тебя) изрежу на части». В 1754—1755 годах имение Дубинского трижды поджигали, а в 1756 году Семен бежал с каторги, добрался до уезда и спрятался у третьего из братьев – Степана. Помещик, узнав об этом, писал властям, что Семен собрал «партию человек до сорока и дожидается меня, как я буду в оную деревню, чтобы меня разбить и тело мое изрубить на части». Степана арестовали за укрывательство беглого брата, но он бежал из-под караула и ушел вместе с сыном из вотчины, пригрозив помещику расправой. Дубинский был так напуган, что не решался приезжать в свою деревню, пока Роговы гуляли на свободе. Надо полагать, что причины такой яростной, отчаянной ненависти братьев Роговых к своему помещику, по-видимому, вполне основательны. Братья не похожи на разбойников с большой дороги, которым все равно кого грабить и убивать.
Заглянем в источник Дело Салтычихи было уникально, но и типично. Такого ужасающего количества замученных одной помещицей русское общество, конечно, не знало, но глумление над людьми, унижение их человеческого достоинства были повсеместными явлениями. Издевательства, страшные порки на конюшнях и порой даже неосторожные убийства совершались в помещичьих домах постоянно. Вспоминая о Москве 1750 года – подлинной дворянской столице России, Екатерина II писала в мемуарах: «Предрасположение к деспотизму выращивается там лучше, чем в каком-либо другом обитаемом месте на земле; оно прививается с самого раннего возраста к детям, которые видят, с какой жестокостью их родители обращаются со своими слугами; ведь нет дома, в котором не было бы железных ошейников, цепей и разных других инструментов для пытки при малейшей провинности тех, кого природа поместила в этот несчастный класс, которому нельзя разбить цепи без преступления».
Бесстрашные смельчаки, подобные братьям Роговым, встречались нечасто. Они составляли ничтожную часть той многомиллионной массы рабов и рабынь, которые смиренно несли свой крест. Особенно драматично было положение крепостных женщин и девушек. Не случайно, что большая часть замученных Салтычихой людей были сенные девушки, выполнявшие домашнюю работу. Они были совершенно беспомощны и беззащитны перед издевательствами, насилием и глумлением. С мужиком-крепостным поступить жестоко считалось нерационально и опасно – он был рабочей силой, приносил доход, за него платились в казну налоги, он становился рекрутом. В ревизских сказках он писался «душой», женщины же вообще не учитывались в переписи. Мужик, наконец, имел возможность оказать сопротивление. Доведенный до отчаяния, он мог – часто ценою своей жизни – отомстить за унижения. Иначе со слабыми женщинами – им не было спасения, им никто бы не пришел на помощь. Дворовых девушек держали под суровым контролем, они не могли бежать, сопротивляться. Их сознание подавлял страх. Поэтому они безропотно умирали от непосильной работы, побоев, под кнутом в конюшне, замерзали раздетыми на морозе. Молодые девушки сами лезли в петлю или бросались в омут, чтобы избавиться от постоянных мучений, которые почему-то называли жизнью.
Заглянем в источник Крепостных девушек никто не жалел, это была «человеческая трава». Цена на «хамку» – так презрительно звали крепостных помещики – была самой низкой на рынке рабов. Вот один из обычных документов – купчая: «Лета тысяча семьсот шестидесятого, декабря в девятый на десять день (т. е. 19-го. – Е. А.). Отставной капрал Никифор Гаврилов сын Сипягин, в роде своем не последний, продал я, Никифор, майору Якову Михееву сыну Писемскому старинных своих Галицкого уезда Корежской волости, из деревни Глобенова, крестьянских дочерей, девок: Соломониду, Мавру, да Ульяну Ивановых дочерей, малолетних, на вывоз. А взял я, Никифор, у него, Якова Писемского, за тех проданных девок денег три рубли. И вольно ему, Якову, и жене, и детям, и наследникам его теми девками с сей купчей владеть вечно, продать и заложить, и во всякие крепости учредить». Разумеется, никому не было дела до того, что чувствовали маленькие девочки-сестры, оторванные от матери и увезенные из родной деревни навсегда. И таких купчих заключались тысячи, десятки тысяч. Люди – мужчины, женщины, дети – целыми деревнями, семьями и поодиночке продавались как скот, мебель или книги. Не следует считать, что все помещики были жестокими садистами, как Салтычиха. Вряд ли Никифор Сипягин продал девочек-сестер по рублю за голову на вывоз, желая доставить им несчастье. Помещики были разные, многие из них относились к крестьянам вполне гуманно. Даже обязательные порки регламентировались. В инструкции 1751 года выдающегося полководца графа П. А. Румянцева написано, что если дворовым дадут 100 плетей или 17 000 розог, то «таковым более одной недели лежать не давать, а которым дано будет плетьми по полусотне, а розгами по 10 000 – таковым более полунедели лежать не давать же; а кто сверх того пролежит более, за те дни не давать им всего хлеба, столового запасу…». А вот как писал в инструкции своим приказчикам в 1758 году один из просвещеннейших людей того времени – князь М. М. Щербатов: «Наказание должно крестьянем, дворовым и всем протчим чинить при рассуждении вины батогами… Однако должно осторожно поступать, дабы смертного убийства не учинить или бы не изувечить. И для того толстой палкой по голове, по рукам и по ногам не бить. А когда случится такое наказание, что должно палкой наказывать, то, велев его наклоня, бить по спине, а лучше сечь батогами по спине и ниже, ибо наказание чувствительнее будет, а крестьянин не изувечится». В этой инструкции столько рачительной предусмотрительности, нешуточной заботы… о «живом инвентаре», который нельзя повредить. Так же предусмотрителен он, когда дает указания о содержании скота, о севообороте, сборе податей. Именно в том, что крепостное право было таким обычным, заурядным, и состояла его самая страшная сторона. Оно казалось естественным состоянием общества, одной из тех основ, на которой держался порядок на русской земле. Вот помещица зимой заперла двух сенных девушек в холодном чердаке за какую-то провинность, да и забыла. Вспомнила о них на следующий день, а девушки уже замерзли. Их нашли мертвыми на полу, в обнимку, свернувшихся калачиком. Случилась беда, конечно, но не судить же за это столбовую дворянку! А причина не в садизме помещицы, а в том, что она забыла про девок! Но из дворни никто не решился напомнить барыне о девушках, замерзающих на чердаке. Екатерина II писала: «Если посмеешь сказать, что они (т. е. крепостные. – Е. А.) такие же люди, как мы, и даже когда я сама это говорю, я рискую, что в меня станут бросать каменьями». Вспоминая конец 1760-х годов, она продолжала: «Я думаю, не было и двадцати человек, которые по этому предмету мыслили бы гуманно и как люди. А в 1750 году их, конечно, было еще меньше, и, я думаю, мало людей в России даже подозревали, что для слуг существовало другое состояние, кроме рабства».
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-04-20; просмотров: 238; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 3.142.36.215 (0.018 с.) |