Одежда и прически второй половины XVIII века

 

На русский костюм и прическу XVIII века большое влияние оказало польское и французское платье. Именно с изменения внешнего вида своих подданных Петр Великий и начал свои знаменитые реформы. Именно с 1698 года было предписано заменить старинную длиннополую одежду на короткую, польскую. В городских воротах вывешивался образец, и всех, кто нарушал указ, ставили на колени и овечьими ножницами срезали полы одежды по уровень земли. Так же насильственно вводилось брадобритие. Сам Петр Великий, верный своим голландским пристрастиями, одевался как амстердамский бюргер или моряк. Мода эта не прижилась впоследствии, и подданные одевались в одежды французских дворян.

Особенно это стало заметно к середине XVIII века, когда мода подчинилась стилю рококо (от фр. rocaille – раковина). Рококо требовал изящества, легкости, утонченности, светлых, теплых тонов. Обычным стал вид мужественного кавалера, который был одет в светло-розовое или ярко-красное. При Елизавете Петровне и Екатерине II мужчины из высших слоев общества следовали французской моде. Законодателем же моды в России был Петербург. Сюда приходили корабли из Франции, которые привозили новые ткани, обувь, украшения и «галантереи».

Мужской костюм состоял из рубашки, камзола, кафтана, коротких штанов («панталон»), чулок, башмаков. Верхнюю одежду – кафтан шили из шелковых тканей, бархата, парчи, подбивали мехом. Камзол почти полностью повторял крой кафтана, виднелся из-под кафтана, который застегивали только на две пуговицы. Под камзолом носили рубаху из полотняной или льняной ткани с оборкой, прямым разрезом. Позже рубашки шили из батиста, отделывали кружевами, складками, украшали жабо. Застегивалась рубашка мелкими пуговицами из жемчуга, золота, с драгоценными камнями. К началу XIX века стиль упростился – пуговицы делали из кости, рога, дерева.

Панталоны до колен шили из одной ткани с кафтаном. Башмаки имели прямую колодку, каждый разнашивал обувь под свою ногу (господа заставляли это делать своих слуг). Они имели высокий каблук и толстую подошву. К концу века появились туфли с большим вырезом впереди и без каблуков. Чулки бывали цветные и белые, зимние – на меховой подкладке. Шляпы были шерстяные или пуховые, с круглой тульей, поля обшивали галуном или шнурком.

 

 

Укорочение кафтанов на заставе.

 

Целой «эпохой» в мужской одежде стал фрак. Он появился в конце XVIII века и представлял собой «перешитый» кафтан, передняя и задняя часть которого стали «изменяться» по длине под влиянием моды, а высокая талия особо подчеркивалась кроем и пуговицами. Если задняя часть фрака раздваивалась и удлинялась до подколенной чашечки, то передняя то укорачивалась почти до груди, а потом – под воздействием моды – опять опускалась вниз. Фалды имели свои «причуды» – по моде заострялись и округлялись непрерывно. Для фрака был обязателен стоячий отложной воротник и не более трех пуговиц спереди. История фрака на Руси имела свою драматическую страницу. Вступивший на престол в 1796 году Павел I начал гонения на фрак и французские круглые шляпы, которые были для императора символом «революционного разврата». Мужчины должны были ходить либо в военном или гражданском мундире, либо в кафтане. Лишь с приходом на престол Александра I гонения на фрак прекратились, и он открыто появился на улице и в салоне.

Фрак поначалу был одеждой для прогулок по улицам и для верховой езды – поэтому полы его были разной длины. Однако потом он «вошел» в салоны, стал одеждой светских, невоенных мужчин благородного сословия, а позже и слуг. Фрак уже не был таким ярким, как кафтан. Канареечного или розового цвета он был только в самом начале своей истории. Чаще всего фраки шили зеленого, фиолетового, кофейного, голубого, черного цвета из сукна, бархата, шелка.

Мода на трость, как и на галстуки, непрерывно менялась в течение XVIII—XIX веков. То были в моде высокие трости с набалдашником из слоновой кости, золота, то появлялись трости с загнутой ручкой, то тростью служила лакированная или отделанная серебром дубинка, палочка из бамбука или камыша. Трости имели секреты. В них мог быть вмонтирован лорнет или тонкий кинжал.

 

 

Кафтан парадный. Жилет-камзол от парадного мужского костюма.

 

Главными деталями женской одежды, перенятой с Запада, в XVIII веке были корсаж, пышные юбки, распашное платье. В XVIII веке одежда мужчин и женщин нередко совпадала по цветовой гамме и шилась из одной и той же ткани, а названия оттенков цвета отличались экстравагантностью: «цвет новоприбывших особ», «цвет потупленных глаз». Корсаж и «шнурование» были главным средством изменить фигуру с помощью обшитого кружевом или позументом корсета, затягивавшегося сзади с помощью шнуровки и… колена, которым служанка упиралась в спину госпожи, чтобы как можно туже затянуть корсет. Фигура дамы по моде того времени должна быть горделивой, стройной и тонкой. Некоторые дамы от удушья падали в обморок. Юбки в начале XVIII века были круглые, колоколообразные, а с 1730-х годов они приобрели причудливые очертания за счет прикрепляемого шлейфа. Сзади под платье прикреплялся валик из ваты – турнюр, менявший профиль дамы, которая напоминала курдючную овцу. На юбки и платье уходило огромное количество материи (от 5 до 40 метров).

Юбки надевались на каркас (панье), который делался или из тростника, или из китового уса. Но в XVIII веке появились и фижмы, которые от паньи отличались тем, что основу их составляла проволока или конский волос. Женщина могла сжать юбку и пройти в дверь, что с жестким каркасом из китового уса сделать никак не могла. Следом появились еще более удобные мягкие каркасы округлой формы – кринолины. Все платье было в десятках оборочек, лентах и бантах, на что шло огромное количество материи. В торжественных случаях к платью прикреплялся большой съемный шлейф. Все платья были до пола – открывать посторонним взорам щиколотку ноги считалось недопустимым, аморальным.

Французскую моду в 1770-е годы сменяет английская: строгие белые платья, скромная отделка, отсутствие кружев, лент, оборок. Сверху надевалась так называемая роба (от фр. la robe – платье) – верхнее распашное платье, выполнявшее роль прежнего летника. У знатных дам робы были украшены драгоценными камнями, цепочками, кружевами, лентами, золотым шитьем. И каждая стремилась превзойти свою соперницу в количестве и красоте драгоценностей.

Чулки носили шелковые, бумажные, шерстяные. Остроносые туфли шили из кожи, для домашнего пользования туфли делали из парчи, атласа и бархата.

 

 

Западноевропейские модные костюмы начала XVII века.

 

В XVIII веке появляются цирюльни. Их открывали в столичных и уездных городах. Цирюльник был и парикмахером, и лекарем. В цирюльнях причесывали, брили, стригли, ставили пиявки и пускали кровь.

Первой модницей XVIII века, без сомнения, нужно признать императрицу Елизавету Петровну. Современники отмечали ее фантастическую, всепоглощающую страсть к нарядам и развлечениям, а также необычайную элегантность ее нарядов, причесок и украшений. Было известно, что императрица запрещала другим дамам одеваться так же, как она. Как писала Екатерина II, благоразумие требовало, чтобы дамы одевались поскромнее и давали самой императрице блистать на их фоне, но куда там! «Ухищрения кокетства» были так сильны, что, несмотря на угрозу государева гнева, все стремились вырядиться как можно лучше и богаче.

Весь XVIII век Франция была главным (и неиссякаемым) источником модных нарядов и «галантерей». Из Франции завозили самые разные наряды: «…Шляпы шитые мужские и для дам мушки, золотые тафты разных сортов и галантереи всякие золотые и серебряные». При Елизавете Петровне русский дипломатический представитель в Париже был постоянно на грани разорения – все деньги он тратил на чулки, обувь и ткани для императрицы-модницы. В сатирическом стихотворении И. П. Елагина описываются страдания модника, который вдруг заметил, что лицо у него покрылось легким загаром, что недопустимо! И далее:

 

Тут истощает он все благовонны воды,

Которыми должат нас разные народы,

И, зная к новостям весьма наш склонный

нрав,

Смеются, ни за что с нас втрое деньги

взяв.

Когда бы не привезли из Франции помады.

 

При Екатерине II во второй половине XVIII века празднества были столь же грандиозны, как и при Елизавете, но при гуманной Екатерине никто не требовал, чтобы «волосы вверх гладко убраны» были, все руководствовались своим вкусом, а главное – модой. Именно она стала диктовать стиль и покрой одежды, но при дворе церемониймейстер все-таки приглядывал, как одеваются дамы и кавалеры. Появились модные журналы: «Модное ежемесячное сочинение, или Библиотека для дамского туалета», «Магазин общеполезных знаний». Из них черпали нужные знания для поддержания своего внешнего вида на парижском уровне. На смену стилю рококо – манерному стилю времен Людовика XV и Елизаветы Петровны – пришел стиль классицизм, для которого характерна мода на простые линии, отказ от огромных пудреных локонов и кос. У состоятельной дворянки было на день несколько нарядов. Утром она завтракала, сидела за шитьем и даже принимала гостей в «утреннем платье», легком, без сурового корсажа и особых украшений, в чепце с бантами, оборками и лентой, которая завязывалась под подбородком. Чепец был вариантом платья европейских горожанок, неким символом домашней хозяйки. Ближе к полудню она переодевалась в «домашнее платье» с минимумом оборок, лент и украшений. На выезд из гардеробной служанки несли «платье для визитов». Тут уж приходилось с помощью прислуги шнуроваться в корсаж, затягивать талию до «осиной» толщины, обуваться в башмаки на высоком каблуке.

История прически XVIII века не менее сложна, чем история одежды. В первой половине XVIII века мужчины и женщины носили громоздкие парики. Такие мы видим на парадных портретах А. Д. Меншикова или канцлера Г. И. Головкина. У самого Петра I к парикам было непростое отношение. У него были длинные волосы, а парик, сделанный из его собственных волос, он надевал, как шапку, когда было холодно голове. Парики были убором дорогим. Их завозили из Европы, и они имели свои названия: «грива», «пудель» (крупные локоны, уложенные параллельными рядами). Для красоты парики присыпались пудрой. Знаменитый модник середины XVIII века австрийский канцлер Кауниц придумал оригинальный способ пудрить парик: в особой комнате распыляли пудру – становилось так, как бывает на мучной мельнице. Затем Кауниц в парике входил в комнату, и шесть лакеев с большими опахалами «навевали» пудру на парик. После этого Кауниц менял запудренную одежду и ехал на прием. В 1730-е годы, при Бироне, в России появляется немецкая мода на парики. Прежний пышный парик заменяет «прусская коса». Она плелась из трех частей, из своих или из накладных волос. При Екатерине II мужчины носили так называемый «крысиный хвост», когда затылочные волосы обматывались муаровой лентой от самого затылка, образуя тонкий стержень. Прическа «крылья голубя» состояла из подстриженных височных прядей, связанных сзади лентой и подвитых. Мода на парики отразилась и на форме армии – парик был частью обмундирования, причем весьма неудобной. Парик требовал ухода, его завивали, пудрили. И все это в походных условиях. Лишь при Екатерине II от этого отказались. Но мода на парики так и не прошла до конца XVIII века.

 

Заглянем в источник

В течение всего XVIII века при императорском дворе регламентировали наряды дам и кавалеров. Издавались указы о нарядах к каждому придворному празднику. Это были государственные акты настоящей «тирании моды», которые можно сравнить разве только с указами Петра I о брадобритии и ношении короткой одежды. Особенной строгостью прославилась предшественница Екатерины II Елизавета Петровна. В 1748 году ее указом было предписано, чтобы дамы, готовясь к балу, «волос задних от затылка не подгибали вверх, а ежели когда надлежит быть в робах, тогда дамы имеют задние от затылка волосы подгибать вверх». Так же придирчиво, силою именных указов назначались цвет и фасон одежды. Иные указы Елизаветы выглядят как рекомендации журнала мод:

«Дамам – кафтаны белые тафтяные, обшлага, опушки и юбки гарнитуровые зеленые, по борту тонкий позумент, на головах иметь обыкновенный папильон, а ленты зеленые, волосы вверх гладко убраны; кавалерам – кафтаны белые, камзолы, да у кафтанов обшлага маленькие, разрезные и воротники зеленые… с выкладкой позумента около петель и притом у тех петель чтоб были кисточки серебряные ж, небольшие».

 

Теперь о женской прическе. В нача ле XVIII века в моде у женщин был «фонтанж» – сложная высокая прическа, взбитые локоны, драгоценности в волосах – все это сделано так, что напоминает чепец. Заимствована эта прическа была из Франции. В 1730-е годы объем прически уменьшается, в моде – «малая пудреная» (завитки волос образуют венок вокруг головы, при этом затылок гладкий). Один из вариантов этой прически, когда змеевидный локон спускался на грудь, мы видим на известном портрете императрицы Анны Иоанновны. При «яйцевидной» прическе волосы взбивались вверх ото лба и гладко зачесывались. Такую прическу любила Елизавета Петровна. На самом верху прически укреплялась изящная маленькая бриллиантовая корона. Эту прическу запрещалось делать всем другим дамам. Во второй половине XVIII века вдруг начался бум на громадные парики. Это были несусветно громоздкие, высокие каркасные парики, посыпанные рисовой пудрой и мукой. Появилась прическа «фрегат» – на каркас и шиньоны прикреплялся декоративный корабль. В прическе «Мария-Антуанетта» проволочный каркас оплетался волосами, затем к нему прикреплялись многочисленные шиньоны. Каркас могли заполнять батистовыми платками или бумагой.

 

Заглянем в источник

Нетрудно догадаться, что при таких сооружениях на голове соблюдать чистоту было затруднительно. Одна из глав мемуариста XVIII века выразительно называется «Дамы и вши». Вот один из рецептов ото вшей: «Средство избавиться от животного в голове: Возьми соли и надави на нее соку из свежего лимона. Поставь ее сохнуть в печь, потом истолки в порошок, который высыпь на голову».

 

 

Салоп.

 

В XVIII веке естественный цвет кожи считался «неправильным» (а тем более загар – он был только у простолюдинов, работавших в поле!). Поэтому обязательно надо было обильно пудриться, намазывать лицо, шею и руки толстым слоем белил (между прочим, очень вредных – свинцовых или цинковых), а щеки сильно румянить.

Чтобы отбить запах несвежего белья и грязного тела, пользовались ароматическими притираниями, позже появились духи. Уже при Елизавете Петровне упоминаются «маникюрщицы», зарабатывавшие на жизнь «деланием на дамских персон нахцей» (ногтей). В середине XVIII века особенно увлекались мушками. Конец XVIII – начало XIX века – время увлечения всем античным. Поэтому украшения подражают античным образцам, используются цветы. Духи и помада в моде, но косметикой пользуются умеренно. Зато женщины света красят волосы в модный каштановый цвет.

Одежда и прически простонародья за два века изменились мало. Весь XVIII век крестьяне бород не брили; их жены и дочери продолжали носить гладко причесанные волосы, заплетенные в косу. Волосы примазывали квасом. Крестьяне носили обычно рубаху, порты и кафтан. Рубахи были почти до колен, рукава прямые длинные, под мышкой прямоугольные вставки – ластовицы. Покрой рубах был туникообразный. Были распространены голошейки – рубахи без воротника, с разрезом, застегивающимся на левой стороне.

В моде была косоворотка – рубаха с косым воротом. Порты же и подштанники шили из холста, кумача, иногда из немецкого сукна. Поверх рубахи надевали сермягу, зипун, поддевку – разновидности кафтана. Обувью бедных были лапти с онучами – полосой сермяжного сукна длиной около трех аршин, которая наматывалась на ногу с пальцев до колена. Зимой носили шубные кафтаны и полушубки. В дальнюю зимнюю дорогу поверх надевали медвежью или волчью шубу. Одежда крестьянок в XVIII веке менялась медленно, сохраняя традиционные формы, унаследованные от далеких предков.

Основным платьем была рубаха, или сорочка. Ее верхняя часть (лиф) называлась «обнимка». Шили ее, как и рукава, из тонкой материи в отличие от нижней части – исподней, которую кроили из холстины. У ворота и на рукавах у запястья продергивали ленточки – «вздержки», которыми сорочка в этих местах затягивалась в сборку. Сверху на сорочку надевали длинный, распашной домотканый сарафан, юбку-паневу или то и другое вместе. Был распространен также и шушун – глухой сарафан. Так позже называли и короткополую шубку, распашную кофту. Их обычно носили пожилые женщины. Широкий пояс на сарафан (или под него на рубаху) надевали очень высоко. Он выполнял роль бюстгальтера.

Как в древности, крестьянки XVIII—XIX веков поверх сарафана надевали нечто короткое, прикрывающее грудь, «душу». Это отразилось в названии предмета: душегрейка, телогрейка. Носили также шугай, епанчу. Шугай был накидкой с рукавами, а епанча – без рукавов; она напоминала пелерину, причем обязательно утепленную, с опушкой из меха.

В XVIII веке в городской среде стали модны женские салопы – весьма своеобразное сочетание старинной русской и европейской моды. Свободные, широкие, как древнерусский опашень, они имели прорези для рук и одновременно – капюшоны. Но европейская мода все же проникала и в крестьянскую среду. К началу XIX века среди работных, а также крестьян на смену сарафану приходит удобный платье-костюм – кофта, юбка и головной платок. Эту одежду долго называли «немецкой» – обычно так одевались иностранки. Но такая одежда прижилась в России и стала обыденной, хотя люди стремились сочетать новое и старое – помимо платка носили кокошник, или кику. Никто не отменял этих традиционных головных уборов девушек и женщин, как и повойников – чепцов, прикрывавших волосы. На ногах крестьян были лапти – основная летняя обувь. Зимой и в слякоть одевали поршни из целого куска кожи, ноги в них закатывали в онучи, а также валенки. Эта одежда, обувь, а также скромные металлические и стеклянные украшения просуществовали до самой революции 1917 года.

 

Еда и напитки XVIII века

 

Роскошны были пиры при дворе и во дворцах знати, но и просто дворяне любили хорошо поесть. Описание обеденного стола в стихотворении Г. Р. Державина «Евгению. Жизнь Званская» остается одним из самых «аппетитных» в истории русской литературы:

 

Я обозреваю стол – и вижу разных блюд

Цветник, поставленный узором:

Багряна ветчина, зелены щи с желтком,

Румяно-желт пирог, сыр белый.

Раки красны,

Что смоль янтарь-икра, и с голубым пером

Там щука пестрая – прекрасны!

Прекрасны потому, что взор манят мой,

вкус,

Но не обилием иль чуждых стран

приправой,

А что опрятно все и представляет Русь:

Припас домашний, свежий, здравый…

 

Со времен Екатерины в России становится модной французская кухня, в корне изменившая русское застолье. Дорогие повара, выписанные из Франции, готовили для знати то, что ели при дворе Людовика XVI. Поражает новый вкус многих знакомых продуктов. Так, мясо, которое варили или жарили кусками, а потом холодным ели руками, теперь готовят как-то по-особому: отбивают, перемалывают, режут на порции, появляется такое понятие, как «гарнир» (в основном из овощей).

Русские гурманы запоминают новые, неведомые прежде названия блюд: «суп», «пюре», «рулет», «паштет», «соус», «котлета». Появились и блюда, ранее невиданные, дивные – устрицы, омары. Изменения кухни проявляются во многом, начиная с сервировки стола. Обязательной стала вилка, сочетавшаяся теперь не с огромным кинжалом, который гость доставал из-за пояса, а с небольшим столовым ножом. Появились сервизы с супницами, салатницами, бульонницами. С развитием фарфорового производства вместо огромного золотого, серебряного или оловянного блюда, которое не менялось во время всего обеда, появляются сменные фарфоровые тарелки единого типа, характерного для каждого сервиза. Это явление называется «перемена». За обед тарелки и многие предметы на столе менялись три-четыре раза. Суп с закусками сменялся жарким, потом следовал салат, его менял десерт, все заканчивалось сыром и фруктами. Для каждой перемены был свой набор посуды, тарелок.

Был отменен прежний обычай выставлять сразу на столе все, что приготовлено на кухне, да еще украшать перьями и искусственными цветами. Теперь это стало дурным тоном. Только что приготовленные блюда вносили по сделанным заказам поочередно. Как отмечалось в «Поваренных записках» конца XVIII века, «лучше подавать кушанья по одному, а не все вдруг и, принеся прямо из кухни, тот же час кушать, то бы служителей потребно меньше, и платье бы облито было реже».

Еще важнее оказалось нововведение 1770–1780-х годов – рестораны. Вместо достаточно редких великолепных и многолюдных обедов во дворцах (которые также сохранялись) стало возможным прекрасно питаться в ресторане в узкой компании. Причем выбор блюд был не меньшим, чем на дворцовом обеде, а приготовление еды прямо перед подачей ее на стол способствовало развитию гастрономии и делало еду вкусной. К XIX веку окончательно устанавливается очередность подачи: холодные закуски, горячее (если суп, то вперед жаркого), а затем сладкое – десерт, пирожное, мороженое, которое пришло из Китая и стало необыкновенно популярно среди взрослых.

Вообще ресторан открывает новую страницу застолья, делает его частью непубличного, интимного общения при минимуме слуг (обязательно с неподвижным лицом, без реакции на происходящее за столом), при некотором элементе самообслуживания – опять же из соображений интимности происходящего. Ресторанная система в корне меняет и домашний обед. Появляется «званый обед». На него приглашают немного приятных хозяевам гостей, хозяева с поваром заранее составляют «программу» – меню и заказывают все это приготовить повару (своему или приглашенному для приготовления данного обеда).

 

Заглянем в источник

Очень часто в художественной литературе упоминается соус – непременное блюдо русского застолья XVIII века. Тогда появилось немало дивных по вкусу соусов. Их готовили из сочетаний различных продуктов с добавками грибов, соков, вин, пряностей. Один из этих соусов известен и сейчас – жульен. Вот один из рецептов такого соуса:

«Поутру проснувшись, в кастрюлю положи масла прованского, телятины и ветчины… обжарь, прибавь… чесноку, эшалоту, рокамболю… луковицу, натыканную тремя гвоздиками… рюмку вина шампанского, рюмку уксусу белого, вари в малом огне…».

Читатель, попробуй, свари!

 

Меньше перемен принесло время в меню простого народа. Солдаты и матросы питались хотя и однообразно, но сытно. В военное время солдатский паек состоял из муки, круп, соли. Наваристые щи и каша с мясом и маслом полагались солдату каждый день. На сутки он, согласно уставам Петра I, получал 2 фунта хлеба, 2 фунта мяса, 2 чарки вина, 1 гарнец пива.

Но на практике повсеместное воровство в интендантском ведомстве приводило к тому, что воины часто недоедали и становились страшной угрозой для птичьих, скотных дворов и пастбищ сел и деревень, мимо которых они проходили или возле которых они останавливались. Солдаты сразу же начинали охоту на живность крестьян. «Для корабельного провианту» (то есть для флотского пайка) заготавливали ветчину, соленую рыбу, муку, сухари. И здесь было мало порядка. Мясо и рыба поставлялись вороватыми подрядчиками несвежими и даже гнилыми, сухари были покрыты плесенью, пресная вода в бочках быстро портилась, у матросов начинались болезни. Смертность на кораблях была ужасающая.

Крестьянская еда была весьма скудная. Мясо на столе крестьянская семья видела крайне редко, и когда Екатерина II писала Вольтеру, что крестьяне в России постоянно едят кур, а ныне перешли на индюков, это утверждение воспринималось как циничная шутка. Хлеб, квас, тюря из кваса и хлеба, квашеная капуста и пареная репа, а также плоды лесов в виде соленых и сушеных грибов, моченых ягод составляли постоянный рацион крестьян, который иногда пополнялся пойманным в силки зайцем, рыбой или лесной птицей. Неурожаи и бескормица наносили страшный удар по крестьянскому рациону.

 

У истоков русской медицины

 

В XVIII веке стала развиваться и русская медицина. Ранее услугами врачей могли пользоваться только члены царской семьи и бояре, а теперь в стране была развернута целая сеть госпиталей и лазаретов. В России было открыто 10 госпиталей и более 500 лазаретов, где не только раненый и больной солдат, но и любой «хворный» и «изнеможенный» мог обрести «помощь и успокоение». Росло число гарнизонных, казенных и «вольных» (частных) аптек. «Вольные» аптекари имели право выписывать нужные материалы из-за границы. В Москве создали несколько госпитальных школ. Первой и главной считалась основанная в начале XVIII века Московская госпитальная (медико-хирургическая) школа, потом рядом с ней стала школа при Гошпитале в Санкт-Петербурге. Школа в Москве, работавшая под руководством Н. Бидлоо, относилась к новому типу высших медицинских заведений; там готовили лекарей, одинаково сильных в теории и практике. Бидлоо и его ассистенты преподавали анатомию и другие специальные дисциплины: «материю медика» (систематическая ботаника, фармакология), десмургию («учреждение бандажей») и т. д. Ученики пользовались и учебными пособиями. Известен анатомический атлас Готфрида Бидлоо, труды голландских анатомов Блазиуса и Бланкара, «Всеобщая наука анатомия» самого Николая Бидлоо. Учеба была тяжелой, и не все успешно проходили курс занятий, длившийся от 5 до 10 лет.

Бидлоо жаловался: «Взял я… 50 человек… 33 осталось, 6 умерли, 8 сбежали, 1 за невоздержание отдан в солдаты…». Выпускников, равным образом компетентных в терапии и хирургии, направляли в армию и на флот. Все они относились к категории «лекарей», сопоставимых с современными фельдшерами.

Долгое время в России не было образовательных учреждений, которые готовили бы врачей, и диплом врача можно было получить только за границей. Неудивительно, что все доктора петровского времени были иностранцами. Лейб-медик Петра Лаврентий Блюментрост стал первым президентом Академии наук. Другим высокообразованным и опытным доктором был работавший в России Николай Бидлоо. Первым русским доктором считается закончивший Сорбонну Борис Посников.

К врачам предъявляли строгие требования. Так, хирург должен был быть «не слишком молод или стар», «внешне безжалостным, несердитым… на сказанное больными», должен был «расположить его (больного) к себе… не… начинать операцию, не посоветовавшись с коллегой…».

Во время операции ему предписывалось следующее: «Пусть он делает все так, как будто крики больного нисколько его не задевают». Нужно при этом учитывать, что наркоза в то время не было и хирург резал по живому. Оперируемого держали слуги, и единственным средством облегчения боли во время операции считался большой стакан водки или виски.

В России воспроизводилась западноевропейская система медицины и лечебных препаратов. В качестве фармацевтических средств применяли лекарственные растения, собачье и лисье сало, заячьи лодыжки, волчьи зубы, олений рог. Хирургия, целью которой было восстановление «неестественно измененного случайными болезнями тела и красоты его…», развивалась успешно. В госпиталях производили различные виды операций: сопоставление (соединение частей пластырем, подвязками), разделение (разрез, пункцию, прижигание), удаление (вырезание, экстракция щипцами), протезирование (изготовление искусственных частей тела – ног, глаз, зубов). Исправляли также начинающийся горб. Венесекция (или «отвлечение крови») была одним из самых распространенных методов лечения. Ее назначали при переломах, ранах, чахотке, делирии и т. д. Считалось, что кровопускание повышает тонус и поддерживает душу. Люди более всего боялись эпидемий – «моровых поветрий», редкий год проходил без очередной эпидемии.

 

Заметки на полях

Доктора того времени исходили из представления о том, что в организме постоянно циркулируют различные жидкости. Так, в конце 1750-х годов доктор Буасонье писал о здоровье императрицы Елизаветы Петровны: «Несомненно, что по мере удаления от молодости жидкости в организме становятся более густыми и медленными в своей циркуляции, особенно потому, что они имеют цинготный характер». Разжижение этих жидкостей с помощью кровопусканий и других приемов было важной целью медицины. В XVIII веке медики шли по пути развития эксперимента, хотя эти попытки были несмелыми и довольно варварскими. Так, в 1705 году приговоренного к смертной казни преступника Козьму Жукова по указу Петра I было предписано не казнить, а послать «для анатомии» к доктору Бидлоо. Спустя шесть дней после какой-то операции Жуков «будучи у дохтура Бидла на дворе умре».

 

Самой страшной считалась чума. Наиболее памятна чума 1770—1772 годов. Ею («прилипчивой горячкой») были охвачены южные районы страны. Но страшнее всего было лето 1770 года, когда чума пришла в Москву, вызвав полный паралич общественной и экономической жизни второй столицы, бегство населения и мятеж черни, который удалось подавить лишь вооруженной рукой. Тогда умирало по тысяче человек в день. Рубашки могильщиков пропитывали дегтем, повсюду жгли смоляные костры. Многие постоянно натирались чесноком и поливались уксусом. Это считалось надежным средством борьбы с моровым поветрием. Но более всего ценились изоляция и окуривание. Как только становилось известно о начале эпидемии, тотчас на дорогах, ведущих к центру страны и столицам, устанавливали противочумные кордоны, через которые проехать никто уже не мог. Донесения, присланные из охваченных болезнью мест, курьеры передавали через костры из можжевельника и других пахучих растений. Письма мыли в воде с уксусом, и тут же писец, держа корреспонденцию на удалении от себя, делал копию, которая далее уже и следовала в столицу. Вот рецепт противочумного порошка, разработанный московским врачом Ягельским: «…Можжевеловых иголок намелко изрубленных, тертого дерева бакаута каждого по 6 фунтов, селитры простой, толченой по 8 фунтов, серы… смолы 2 фунта… смешав все оные снадобья хорошенько будет крепкого курительного порошка пуд». Порошок обладал настолько ядовитым запахом, что от него нередко теряли сознание.

Медицина того времени не ограничивалась окуриванием. Доктор Данило Самойлович – основоположник русской эпидемиологии – предложил своеобразные прививки для медицинского персонала в районах, охваченных чумой: на предплечье накладывалась марля, пропитанная выделениями из бубонов – гнойных шишек. Он же пытался обнаружить с помощью микроскопа «особое и отменное существо» – чумного микроба, написал «Рассуждения о чуме», в которых сказано: «Мы порождаем в сердцах населения страх, который… усиливает опасность болезни… И не лучше ли возбудить в нем бодрость, показав… до какой степени можно противостоять этой страшной болезни…».

Страшной «гостьей» людей XVIII века была также и сибирская язва – заболевание, общее для людей и животных. Особенно страшны были эпидемии 1744, 1745, 1756 годов. Название этой болезни ввел в обиход штаб-лекарь Степан Андреевский, автор сочинения «О сибирской язве», прививший себе болезнь и фиксировавший ее ход до тех пор, пока не потерял сознание. В народе сибирскую язву называли «огненный пупырух».

В сравнении с чумой или сибирской язвой легкой и почти безопасной считалась оспа. Оспа была обычной, широко распространенной болезнью того времени во всем мире. Ею болели десятки миллионов людей и, как выяснили современные ученые, нашествия оспы избежали только туземцы Каймановых, Соломоновых островов и острова Фиджи. «Оспа и любовь минуют лишь немногих!» – говорили тогда в Европе. На оспу обращали не больше внимания, чем мы на грипп, шутливо называя Оспой Африкановной, намекая на ее происхождение с черного континента. Чтобы успешно справиться с оспой, нужно было знать всего несколько простых правил: в комнате больного «в присутствии» «Оспицы-матушки» (второе ее имя в России), не ругаться матом, не сердить ее, часто повторять: «Прости нас, грешных! Прости, Африкановна, чем я перед тобой согрубил, чем провинился!» Полезным считалось также трижды поцеловаться с больным. А после этого следовало подождать, как будет вести себя Африкановна, в какую сторону повернет болезнь, ибо у нее были две формы: легкая и тяжелая, почти всегда смертельная. Обычно большая часть больных переживала легкую форму оспы, и только каждый десятый мог отправиться к праотцам раньше времени, что и произошло с императором Петром II. Однако даже при легкой форме выздоровевший человек становился рябым от оспинных язвин, которые высыпали на лице больного, затем прорывались и оставляли после себя глубокие «воронки». Как зло говорили в деревне, на лице перенесших оспу «черти ночью горох молотили».

Первые прививки от оспы были сделаны при Екатерине II. Узнав об успешных прививках оспы английским врачом Димсдейлом, она пригласила его в Россию и решилась испытать на себе оспопрививание, о чем официально было объявлено через пять дней, когда успех стал очевидным. При этом императрица сильно рисковала – для прививки использовался натуральный вирус, взятый от больного оспой мальчика. Тогда же оспу привили и наследнику престола цесаревичу Павлу Петровичу. Екатерина была воодушевлена своим поступком, и когда было получено известие о смерти короля Франции Людовика XV от оспы, она возмущалась – как можно умереть от оспы в наш просвещенный XVIII век!

Народ же, как и раньше, лечился в основном своими средствами, прибегая к помощи знахарей и ведунов. Мистическая сторона лечения по «изгнанию духа болезни» оставалась в народной медицине важнейшей, хотя непременными были и различные снадобья из трав, других растений и прочих составляющих, ныне кажущихся странными. Так, от малярии и болотных лихорадок в народе лечились пластырем из пауков, обмазыванием одного пальца содержимым яйца. Впрочем, в ходу была и хина («чепучинное коренье»).