Эти изменения сводились к следующему.

Во-первых, развитие капиталистических монополий наглядно показало, что в тех случаях, когда капиталистическое предприятие имеет дело с отдельным физическим лицом, выступающим в качестве потребителя, клиента, а также и в тех случаях, когда предприятие вступает в отношения с более мелким и менее мощным предприятием, оно диктует контрагенту свои условия. На всех стадиях развития капитализма владельцы средств и орудий производства диктовали пролетариату условия труда и размер заработной платы. Пока дело шло о пролетариате, буржуазная наука видела в этом «свободу договора» и «свободу труда». Когда ее монополистический капитал стал диктовать в форме заранее выработанных монополистическими предприятиями общих условий сделок («clauses générales», «allgemeine Geschäftsbedingungen»), условия кредитных сделок (так называемых Kontokorrentbedingungen» германских банков), страховых договоров (полисные условия), договоров перевозки, постарок и т. д., то в буржуазной литературе, с легкой руки Салейля, заговорили о «новой категории» договоров, названной договорами присоединения (contrats d'adhésion) 41- Появилась довольно обширная литература, главным образом представленная французскими докторскими тезами, которой, однако, не удалось установить каких-либо юридических особенностей этих договоров с точки зрения буржуазного права. Отражением мелкобуржуазных чаяний и иллюзий в втой литературе была надежда на вмешательство буржуазного государства в интересах более слабой стороны45.

Во-вторых, многочисленные и характерные для эпохи империализма законодательные акты и обширная судебная практика привели к различным формам ограничения начала так называемой свободы договоров и к ослаблению силы договоров благодаря льготам, которые законодатель предоставляет различным категориям должников, и отступлениям от прямого смысла договоров, которые допускаются на основании «'каучуковых» параграфов, содержащихся в гражданских законах (как, например, § 242 германского гражданского уложения). Громадное значение в этом отношении имели валютные кризисы. Отдельные, законодательные акты, а также судебная практика отдельных буржуазных стран в результате этих кризисов в большей или меньшей степени признали оговорку rébus sic siandibus. Однако все эти явления все же свидетельствовали не о том, что договор потерял свое значение в буржуазном праве, а о том, что капитализм бессилен устранить разъедающие его противоречия. Если некоторые авторы, как, например, Морен (Morin) наивно стремились заменить падающий авторитет закона и договора судейским усмотрением46, то это свидетельствовало лишь о непонимании того, что болезнь, которую они констатировали, является неизлечимым старческим заболеванием капиталистического строя. Невозможность для буржуазного строя заменить чем-нибудь договор как источник возникновения обязательств ясно видит Рипер, который со своей (социально весьма реакционной) точки зрения выступил на защиту буржуазного договора 47.

 Нам остается еще отметить, что если в начале прошлого столетия буржуазные юристы, классифицируя основания возникновения обязательств, говорили о договоре, то в настоящее время они, обобщая, говорят о сделке. Это объясняется увеличением числа случаев, в которых буржуазный закон и судебная практика признали основанием возникновения обязательств одностороннее волеизъявление. Расширение области применения одностороннего волеизъявления за пределы издавна существовавших случаев (как, например, завещание) произошло главным образом за счет развития института ценных бумаг, особеоно пенных бумаг на предъявителя48. В буржуазной литературе высказывалось мнение, что одностороннее волеизъявление может сделаться таким же общим основанием возникновения обязательств, как и договор49. Однако это мнение свидетельствует лишь о непонимании того, почему договор имеет основное значение в буржуазном праве. Одностороннее волеизъявление как основание возникновения обязательств, вызываемое к жизни потребностями капиталистического оборота, не могло вытеснить договор, который является тем общим волевым актом, посредством которого один товаровладелец «...может присвоить себе чужой товар, отчуждая свой собственный» 50.