Синтез двух крайностей развития

В России мы имеем дело с синтезом формы собственности, порожденной пролетарской революцией, и производственных отношении, являющихся результатом воздействия отсталых производительных сил и давления мирового капитализма. По своему содержанию этот синтез обнаруживает историческую преемственность с дореволюционным периодом, по форме же — историческую преемственность с революционным периодом. При отступлении от революции форма не возвращается к своей исходной точке. Хотя она и подчинена содержанию, она все же играет весьма важную роль.

История часто совершает скачки вперед или назад. Когда она делает скачок назад, она не возвращается прямо к прежнему положению, а совершает нисхождение по спирали, сочетая элементы обеих систем — той, от которой общество шло, и той, к которой оно пришло. Так, например, мы не должны делать тот вывод, что если при государственном капитализме, возникшем в результате органического, постепенного развития капитализма, господствующей формой частной собственности является владение акциями и облигациями, то и при государственном капитализме, возникшем постепенно на развалинах пролетарской революции, будет то же самое. При государственном капитализме, развившемся из монополистического капитализма, историческая преемственность проявляется в существовании частной собственности (облигаций). При государственном капитализме, развившемся из выродившегося и умершего рабочего государства, историческая преемственность проявляется в отсутствии частной собственности.

В результате такого спирального развития в России осуществляется синтез двух крайностей капиталистического развития — синтез наивысшей стадии развития, какой вообще способен достигнуть капитализм и какая, по всей вероятности никогда не будет достигнута ни в одной другой стране, и столь низкой стадии развития, что она еще требует создания материальных предпосылок социализма. Поражение Октябрьской революции послужило трамплином для русского капитализма, который, однако, значительно отстает от мирового капитализма.

Этот синтез проявляется в чрезвычайно высокой концентрации капитала, исключительно высоком органическом строении капитала, а с другой стороны, если принять во внимание уровень техники, — в низкой производительности труда и низком культурном уровне. Он объясняет быстрые темпы развития производительных сил в России, которые намного опередили те, что были свойственны молодому капитализму, и совершенно чужды загнивающему, застойному капитализму.

Молодой капитализм проявлял бесчеловечную жестокость по отношению к трудящимся, о чем свидетельствуют борьба с «бродяжничеством», законы о бедных, принуждение женщин и детей работать по 15—18 часов в день и т. д.; стареющий капитализм повторяет многие жестокости поры своего детства, с той лишь разницей, что теперь он может, как это показал фашизм, проделывать все это с еще большим успехом. Для обоих периодов характерно применение принуждения дополнительно к автоматическому воздействию экономических законов. Синтез государственного капитализма с задачами молодого капитализма порождает у русской бюрократии безграничное стремление к получению прибавочной стоимости и способность проявлять бесчеловечную жестокость и в то же время позволяет ей весьма эффективно осуществлять угнетение народа.

Когда Энгельс говорил, что «…человек, бывший вначале зверем, нуждался для своего развития в варварских, почти зверских средствах, чтобы вырваться из варварского состояния» 5, он, конечно, имел в виду не социалистическую революцию, когда история «познает самое себя». Но он хорошо охарактеризовал предысторию человечества. Петр Великий войдет в историю как один из борцов против варварства, пользовавшихся в этой борьбе варварскими методами. Герцен писал, что Петр «насаждал цивилизацию с кнутом в руке». Сталин войдет в историю как угнетатель рабочего класса, как властитель, который мог бы содействовать развитию производительных сил и культуры человечества без помощи кнута, ибо мир достаточно для этого созрел, но который, тем не менее, развивал их «с кнутом в руке», подвергая одновременно все человечество угрозе гибели в результате империалистических войн.

Пролетарская революция смела все препятствия на пути развития производительных сил и упразднила множество пережитков старого варварства. Но так как она была изолированной и произошла в отсталой стране, она потерпела поражение, уступив поле битвы тем, кто повел борьбу против варварства варварскими методами.

Экономика и политика

Государство — это «особые отряды вооруженных людей, тюрьмы и пр.», это орудие в руках одного класса для угнетения другого класса или классов. В России государство является орудием в руках бюрократии для угнетения массы трудящихся. Однако одного этого недостаточно для характеристики всех функции сталинистского государства. Оно служит также непосредственным нуждам общественного разделения труда, организации общественного производства. Аналогичные задачи выполнялись mutatis mutandis государствами древнего Китая, Египта и Вавилона. В этих странах, где ощущалась настоятельная потребность в крупных ирригационных работах (которые вообще могут быть организованы лишь в широком масштабе), государство развивалось не только в результате возникновения классового расслоения и, таким образом, косвенно в результате общественного разделения труда, но также и непосредственно, как элемент процесса производства. Взаимозависимость и взаимное влияние классового расслоения и возникновения и укрепления государства там столь запутаны, что отделить экономические факторы от политических совершенно невозможно. Точно так же и в России сталинистское государство возникло не только как результат все большего углубления пропасти, между массами и бюрократией и появления в связи с этим растущей необходимости в «особых отрядах вооруженных людей», но и как прямой ответ на нужды самих производительных сил, как необходимый элемент способа производства.

Один из халдейских царей говорил: «Я изучил тайны рек для блага людей… Я провел речную воду в пустыни; я наполнил ею иссохшие рвы… я оросил пустынные равнины; я дал им плодородие и изобилие. Я сделал из них обитель счастья». Плеханов, цитируя эти слова, замечает далее: «Тут верно, хотя хвастливо, изображается роль восточного государства в организации общественного процесса производства» (6).

Сталин также мог бы претендовать на то, что он создал различные отрасли промышленности, дал толчок развитию производительных сил России и т. д., хотя, разумеется, тирания халдейского царя была исторически необходимой и для своего времени прогрессивной, тогда как тирания Сталина исторически не оправдана и реакционна.

В нынешней России, так же как это было в древних обществах, двойственная функция государства, как защитника господствующего класса и как организатора общественного производства, ведет к полному слиянию экономики и политики.

Это слияние характерно как для капитализма на его высшей стадии, так и для рабочего государства. Но в то время как в рабочем государстве оно означает, что рабочие, господствующие политически, все более приближаются к такому положению, при котором «на место управления лицами становится управление вещами и руководство производственными процессами» 7, при капитализме на его высшей стадии оно означает, что к механическому действию экономических законов добавляется политическое принуждение, которому отводится, по существу, главная роль.

«Характерная черта капиталистического строя состоит в том, что при нем все элементы будущего общества представляются в такой форме, при которой они не приближаются к социализму, а все более от него отдаляются…» Так, например, «…если говорить об армии, то процесс развития приводит к всеобщей обязательной воинской повинности… то есть приближает к созданию народной милиции. Однако осуществляется это в форме современного милитаризма, который несет с собой господство военного государства над народом и доводит классовый характер государства до крайних пределов» (8).

Это слияние свидетельствует о том, что наше время настолько созрело для социализма, что капитализм вынужден впитывать в себя все больше и больше элементов социализма. Как говорил Энгельс, здесь мы имеем дело с вторжением социалистического общества в капитализм. Однако это обстоятельство не облегчает бремени эксплуатации и угнетения; напротив, оно в огромной степени усугубляет его. (В рабочем государстве рабочие свободны экономически потому, что они политически свободны. В рабочем государстве также происходит слияние экономики и политики, но с прямо противоположными результатами.)

Во всех случаях, когда имеет место слияние экономики и политики, было бы теоретически неверно проводить различие между политической и экономической революцией или между политической и экономической контрреволюцией. Буржуазия может существовать в качестве буржуазии, владеющей частной собственностью, при различных формах власти: в условиях феодальной монархии, конституционной монархии, буржуазной республики, при бонапартистском режиме, как, например, при Наполеоне I и Наполеоне III, при фашистской диктатуре и какое-то время даже в условиях рабочего государства (кулаки и нэпманы существовали до 1928 года). Во всех этих случаях между буржуазией и средствами производства существуют прямые отношения собственности. Во всех этих случаях государство не подчинено непосредственному контролю буржуазии, и все же буржуазия нигде не перестает быть господствующим классом. Там, где государство является распорядителем средств производства, налицо абсолютное слияние экономики и политики; политическая экспроприация означает также экономическую экспроприацию. Если бы упоминавшийся выше халдейский царь был политически экспроприирован, он неизбежно был бы экспроприирован также экономически. То же самое относится к сталинской бюрократии, а также mutatis mutandis и к рабочему государству. Поскольку рабочие — каждый в отдельности — не являются собственниками средств производства даже в рабочем государстве, а их коллективная собственность выражается в том, что они владеют государством, которое является распорядителем средств производства, постольку, будучи политически экспроприированы, они будут экспроприированы также экономически.