Лишение рабочего всяких узаконенных свобод

До первого пятилетнего плана рабочие могли свободно менять место работы по своему собственному усмотрению. Их право работать, где им нравится, действительно гарантировалось Кодексом законов о труде 1922 г.: «Перевод нанявшегося с одного предприятия в другое или перемещение из одной местности в другую, хотя бы и вместе с предприятием или учреждением, может последовать лишь с согласия рабочего или служащего» (47). Рабочие могли также беспрепятственно переселяться из одной части страны в другую. Даже еще в 1930 г. в Малой Советской Энциклопедии говорилось, что «… обычай внутренних паспортов, установленный автократией в качестве инструмента полицейского подавления трудящихся масс, был отменен Октябрьской революцией» (48).

Тем не менее с 1931 г. ни одному рабочему не разрешалось оставлять Ленинград без специального разрешения. С 27 декабря 1932 г. по всей России была введена система внутренних паспортов, гораздо более жесткая, чем царская, с целью воспрепятствовать кому бы то ни было менять местожительство без разрешения (49).

Уже 15 декабря 1930 г. всем промышленным предприятиям было запрещено нанимать тех, кто оставил свое прежнее место работы без разрешения (50). Статья 37 Кодекса законов о труде 1922 г., на которую сделана ссылка выше, была отменена 1 июля 1932 г. (51).

Трудовые книжки были введены для промышленных и транспортных рабочих 11 февраля 1931 г. (52) и 20 декабря 1938 г. для всех других рабочих (53). Эти книжки нужно предъявлять директору предприятия при поступлении на работу. Директора обязаны указывать в книжке причину увольнения рабочего. Ни один рабочий не может быть принят на новую работу до тех пор, пока он не предъявит своей трудовой книжки. К какой порочной практике приводила подобная система, показывает Виктор Серж, приводя следующие факты: «Паспорт визируется по месту работы. При каждой перемене места работы причина перехода вносится в паспорт. Я знаю факты, когда рабочим, уволенным за неявку в выходной день для участия в «добровольной» (и, естественно, не оплачиваемой) работе, в паспортах делалась отметка: «Уволен за срыв производственного плана» (54).

По закону от 15 ноября 1932 г. рабочий, отсутствовавший на работе в течение одного дня без уважительной причины, подлежит увольнению и — что является значительно более серьезной угрозой в русских условиях — подлежит выселению из квартиры, если он проживает в ведомственном доме (55), а это, как правило, обычно для промышленных рабочих, шахтеров и т. д.

4 декабря 1932 г. Совет Народных Комиссаров и Центральный Комитет партии издали другой указ, направленный против прогулов. На этот раз обеспечение продуктами питания и другими предметами первой необходимости было поставлено под контроль директоров заводов (56).

Указ от 28 декабря 1938 г. (57) был направлен против всех опаздывающих на работу, уходящих с работы раньше срока, растягивающих обеденный перерыв больше положенного или бездельничающих во время работы. Нарушители подлежали понижению в должности, а в том случае, если они совершили три нарушения в течение одного месяца или четыре в течение двух месяцев, — увольнению. Официально этот указ толковался таким образом, что взыскания, более мягкие, чем увольнение, должны налагаться только в том случае, если рабочий опоздал или отлучался с работы не более чем на двадцать минут, если же нарушение превышало двадцать минут в любом случае, то рабочий подлежал немедленному увольнению. Кроме потери жилплощади, если она была ведомственная, уволенному рабочему грозили и другие неприятности. Так, например, от непрерывного стажа работы на одном предприятии зависят не только пенсии по нетрудоспособности, старости, и иждивенческие, но также и размеры страховых пособий по болезни. Для того чтобы обеспечить выполнение этого нового указа, было обусловлено, что директора предприятий и начальники цехов, не налагающие этих взысканий, подлежат увольнению и судебному наказанию. Однако менее чем через два года стало ясно, что вследствие недостатка рабочей силы угроза увольнения не дает желаемых результатов, и наказания были пересмотрены (58). С 26 июня 1940 г. вместо увольнения рабочий, отсутствовавший на работе хотя бы в течение одного дня по неуважительной с точки зрения властей, причине, присуждался к принудительным работам без тюремного заключения сроком до шести месяцев по месту своей обычной работы и сокращению заработной платы на сумму до 25%. По этому пересмотренному закону ни один рабочий не может оставить работу; уйти с работы могут только те, кто физически непригоден к ней, либо принят в учебное заведение, либо получил специальное разрешение начальства.

После издания этого указа ряд рабочих был очень строго наказан за необоснованные попытки получить справку врач освобождающую их от работы. Так, например, «Известия» от 27 августа 1940 г. сообщали: «Тимонин И. В., 1915 г. рождения. 23 августа [обвиняемый] явился в больницу, добиваясь получения освобождения от работы, и, будучи недоволен тем, что термометр показал нормальную температуру, учинил в больнице дебош, выражался нецензурными словами. 23 августа осужден к 3 годам тюремного заключения с запрещением после отбытия наказания проживать в 9 городах Советского Союза».

Несколько месяцев спустя после опубликования этого закона некоторые женщины обратились в печать с предложением, чтобы действие закона было распространено на домашних работниц (59). Любопытным комментарием к внутреннему развитию СССР является тот факт, что газета «Известия» хотя и не согласилась с этим предложением, однако не выразила никакой удивления, что оно было сделано в период якобы «перехода от социализма к коммунизму»!

От закона против прогулов всего только один шаг до заявления, которое было сделано в органе отдела агитации и пропаганды Московского комитета партии: «Не соблюдает дисциплину и тот, кто не использует все 480 минут на производительный труд» (60). Можно быть уверенным, что за пределами России ни один рабочий в мире не соблюдает этой обязательной «социалистической» нормы!

19 октября 1940 г. был издан указ, позволяющий руководящим органам промышленности производить «…перевод инженеров, техников, мастеров, служащих и квалифицированных рабочих с одних предприятий и учреждении в другие» (61).

Дальнейшее жесткое урезывание свободы рабочего класс, было произведено указом от 26 декабря 1941 г. Этот указ устанавливал наказания в размере от 5 до 8 лет тюремного заключения для рабочих, без разрешения оставивших предприятия военной промышленности (Нарушители подлежали суду военного трибунала) (62).

Согласно другому указу, изданному 15 апреля 1943 г., для железнодорожных рабочих вводилась военная дисциплина по всей форме. Их можно было по приказу начальников, на совершенно законном основании, держать под арестом сроком до 20 дней без следствия и без предоставления возможности обратиться к суду (63). Подобная же система была распространена на работников морского и речного флота (64), служащих почты, телеграфа и радио, работников электростанций и др.

Нарушения, как, например, самовольный уход с работы, с этого времени наказывались весьма сурово (65). Ясно, что эти положения военного времени продолжали оставаться в силе и после войны.

Вскоре после того как восторжествовала сталинская бюрократия, в конце двадцатых годов, забастовки были запрещены и забастовщикам угрожал смертный приговор. Со времени отмены смертной казни высшей мерой наказания стало присуждение к двадцати годам принудительных работ. Ясно, конечно, что о забастовках прямо не говорилось; следующая статья закона, принятая 6 июня 1927 г., является единственной в Собрании узаконений, которая может быть истолкована судом как имеющая отношение к забастовкам: «Контрреволюционный саботаж, т. е. сознательное неисполнение кем-либо определенных обязанностей или умышленное небрежное их исполнение со специальной целью ослабления власти правительства и деятельности государственного аппарата, влечет за собой — лишение свободы на срок не ниже одного года, с конфискацией всего или части имущества, с повышением, при особо отягчающих обстоятельствах, вплоть до высшей меры социальной защиты — расстрела, с конфискацией имущества» (66).

Значение сталинского трудового законодательства достаточно хорошо определяется следующими словами: «… по сравнению с законодательством периода новой экономической политики, когда допускалось существование частных предприятий, правовое положение трудящихся изменилось к худшему. Все каналы, через которые трудящиеся могут защищать свои интересы в капиталистическом мире — законодательство, суды, административные органы и профессиональные союзы, — являются в Советском Союзе агентурой основного нанимателя промышленных рабочих — правительства. Другой чертой современного советского трудового права являются многочисленные уголовные наказания. Трудовое право в значительной степени является уголовным правом» (67).

Женский труд

Положение рабочих в целом, конечно, тяжелое; положение женщин-работниц — просто ужасное.

Кодекс законов о труде 1922 г. запрещал использование женщин (и подростков) «в особо тяжелых и вредных для здоровья производствах и подземных работах»(68.)Приказ, изданный Народным Комиссариатом труда и Высшим Советом Народного Хозяйства 14 ноября 1923 г., запрещал использование женщин на работе, состоящей исключительно из переноски и передвижения грузов, превышающих весом 10 русских фунтов (4,1 кг). Переноска грузов весом до 40 фунтов (16,4 кг) допускалась только в том случае, если она была непосредственно связана с обычной работой женщины и если она занимала не более одной трети ее рабочего дня (69). В настоящее время ни одного из этих ограничений не существует. Так, например, женщины заняты в горнодобывающей промышленности, часто на наиболее тяжелых работах в шахтах, и советские власти описывают это как огромное достижение. То же самое относится к работе женщин по переноске тяжелых грузов на строительстве, к работе их в качестве портовых грузчиков, на железнодорожных строительных работах и т. д.

В 1932 г. Научный совет Народного Комиссариата труда поручил четырем институтам, занимающимся исследованиями профессиональных заболеваний в различных угольных районах, изучить, как влияет на женщин работа под землей. Институт в Кавказском угольном районе произвел клиническое исследование 592 женщин — работниц угольной промышленности, из которых 148 были заняты на надземных работах и 444 — на подземных работах, и пришел к заключению, что подземная работа не более вредна для беременных женщин, чем надземная. «Все участвовавшие в разработке вопроса институты пришли к единодушному выводу, что в каменноугольной промышленности возможно значительное расширение применения женского труда, в том числе и на ряде подземных работ, без какого-либо «вреда для женского организма» (70). Женщины в горнодобывающей промышленности выполняют все виды работ, включая отгрузку и врубовые работы, что подтверждает русская печать. В одном из органов печати сообщалось: «Впервые в Донецком бассейне была организована бригада женщин-отгрузчиц. В настоящее время 10 женщин из бригады Бабичевой ежедневно грузят от четырнадцати до пятнадцати тонн угля каждая. У этой бригады уже есть свой машинист врубовой машины — Полина Танцюра» (71).

Другой авторитетный автор сказал в 1937 г. следующее: «Крупнейший интерес представляет тот факт, что советская женщина завоевала и продолжает завоевывать те отрасли промышленности, которые ей недоступны в условиях капитализма и которые в капиталистических странах объявляются специфически мужскими, доступ в которые женщине закрыт «природой». Так, например, в горной промышленности капиталистического мира женщина занимает самое ничтожное место. В процентах к общему числу рабочих и служащих это место определяется для Франции (1931) — 2,7; для Италии (1931) — 1,8; для Германии (1932) — 1,0; США (1930) — 0,6 и для Великобритании — 0,6. В СССР женщины составляют 27,9% всего числа лиц, работающих в горной промышленности. Сходную картину мы имеем в области строительства. В названных странах для этой отрасли процент женщин колеблется между 0,5 (Италия) и 2,9 (Германия). В СССР он составляет 1,7. В области металлургии процент колеблется от 3,0% (США) до 5,4% (Великобритания). В металлургической промышленности СССР женщины составляют 24,6% всех работающих» (72). Сталинский автор не упомянул, что, кроме СССР, есть еще две страны, где много женщин занято в горнодобывающей промышленности, — Индия и Япония (73), обе славятся ужасным положением рабочих.

Следующая запись, очевидца о тяжелых условиях женского труда на строительстве железных дорог была сделана Шарлоттой Холдейн, которая в то время была очень расположена к режиму Сталина:

«В Архангельске необходимо было проложить узкоколейную железнодорожную линию длиной приблизительно пять миль вдоль доков… Я видела; что эта работа выполнялась исключительно женщинами. Весь путь со стрелками был проложен за сорок восемь часов. Работы велись днем и ночью: при дневном свете и электрическом освещении. Почти все время, шел снег и стоял мороз, но это нисколько не отражалось на работе. Все контролеры грузов были также женщины. Они работали посменно: двадцать четыре часа работы, двадцать четыре часа отдыха. Во время работы у них иногда бывал короткий отдых - на час или два, когда они уходили в деревянный барак на пристани, ели пустые щи и черный хлеб, пили некое подобие чая, кое-как примостившись дремали, не раздеваясь, и снова возвращались к работе» (74).

Хиндус, другой из доброжелателей Сталина, писал: «Одной из замечательных сторон русской жизни является использование женщины на поденных работах. Они работают с кайлом и лопатой, переносят тяжелые грузы, возят тачки. Когда Москва строила метро, женщины работали под землей бок о бок с мужчинами. В любом городе увидишь женщин, производящих кладку кирпичей, возводящих стропила, выполняющих и другие тяжелые строительные работы. В ночных сменах их работает столько же на таких работах, сколько и в дневных» (75).

Рядом с такими сообщениями какой иронией звучит заявление Стаханова: «Для советских людей труд стал радостью» (76).

Принудительный труд

В России принудительный труд существует в разных формах и используется в различной степени. Так, например, председатели колхозов заключают договоры с заводами, шахтами или транспортными организациями, согласно которым колхозы обязуются выделить определенное число рабочих. Такие виды принудительного труда не будут, однако, рассматриваться в данном разделе. Мы рассмотрим только принудительный труд в его наиболее ярко выраженной форме — в трудовых лагерях, где рабочая сила не продается и не покупается как товар, так как сам работающий лишен свободы.

До первого пятилетнего плана труд заключенных применялся в слишком малых масштабах, для того чтобы иметь реальное значение в русской экономике. В 1928 г. в лагерях было всего 30 тыс. заключенных, и власти были против того, чтобы их принуждали к работе. В 1927 г. одно ответственное должностное лицо, ведавшее тюремной администрацией, писало: «Эксплуатация труда заключенных, система выжимания из них «золотого пота», организация вместо тюрьмы производства, которое, хотя и выгодно с коммерческой точки зрения, не имеет никакого исправительного значения, — все это совершенно недопустимо в советских местах тюремного заключения» (77). В это время стоимость всей продукции, произведенной заключенными, составляла только незначительный процент от стоимости их содержания.

С введением пятилетнего плана положение, однако, коренным образом изменилось. «Киселев-Громов, бывший сотрудник ГПУ из северных трудовых лагерей, заявляет, что в 1928 г. в этих лагерях содержалось всего 30 тыс. человек… Общее количество заключенных во всей системе лагерей в 1930 г. он определяет в 662 257 человек» (78). На основе данных, которые можно было получить, Даллин делает вывод, что к 1931 г. в трудовых лагерях содержалось около 2 млн. человек, к 1933 — 1935 гг. — около 5 млн. и к 1942 г. — от 8 до 15 млн. (79). Бывший некогда лидером Югославской коммунистической партии Антон Цилига, который многие годы находился в русских концентрационных лагерях, считал, что число заключенных в период чисток тридцатых годов достигало приблизительно 10 млн. человек (80).

Насколько распространен труд заключенных в СССР, можно судить не только по публикуемым в русской печати сообщениям о тяжелых наказаниях за самые незначительные преступления, как, например, кражу хлеба, но и косвенно — по числу избирателей. Каждый, начиная с восемнадцатилетнего возраста, имеет право участвовать в выборах, за исключением лиц, находящихся в исправительно-трудовых лагерях. Согласно переписи 1939 г., 58,4% населения к этому времени достигло восемнадцати и более лет. Можно почти с уверенностью сказать, что и 1946 г. этот процент увеличился. Во-первых, в новых, присоединенных к СССР областях, как, например, Литва и Латвия, был меньший процент детей, чем на территории СССР в 1939 г.; во-вторых, война не только вызвала большее увеличение смертности детей, чем взрослых, но вызвала также резкое снижение рождаемости. Однако если даже допустить, что процент лиц в возрасте восемнадцати и более лет в 1946 г. был приблизительно тот же, что и в 1939 г., то для населения в 193 млн. эта возрастная группа все же должна была насчитывать 112,7 млн. человек. Однако из них только 101,7 млн. имели право участвовать в выборах. Пользуясь этим методом вычисления, можно принять, что, по крайней мере 11 млн. человек должны были находиться в исправительно-трудовых лагерях.

Есть и другие указания на массовый характер исправительно-трудовых лагерей. Так, например, во время второй мировой войны Автономная Республика немцев Поволжья была ликвидирована за якобы недостаточную лояльность к существующему режиму, и ее население было выслано, по всей вероятности, в трудовые лагери. В районах СССР, ранее оккупированных немцами, ряд республик был ликвидирован. Об этой ликвидации не было даже упомянуто в печати. И только когда «Правда» 17 октября 1945 г. опубликовала список избирательных округов для предстоящих всеобщих выборов, обнаружилось, что некоторые республики исчезли неизвестно с каких пор. Это были автономные республики Крымских татар, Калмыцкая и Чечено-Ингушская, а также автономная Карачаевская область (81). Кабардино-Балкарская Автономная республика после изгнания балкар стала Кабардинской республикой (82). Население этих районов составляло более 2 млн. Никаких официальных сообщений о их местонахождении не имеется. По всей вероятности, они были высланы в трудовые лагери.

Самое ясное указание из опубликованных в советских официальных источниках на размеры труда заключенных в России можно найти в «Государственном плане развития народного хозяйства СССР на 1941 г.» (83). Согласно этому источнику, стоимость валовой продукции всех предприятий, находящихся в ведении НКВД, в 1941 г. должна была составить 1969 млн. рублей в ценах 1926 — 1927 гг. Какой рост по сравнению с 1925 г., когда стоимость всей продукции всех заключенных составляла 3,8 млн. рублей (84), — увеличение более чем в 500 раз! Если производительность одного заключенного в 1941 г. была та же, что и в 1925 г., то заключенных должно было быть 15 млн. Возможно, что в 1941 г. производительность труда в лагерях была значительно выше, чем в 1925 г., возможно также, что оценка продукции предприятий НКВД в «твердых ценах 1925—1927 гг.» была несколько преувеличена. Однако даже после внесения необходимых поправок получается, что в трудовых лагерях находились миллионы людей.

Невозможность точно установить, сколько заключенных находится в лагерях, вытекает из полного отсутствия официальных статистических данных. До начала тридцатых годов публиковалось значительное количество статистических данных относительно судебных процессов, тюрем и заключенных, но с тех пор опубликование таких материалов совершенно прекратилось. Показательно, что в книге А. А. Герцензона «Судебная статистика» (Москва, 1948) приводятся конкретные цифры для Соединенных Штатов, Англии, Германии, Канады, Индии, Бельгии, Данин, Финляндии, Италии, Греции, Голландии, Австрии, Швеции, Швейцарии и Норвегии, но для СССР указываются только: годы I, II и т. д. — без упоминания, о каких именно годах идет речь, и районы I, II и т. д. — без упоминания, где они находятся. В книге просто говорится, что в этих районах население составляет 4,7 млн. Так как эта цифра составляет слишком малый процент от всего населения СССР, то она не может служить показателем ни абсолютных цифр, ни даже общих тенденций.

В высшей степени характерно, что в опубликованных результатах переписи 1939 г. нет данных о размещении населения по районам. Эти сведения, обычно включаемые в таблицы переписи, дали бы возможность определить число людей, находящихся в трудовых лагерях, со значительной точностью, так как об определенных районах достоверно известно, что там почти нет свободного населения.

Ярким доказательством наличия в трудовых лагерях России детей, матерей, беременных женщин, стариков и старух явился Указ об амнистии от 27 марта. 1953 г. По указу из тюрем и трудовых лагерей были освобождены «женщины, имеющие детей в возрасте до 10 лет, …мужчины старше 55 и женщины старше 50 лет, а также осужденные, страдающие тяжелым неизлечимым недугом» (85).

Труд заключенных, как правило, очень непроизводителен. Русское правительство прибегает к нему в таких огромных масштабах просто потому, что у него относительно гораздо меньше капитала, чем людской силы, по сравнению с передовыми странами Западной Европы и Соединёнными Штатами. В то же время, как это ни парадоксально, использование этого труда помогает преодолеть узкие места, вызываемые недостатком рабочей силы в некоторых районах и отраслях промышленности. Во все периоды истории, когда рабочей силы не хватало, государство законодательным путем ограничивало свободу рабочих, как это было в Западной Европе в XIV и в начале XV вв. и снова в XVII в. Заключенные в лагерях Сталина являются грубым подобием «армии безработных», обычной для капитализма, то есть они служат для того, чтобы «ставить на место» остальных рабочих.

Кроме того, следует помнить, что в СССР есть много неприятных работ (на Дальнем Севере, например), к которым свободных или даже полусвободных рабочих можно склонить, только используя весьма веские побудительные мотивы. Несмотря на свою чрезвычайно низкую производительность, труд заключенных является в таких случаях самым дешевым, если не единственно возможным. Это иллюстрируется следующим отрывком из газеты «Известия». Описывая работы на новой железнодорожной линии, строящейся в Сибири силами заключенных, газета указывает: «До сих пор принято было считать, что строительный сезон не превышает ста дней в году. Зимой очень холодно, 50° ниже нуля. Но строители доказали, что даже при таких условиях работы можно производить в течение круглого года» (86).

В заключение не придумаешь лучше, как привести слова Вышинского: «Не взыскания и не угроза уголовных наказаний решают у нас вопросы трудовой дисциплины, как это имеет место в капиталистических странах, а трудовой энтузиазм, социалистическая сознательность и высокое чувство государственного долга перед родиной и советским народом» (87).