Проблема истины в современной философии: неопозитивизм, критический реционализм, феноменология, герменевтика, диалектическая концепция истины.

Уже перечень концепций – а он не полный – свидетельствует о значимости, остроте и напряженности проблемы. Дело в том, что ХХ век существенно изменил представления об истине и путях достижения ее. Если в XIX веке мало кто сомневался в объективных основаниях истины, и поэтому стремились различать истину и субъективные мнения, то теперь начинает преобладать прагматический, в заметной степени субъективный, подход к истине. Прагматизм (от греч. «прагма» - действие), усилиями американских философов У. Джемса (1842-1910) и Д.Дьюи (1859-1952) получивший большую популярность и влияние, предложил считать истиной то, что наиболее полезно и приносит успех. Такой взгляд был бы неприемлем для XIX века, когда полная (т.е. абсолютная) истина о мире считалась вполне достижимой. Гегель поторопился и неверно представил ее, но для науки она по ее силам и есть дело близкого будущего. И действительно, к концу века казалось, что еще немного и будет создана исчерпывающая научная картина мира. Но хорошо известно, что случилось на рубеже веков. Началась революция в физике, в ходе которой появляются все новые революционные сдвиги, революционные изменения охватывали одну науку за другой, развернулся лавинообразный процесс умножения научных знаний, которому мировые войны придавали зловещую направленность. Образовался океан научных знаний, и чтобы не утонуть в них, часто и непонятных по смыслу своему, приходится выбирать среди них наиболее полезные и ведущие к успеху. Мало того, сама наука теперь стремится найти технологические применения себе, открывая тем самым для общества и людей новые возможности, создавая новые потребности и интересы. Как видим, для прагматического подхода оснований появилось более чем достаточно. Не ждать надо, когда в обществе сможет появиться потребность производить что-то нужное людям, а чиновник заметит ее. Необходимо культивировать науку по-настоящему, не жалея ни сил, ни средств, - только так можно было в советские времена не проиграть соперничества на ниве «современной научно-технической революции». И только так можно решать эту проблему сейчас.

Нас во всей этой проблематике интересует то, что имело непосредственной значение для философии. Акцентировано субъективный и относительный характер истины в науке ХХ века был зафиксирован прагматизмом и философски осмысливался двумя «волнами» неопозитивизма (нового позитивизма). Первой «волной» был сенсуалистический позитивизм – махизм или эмпириокритицизм Э. Маха (1838-1916) и Р. Авенариуса (1843-1896). В чувственном опыте как основе познания в зависимости от того, с какой стороны на него смотреть, есть субъективное и объективное. Надо следовать принципу «экономии мышления»: свести опыт к его «элементам», простейшим составным частицам, где субъективное и объективное сливаются воедино, и выбрать самую простую комбинацию (комплекс) их. Истинно то, что просто, - так в современном прочтении прозвучал принцип, сформулированный в средние века Уильямом Оккамом (1285-1349). Знаменитая «бритва Оккама» или «принцип бережливости» гласил: «Сущности не должны быть умножаемы сверх необходимости» (или другая его формулировка: «бесполезно делать посредством многого то, что может быть сделано посредством меньшего»). Доказательств должно быть ровно столько, сколько необходимо, и не больше. Кто слишком много доказывает, тот ничего не докажет. Очень полезный для юристов совет, не правда ли.

Второй волной неопозитивизма был логический позитивизм с многочисленными его разновидностями. Волна эта была масштаба цунами, ибо с 20-х годов она на несколько десятилетий захлестнула западную философию. Другое название, полученное им в США – логический эмпиризм, т.е. позитивистская ориентация на опыт у него все та же, что и в сенсуалистическом позитивизме, только логическая обработка данных опыта значительно более основательная.

Главная идея такова: поскольку все научные истины относительны, т.е. обязательно будут уточнены, дополнены и, в конце концов, заменены другими относительными истинами, постольку вернее говорить в науке не об истине как таковой, а об истинности положений науки, т.е. о своеобразном поле, в границах которого допускаются разнообразные и даже противоположные заключения науки, лишь бы они опирались на факты. Научным фактом признается только то явление, которое надежно фиксируется и запротоколировано, т.е. находит выражение в языке науки.

Надо было определить границы поля истинности положений науки, что и было сделано Венским кружком, объединением австрийских философов и ученых (М. Шлик, Р. Карнап и др.) в 20-х годах. Большое влияние на них оказал Витгенштейн с его идеей о том, что самые объективные и достоверные результаты дает обработка научных данных с помощью математической логики. Границы поля истинности были определены принципом верификации (лат. verificare – доказывать истину). Согласно ему истинными могут быть признаны положения науки, если они соответствуют данным чувственного опыта, - непосредственно или с помощью логического сведения положения науки к утверждениям, допускающим чувственную проверку.

В манифесте Венского кружка «Научное миропонимание» (1929) места для философии не оказалось, так как ее положения были расценены как ненаучные и большей частью бессмысленные. Дело в том, что положения философии, претендующие на всеобщность, не могут быть верифицированы, подтверждены чувственным опытом, даже с помощью логических опосредствований. Научное мировоззрение может дать только наука в меру действительного, истинного познания ею реального мира. Какого – то особого мировоззрения «научной философии» с ее «всеобщими законами», стоящего над мировоззрением, которое вырабатывается современной наукой, нет и быть не может. Действительно философское мировоззрение носит, мы помним, интегративный характер, синтезируя ценности всех видов мировоззрения в осмыслении фундаментальной мировоззренческой проблемы бытия (понимаемом, конечно, философски, не сводимом к факту существования).

Адепты «единственно научной» марксистско-ленинской философии до сих пор упорствуют, хотя тот же Ф. Энгельс в 1886 году в «Людвиге Фейербахе…» писал о том, что уже тогда можно было с помощью фактов самого эмпирического естествознания дать общую картину природы как связного целого, и поэтому натурфилософии пришел конец, а «за философией, изгнанной из природы и из истории остается царство чистой мысли: учение о законах самого процесса мышления, логика и диалектика» (К. Маркс, Ф. Энгельс. Собрание соч. Изд-е 2-ое. т.21. с.304, 316).

Критикуя неоправданные мировоззренческие претензии философии, логические позитивисты, в свою очередь, перегибали палку в другую сторону, лишая философию права на самостоятельное существование и роль. По их мнению, философия способна лишь обслуживать потребности научного познания, заниматься проблемами языка науки, разработкой искусственных языков и т.п.

Вступился за философию, оказав ей при этом медвежью услугу, критический рационализм К. Поппера (1902-1994), английского философа. В противовес верификации он выдвинул принцип фальсификации, по которому теория научна лишь в том случае, если в принципе можно указать события, факты, которые могли бы ее опровергнуть. С его точки зрения, истина – это ложный идеал, можно говорить только о правдоподобности положении науки, которая движется от одной опровергаемой гипотезы к другой, от одного заблуждения к другому. Не опровергаются лишь крайне поверхностные общие представления без конкретного научного обоснования и содержания. К числу таких неопровержимых и не научных поэтому представлений Поппер относил законы диалектики, теорию развития и принцип историзма, а примером ненаучного знания считал марксизм. Конечно, есть своя логика и у заблуждений – в относительном знании они неизбежны, но рассматривать познание под таким только углом зрения – значит лишать его смысла.

Что же касается законов диалектики, то гегелевское объяснение их деятельностью Абсолютной идеи мало кого удовлетворит, а другого объяснения пока нет, кроме апелляции к фактам, говорящим о переходах количества в качество, противоречиях и возвратах к прошлому, но объяснения, почему так все необходимо происходит, - до сих пор, действительно, нет. Видимо, поэтому и возникают сомнения относительно диалектики и ее законов. Я решительно не разделяю этих сомнений и по секрету могу сказать, что путь для вразумительного исследования законов диалектики, конечно, есть. Он проходит через рациональный смысл учения Гегеля, ряд фундаментальных положений К. Маркса и ценностей русской философской культуры, особенно через диалектическую концепцию П.А. Флоренского, - но это особый и очень большой разговор. Упоминаю об этом в нашем курсе, чтобы мои читатели знали, что и философии есть белые пятна, и очень значимые.

Достойную борьбу с позитивизмом во всех его разновидностях вела феноменология («учение о явлении») – влиятельное направление, основоположником которого был Эдмунд Гуссерль (1859-1938), профессор философии в ряде германских университетов. Среди тех, кто считал его своим учителем, были М. Шелер, Г. Гадамер, Р. Карнаи, М. Хайдеггер, Г. Маркузе, Э. Кассирер, Х. Ортега – и - Гассет и другие карифеи европейской философской мысли.

Позитивизм, строго говоря, вовсе не философия, считал Гуссерль, он обезглавливает философию, уподобляя ее эмпирической естественной науке, способной только собирать и классифицировать факты. Философия в прежнем благородном смысле как любовь к мудрости становится просто ненужной, лишней. Позитивистская программа открывает науку от судьбоносных для человечества вопросов о смысле и назначении человеческого бытия и естественные науки, процветающие на ниве практических применений, усугубляют кризис человеческого духа, - здесь торжествует бездуховность.

Между тем философия сама по себе и без всяких естественнонаучных костылей есть действительная и строгая наука, универсальная и живая. Именно такой она возникла в европейской культуре: древнегреческая философия был универсальной – она выражала идею единства теоретической системы как основы всей человеческой жизни.

Однако, в философии Нового времени развернулся противоречивый процесс. С одной стороны, породив естественные науки и достигнув здесь больших успехов, целостное теоретическое мышление в философии распалось на отчужденные друг от друга философские системы, тем самым был дискредитирован идеал универсальной философии, и потому, по сути, всякой философии. И в то же время, с другой стороны, началась борьба за философию, за разум, за «истину бытия человека» - возникло стремление нововременных философов восстановить философское знание. Первопроходцами на этом пути были Р. Декарт и И. Кант. В ХХ веке борьба достигла апогея, от ее исхода зависит судьба европейской культуры.

Не будем комментировать эти положения Э. Гуссерля, потому что, согласитесь, их основной смысл близок идеям нашего курса, и поэтому понятен нам без пояснений. Однако необходимо уточнить, почему с позиций Гуссерля его феноменология – образец философской науки, универсальной и живой, что есть истина в его понимании.

Истина, а, следовательно, и наука прежде всего должны быть строго объективны, чего эмпирический опыт гарантировать не может. Ведь любой факт опыта допускает различные интерпретации, далее – факты могут противоречить друг другу, наконец, при желании всегда можно найти и собрать нужные факты. Отсюда понятно отношение Гегеля к фактам и отрицание принципа верификации Гуссерлем. Настоящую объективность можно найти только в самом мышлении – здесь Гуссерль солидарен с Гегелем, и их первый аргумент в пользу такого утверждения – законы логики, формальной и диалектической. Однако строго логичной может быть и ложная мысль. Тогда что же решающим образом отличает истину от заблуждения? Правильное, адекватное отражение реальности? А если реальность насквозь лжива? Разве зло не существует реально? – К сожалению, существует и может быть вопреки Гегелю, действительным, необходимым, но, конечно, не разумным.

По убеждению Гуссерля, понять природу истины может только философия универсальная, т.е. всесторонняя, охватывающая все стороны действительности в их единстве. При таком подходе философии становится доступным не просто существование, но бытие мира и человека. У этого бытия есть 2 стороны, материальная и духовная. Вопрос «что первично – что вторично?» Гуссерля не занимает, ибо он хорошо знает, что в реальной действительности эти стороны сосуществуют, взаимопроникают друг в друга, взаимодействуют и в этом взаимодействии то одна, то другая сторона оказывается «первичной». Ну, а «вообще», в бесконечной длительности мира каково их соотношение? Гуссерль отказывается искать ответ, резонно полагая, что эта «проблема» точь в точь по сути повторяет вопрос: что раньше возникло, яйцо или курица? – как известно, прямо ответить на этот вопрос невозможно, прямого ответа просто нет.

Итак, материальная и духовная стороны бытия сосуществуют. Тогда в чем предназначение духовной стороны, когда она выражена человеческим сознанием? Чтобы отражать мир? Но в мире все так или иначе отражает, что известно со времен Г. Лейница (1646-1716). Специфика человеческого сознания, его предназначение, считал Гуссерль, - быть в сущности своей феноменом, явлением объективного смысла бытия мира и человека. Феноменология есть наука, которая обнаруживает в человеческом сознании истину, т.е. объективный смысл бытия. И чтобы суть учения Гуссерля была представлена целиком, добавим заключительный штрих: высшей своей целью Гуссерль считал найти посредством строгой философской науки путь к Богу и праведной жизни. Следует, таким образом, учесть, что бытие мира, целостную картину которого дает универсальная философия, сотворено Богом.

Атеистически настроенных читателей прошу не торопиться с разочарованиями и обязательно дочитать этот раздел, чтобы узнать, какие познавательные возможности скрываются в символе Бога, о нем поведал нам русский мыслитель П.А. Флоренский (1882-1937) – это чрезвычайно важно для вашего освоения философии.

Свою феноменологию Гуссерль называл живой философией, потому что бытие человека она рассматривает вырастающим из его «жизненного мира», из действительности, в которой изначально живет человек и которая является его неотъемлемой реальностью. Именно в «жизненном мире» коренятся вопросы о смысле бытия и назначении человека. Однако, естественные науки трактуют как «мир реальный» мир физический, телесный, и из него пытаются «объяснить» человека, но ведь реальность духовных компонентов жизни остается очевидностью для всякого нормального человека, и сознание наше естественно направлено к целостности теоретической картины жизни. Дальше в нашем тексте должно бы последовать описание «технологии», разработанной Гуссерлем для обнаружения в глубинах сознания проявлений смысла бытия, но, к сожалению, заняться этим в рамках нашего курса нет возможности, и поэтому мы рекомендуем читателям соответствующий раздел в капитальном труде А.Ф. Зотова «Современная западная философия» (М. Высшая школа. 2001).

Ханс-Георг Гадамер (1900-2002), ученик Гуссерля и Хайдеггера, стал основоположником современной герменевтики. Исторически она возникла еще в античности, процветала в средневековье как толкования текстов Библии и стала светской дисциплиной в Новое время благодаря потребностям научного и художественного творчества, общения культур. Название свое она получила по имени бога Гермеса, среди многих функций которого было посредничество между богами и людьми – он передавал и делал понятными и волю богов, и просьбы людей. Гадамер определил герменевтику как всеобщее учение о понимании и толковании текстов. Понимание есть знание смысла, и значение герменевтики в ХХ веке стремительно нарастало, ибо стало понятно, какой ценой обходится человечеству непонимание смысла происходящего в обществе, природе, науке, технике, в самом человеке.

Гадамер объединил выработанные его предшественниками, Ф. Шлейермахером (1768-1834) и В. Дильтеем (1833-1911), два основных подхода к выработке понимания: «внешний» - через социально-исторические условия и культуру, в которых появилось исследуемое явление, и «внутренний» - индивидуально-психологический, экзистенциальный подход к личности творца. Понимание было представлено как нескончаемый процесс все более полного освоения смысла.

Началом процесса всегда служит некое предварительное понимание («предпонимание»), которое составляет исследователь. Важно, чтобы оно было живым, включающим все, что пока известно, в том числе и предрассудки (свои также). Интересно, что Декарт объяснял предрассудки влиянием авторитетов и поспешностью разума (в XVIII веке добавили еще пристрастность суждений). К предрассудкам надо относиться внимательно, они о многом говорят пониманию, и отметать следует только явно абсурдные среди них.

Прошлое должно ожить, и тогда начнется диалог с ним – важнейшее условие понимания. Понимая лучше историю, мы начинаем лучше понимать и свою жизнь, современность, ведь история подсказывает, советует нам. Гадамер вслед за Хайдеггером придавал языку решающее значение для понимания человеческого бытия. Язык, считал он, есть игра, которая подобно шахматам заставляет людей определенным образом думать, действовать и общаться, но только игра не искусственная, а естественная, жизненная. Отсюда так называемый «герменевтический круг» в качестве правила этой игры: это движение мысли от целого к частям и от частей к целому, затем снова к частям и так далее. Но, строго говоря, это движение не по кругу, а по спирали: углубляется понимание целого и на этой основе уточняются его части, но основе уточнения частей – новый шаг вглубь целого и т.д.

Исследователь – интерпретатор ведет себя в этом процессе самым активным образом: он выдвигает то одну, то другую гипотезу смысла («наброски смысла»), затем проверяет, уточняет их и выдвигает новую гипотезу – наброски и т.д. Таковы основные моменты процесса понимания по Гадамеру – их интересно и полезно знать всем. Но есть у Гадамера также идеи, которые он адресует юристам, ведь юридическая герменевтика – дело необходимое и постоянное в деятельности юриста. Мало того, юридическая герменевтика имеет показательное значение, служит образцом для историка, филолога – для всех, кто стремятся к пониманию. Она напоминает наукам о духе об их подлинном образе действий. Мы находим здесь искомую модель отношений между прошлым и настоящим.

Для юриста задача истолкования есть задача конкретизации закона в том или ином случае, т.е. задача аппликации (лат. – прикладывание) закона. Решается эта задача судьей и его решение выражается в приговоре. Самое главное, трудное и ответственное состоит здесь в том, что происходит продуктивное расширение закона. Правопорядок при этом сохраняется, если решение судьи основано не на произволе, а на справедливом рассмотрении целого. В правовом государстве осуществляется гарантия законности, т.е. по идее каждый знает, на что он может рассчитывать, а юрисконсульт или адвокат могут правильно предсказать правовое решение на основе действующих законов.

Для справедливого рассмотрения целого судье необходимо хорошо знать законы и правовые прецеденты. Но юридическая герменевтика – дело творческое, так как аппликация не сводится к простому приложению общего правила в данном конкретном случае. Здесь необходимы мудрая работа мысли и определенные нравственные качества судьи. Чтобы прояснить теоретическую суть проблемы, Гадамер обращается к урокам полемики между Аристотелем и Платоном.

Платон вслед за своим учителем Сократом полагал, что добродетель есть знание, позволяющее различать добро и зло. В идеальном государстве такое знание дают его законы – естественные и вечные, выражающие идеальную природу вещей и людей. Подчиняйся им и будешь добродетельным, значит – счастливым.

Трижды пытался Платон осуществить свой проект и пришел к выводу, что людей необходимо принуждать к счастью жестокими законами и карающей силой государства.

Аристотель понимал необходимость знания, но считал, что столь же необходимы для добродетели правильное воспитание и хорошие привычки. Правильное воспитание не сводится к усвоению готовых внешних правил благопристойности. Главное для него – пробудить в душе воспитанника стремление самому находить решение нравственных проблем, только тогда в его душе будет формироваться и крепнуть устои нравственной жизни. Проект Платона был обречен на неудачу, потому что «вечные» и «естественные» законы его государства не апплицируются к конкретным ситуациям и особенностям живых людей, более того – грозят раздавить их. Всеобщее одинаковое, «законное» счастье для всех людей – абсурд, ибо каждый человек есть индивидуальная сущность и счастье у каждого свое. Государство должно поддерживать необходимые условия для счастья людей – безопасность, общественный порядок, пресечение преступлений и т.п. Судья обязан быть рассудительным и совестливым, снисходительным и добрым, словом – справедливым.

Важным подспорьем правосудия Аристотель считал идею естественного права. Однако ее нельзя использовать догматически, как это сделал Платон, наделив законы «идеального государства» достоинством и нерушимостью естественного права. Идея естественного права обладает, по Аристотелю, лишь критической функцией: она незаменима перед лицом неизбежного несовершенства всех действующих законов и особенно актуальной она становится там, где речь идет о «соображениях добра», которые действительно помогают найти верное правовое решение проблемы.

Вот так, в качестве критерия справедливости и добра, должна использоваться идея естественного права. Кстати, Н.П. Боголепов на авторитет Аристотеля не ссылался, а мог бы, поскольку его концепция естественного права близка к Аристотелевской. Но не в том суть. Важно не покидать поле культуры, а традиции ее обязательно найдут и поддержат тебя.

И, наконец, диалектическая концепция истины. Ее предложил Гегель, затем она была подхвачена К. Марксом и русской философской культурой, используется в марксизме (В.И. Ленин «Материализм и эмпириокритицизм».1909), имеет много сторонников в наши дни.

Истина по содержанию своему объективна, а по форме – субъективна. Объективная истина – это содержание знаний человека, которое не зависит ни от человека, ни от всего человечества (например, что земля вращается вокруг солнца). Объективная истина зависит только от объективной реальности, верным воспроизведением которой в сознании человека она является. Вместе с тем каждый человек по-своему воспринимает, осваивает, понимает и переживает объективную истину в своей субъективной форме, в форме мнений. Сколько людей, столько мнений, а объективная истина одна.

В зависимости от того, как представлена объективная истина в суждениях людей, различают абсолютную и относительную истины. Абсолютная истина – это полное, исчерпывающее знание о мире в целом или о любом фрагменте его. Относительная истина, соответственно, - неполное, неточное знание, зависящее от каких-либо условий. Поскольку абсолютное и относительное делают картину знаний противоречивой, возникает соблазн сделать ее более определенной или хотя бы однообразной, сводя все знание к абсолютному или к относительному. Так издавна появились две крайности – догматизм (знания только абсолютны) и релятивизм (знания только относительны). Например, к догматизму пришел, несмотря на все свои диалектические заслуги, Гегель, когда она объявил, что в его системе познание мира завершено и познавать, в сущности, больше нечего, абсолютная истина о мире в целом достигнута. А яркий пример релятивизма демонстрировали взгляды софистов (у каждого человека своя истина, общей истины у людей нет и быть не может).

Несостоятельность и неприемлемость обеих этих крайностей во взглядах на истину состоит в том, что они лишают истину ее необходимых черт: релятивизм перечеркивает объективное содержание истины, объективную истину, а догматизм уничтожает человеческий, субъективный характер, субъективную форму обожествляет. Философию и науку интересует действительная истина, человеком добытая и людьми используемая. Таким образом, поскольку упрощение картины знаний не проходит, необходимо признать ее противоречивость, как непреложный факт, и выяснять, как разрешается это противоречие, каково соотношение между относительной и абсолютной истинами.

Прежде всего следует констатировать, что все наши знания, все без исключений, относительны. Аксиомы геометрии Эвклида относительны потому, что существуют и неэвлидовы геометрии. Арифметические истины выглядят по-разному в разных системах исчисления (десятеричной, двоичной и т.п.) Относительность любого бытового утверждения устанавливается без труда (возьмите, к примеру, утверждение «спорт человеку полезен» и т.п.), а наука предупреждает об относительности своих выводов заранее.

Однако, и в этом заключалась суть диалектического открытия Гегеля, в каждой относительной истине (в силу того, что она является истиной, т.е. имеет объективное содержание) есть частица, момент, «зерно» истины абсолютной, и поэтому познание, идя по пути относительных истин, накапливает моменты, «зерно» истины абсолютной. Абсолютная истина рождается из суммы истин относительных, т.е. растет абсолютное познание мира – и этот процесс, понятно, бесконечен.

И еще одно, очень важное: когда мы выясняем, что в данной истине относительно и что в ней представляет момент абсолютного, любая истина предстает как истина конкретная. «Абстрактной истины нет, истина всегда конкретна», - провозгласил Гегель великий принцип истины. Любая, даже самая общая истина имеет определенное содержание, иначе она – не истина, а фантом истины. Проверьте это сами на любом примере и вы убедитесь, что это действительно так. И всегда имейте в виду, что профессионал в любой области оперирует только истинами конкретно содержательными - и уже по этому признаку его можно отличить от верхогляда.

О критериях истины. Примитивных и плоских истин не бывает, банальности и пошлости такого звания не заслуживают. Любая истина содержательна, по-своему значима и в сущности своей противоречива. Особенно содержательными и жизненно важными оказываются так называемые «простые истины», над которыми любят подтрунивать набивающие себе цену «интеллектуалы». Невдомек им что в пользу таких истин говорит самый убедительный критерий – опыт народной жизни.

Критерий – слово, в переводе с греческого означающее «определитель», «мерило». Истину трудно познать, но и опознать, узнать и выделить ее бывает не легко. Естественно поэтому, что опыт познания подсказал несколько критериев, и у каждого есть своя специфика и предназначение. Самый простой и доступный каждому критерий истины – это ее достоверность, чувственная или интеллектуальная: человек непосредственно удостоверяет истину своими чувствами или разумом. В истории философии Нового времени чувственную достоверность истины доказывал Ф. Бэкон, а интеллектуальную – Р. Декарт. Они основали эмпирическую и рационалистическую традиции в истолковании истины.

В жизни этот критерий используется индивидуально, в зависимости от типа, эмоционально-образного или мыслительного, психики человека. Однако, мощь современных СМИ позволяет придавать чувственной и интеллектуальной достоверности массовый, принудительный для индивидуального сознания характер, отрывать ее от действительной истины и использовать против истины. Выходит, что по нашим временам непосредственной достоверности для утверждения истины явно недостаточно, но ведь существует еще один критерий, более весомый и общественно значимый, это – практика.

Практика есть материальное взаимодействие людей с природной и социальной средой, в ходе которого проверяются и испытываются намерения, цели и задачи людей, их взгляды, идеи и теории. Слов нет, это очень мощный и многогранный критерий, недаром он в марксистско-ленинской философии считался главным критерием истины. Но и его переоценивать нельзя, хотя бы потому, что это критерий «замедленного действия», часто не по масштабам индивидуальной человеческой жизни. Недаром говорят, что истории учит тому, что она людей ничему не учит. Мало этого, практика в качестве критерия истины бывает очень неопределенной, может подтверждать противоположное даже абсурдное. А дело в том, что практика носит конкретно-исторический характер и главное – развивается. Она когда-то подтверждала учение о неделимости атома, а на новом этапе своего развития она же обнаружила его делимость.

И воспринимаются, и оцениваются людьми факты практики очень по-разному, поэтому практика при всем ее значении как критерия истины сама во многом и очень важном является объектом познания и поисков истины. Разобраться, что опровергла и что подтвердила историческая практика России в ХХ веке, - что может быть для нас важнее сейчас, в начале века ХХI.

В исследовании явлений и процессов мира, недоступных пока для практики, даже для наблюдений, основную роль играет логический критерий истины: смелые гипотезы испытываются на логичность их связи со всем арсеналом опытного и теоретического познания. Понятно, что логический критерий работает также и в сфере других критериев, помогая им противостоять манипулированию истиной и сознанием людей.

Таким образом, в итоге получается сложная картина взаимопроникновения и взаимодействия всех известных ныне критериев истины (чувственной и интеллектуальной достоверности, практики, логической связи с имеющимся достоверным знанием). Каждый из критериев имеет неоспоримые достоинства и сферу своего наиболее эффективного применения, а неизбежные ограниченности их должны взаимно компенсироваться в ходе их сотрудничества в совместной работе. И если это далеко не всегда получается, то, очевидно, потому, что чего-то очень важного в нашей картине критериев недостает. Думается, счастливую мысль подсказывает творчество П.А. Флоренского, встреча с которым была обещана.

Павел Александрович Флоренский ( 1882-1937) поражал многогранной одаренностью, энциклопедическими знаниями и творческой энергией. Ученый, философ, богослов, священник, инженер, искусствовед, музыкант и поэт, он был еще и филологом – полиглотом, знал языки древние, европейские и восточные (народов Кавказа, Ирана и Индии). Его называли русским Леонардо да Винчи). Основной философский труд его – «Столп и утверждение Истины» (1914). Флоренский стремился к синтезу религии, философии, науки и народного жизненного опыта – он великолепно преуспел в реализации своего грандиозного замысла. В философии, признавался он, ему хочется сказать то же самое, что поет в песне душа русского народа: полная свобода всех голосов, их «сочинение» друг с другом, когда единство достигается внутренним взаимопониманием исполнителей, а не внешними жесткими рамками, - это осуществленное «хоровое начало» славянофилов, отзвук всеединства. (см. П.А. Флоренский. Соч. т.2. с.30-31).

Обращаясь к проблеме истины, Флоренский прежде всего выяснял, какой смысл придавался истине в различных языках этих кладовых народной мудрости. (см. там же. т.1. с.15-22). В русском языке слово «истина» одного корня с глаголом «есть» («истина» - то, что есть», по Далю. Очаровательно просто и точно!). Вместе с тем это слово в нашем языке имеет онтологический смысл (характеризует бытие того, о чем речь), т.е. означает его самотождество, точность, подлинность («истый», «истовый», «истинный»). Вот этим своим смыслом («истинный» - подлинный), подсказываемом нашим «великим и могучим», понятие истины смыкается, соединяется с понятием культуры, что дает повод предложить в качестве критерия истины отношение к культуре («культурологический критерий»). Ведь несомненно, что истинная, подлинно человеческая наука, подлинная религия (мы помним, что это значит), подлинная философия (о ней мы стараемся все время говорить), подлинная нравственность и подлинное искусство, подлинные, т.е. мудрые, право и политика – все истинно-подлинное в человеке и обществе есть феномены культуры. Мы вправе, поэтому рассматривать в любой области отношение к культуре как основной, фундаментальный критерий истины (истинности – подлинности). Но чтобы лучше разобраться, надо уточнить понятие культуры и выяснить еще ряд важных моментов – обо всем этом будет говориться в следующей главе. А сейчас вернемся к мыслям П.А. Флоренского о русском смысле истины.

Обратившись к историческим корням глагола «есть» в санскрите, древнеиндийском языке, мы обнаруживаем, что самый древний слой его смысла означает «дышать». Но дыхание всегда считалось главным признаком и даже сущностью жизни. Дышать, жить, быть – вот три смысла глагола «есть» в порядке их хронологической последовательности и убывающей конкретностью. Понятие истины в русском ее разумении, таким образом, включает в себя не только указание на то, что есть, но и более глубокий и конкретный смысл: это «пребывающее существование», это «живущее», «живое существо» всего, что есть («дышащее»). Истина в понимании ее русской культурой несет в себе и утверждает жизнь (соответственно, заблуждение стесняет или даже убивает жизнь. Вспомните буддизм, корни ведь те же). «Истина, как существо живое по преимуществу, - заключал П.А. Флоренский, - таково понятие о ней русского народа. Не трудно, конечно, подметить, что именно такое понимание истины и образует своеобразную и самобытную характеристику русской философии» (там же. т.1. с.17).

Для нас понятно, что Истина Флоренского – это абсолютная, всеобъемлющая, единственная и вечная истина мира. Столь же очевидно и то, что исчерпывающее познание Ее невозможно, ибо Она есть предел, к которому стремится познание, никогда не достигая его. В каждой относительной истине содержится зерно истины абсолютной – и это не было секретом для Флоренского. Но как опознать и выделить такие зерна? Неужели это возможно только задним числом, когда появляется новое знание и выясняется, что в нем сохраняется из прежнего, старого знания? И где гарантия того, что эта цепочка обновляющегося знания и сохранения устойчивых элементов его не заведет когда-нибудь в тупик, как это случилось в ХХ веке с механистическим естествознанием вместе с его высшими достижениями – теорией относительности и квантовой механикой? Конечно, в 1914 году Флоренский не мог знать всего этого, равно как и того, какой ценой достанется научно-технический прогресс и какая судьба ждет его самого в ходе «научно-обоснованного» социалистического эксперимента (он был расстрелян в 1937 году). Следуя давней традиции русской философской мысли, он был против идолопоклонства перед наукой и настаивал на необходимости более глубокого, чем признанные, критерия истинности, т.е., по его пониманию, разумности знания. В этом все дело! Науке недостает, считал он, критерия самой абсолютной истины, который позволял бы всякий раз оценивать разумное содержание добытых познанием истин и избегать догматизации их. Необходим критерий оценки знаний с точки зрения полной, всесторонней, живой и сохраняющей жизнь Истины, синонима Бога.