Материнская депривация: «естественные эксперименты»

 

Многократно упоминавшиеся нами работы Р. Шпица и Дж. Боулби открыли целое направление научных исследований, ориентированных на изучение последствий пребывания ребенка в детском учреждении (больница, дом ребенка, детский дом, интернат) без семьи, без родителей. Они, по существу, совершили революцию в этой области. Р. Шпиц, который первым обратил внимание на то, что происходит с детьми в больницах и приютах, был настолько поражен, что счел своим долгом не только дать точное научное описание состояния детей, но и заснять их на кинопленку — для того времени это было совсем непростым делом.

 

Р. Шпиц так описывает детей из приюта примерно шестимесячного возраста: «...дети были полностью пассивными и неподвижно лежали на спине в своих кроватках. Им не удавалось достичь даже стадии моторного контроля, необходимой, чтобы перевернуться на живот. Лица стали пустыми, координация движений глаз ослабела, лицо приняло выражение, типичное для имбецилов. Спустя некоторое время подвижность возобновлялась, принимая у некоторых детей форму spasmus nutans; у других детей выявилась нескоординированность движений пальцев, напоминающая децеребральные или аутоэротические движения» (2000, с. 273).

 

Подобных описаний в литературе сейчас накоплено достаточно много, и все они неизменно поражают читателя. Но, пожалуй, самую жестокую, почти невероятную, но вместе с тем реальную, документированную в отчетах и сохранившуюся в архивах историю, произошедшую в гитлеровской Германии, приводят Й. Лангмейер и З. Матейчек. Ее можно рассматривать как «естественный эксперимент», поставленный в условиях чудовищной, нечеловеческой идеологии.

По критериям, предъявляемым к высшей арийской расе, был проведен отбор молодых мужчин и женщин, физически и психически совершенно здоровых и крепких, без наследственных заболеваний. В тайных лагерях специально созданные из этих мужчин и женщин супружеские пары жили до тех пор, пока у женщины не наступала беременность. После родов ребенка забирали у матери и воспитывали в специальных детских домах с целью создания «сверхлюдей» чистой расы.

Этот опыт закончился полным провалом. В отчете о деятельности одного из таких детских домов отмечалось, что все его 20 воспитанников сильно отставали в развитии, лишь одного ребенка можно было считать нормальным, у остальных запаздывало развитие речи, многие из них научились элементарным гигиеническим навыкам лишь к 6 годам, некоторые были, как отмечалось в отчете, просто идиотами. О причинах авторы отчета писали следующее: «Они были лишены самого важного, т. е. любви, настоящей любви матери. Младенцы лежали, как телята в инкубаторе. Никто к ним не обращался с ласковым словом» (1984, с. 71—72).

Этот трагический «естественный эксперимент» красноречиво свидетельствует, что материнская депривация губит, приводя к тяжелым формам психического недоразвития, даже детей, генетически абсолютно здоровых. Мы считаем важным подчеркнуть это, поскольку часто при обсуждении проблемы сиротства главный упор делается на наследственность. И это имеет определенные основания, так как современное сиротство в основном социальное, и попадающие в детские дома дети чаще всего являются не только детьми, но и внуками алкоголиков, имеют родителей-наркоманов и т. п.

 

Исследователи, изучавшие в разные годы и в разных странах детей, оказавшихся без семьи, выделяют разные последствия материнской депривации для психического развития. Эти данные сложно сравнивать между собой, поскольку число факторов, различающих эти естественные эксперименты, слишком велико: это разные социокультурные условия и общеисторический фон (война, мирное время), разные время разлуки с семьей и длительность пребывания в учреждении, разный вес наследственного фактора, разные материальные условия жизни в детском учреждении (питание, наличие игрушек), различия по характеру заботы и по количеству заботящихся о детях взрослых, возрасту детей и т. п.

Возвращаясь к материалам предыдущей главы, выскажем некоторую общую гипотезу: в наибольшей степени в таких условиях страдают эмоциональная и волевая сферы — центральные для развития личности. Для предварительного обоснования этой гипотезы приведем результаты еще одного естественного эксперимента (Д. Кун, 2002). В середине 90-х годов XX века в переходное, трудное для Румынии время крушения социализма ситуация в детских приютах была очень сложной. Они были сильно переполнены и бедны. Дело доходило до того, что с детьми первого года жизни просто некому было заниматься. Достаточно большая группа детей из этих приютов были взяты на воспитание в обеспеченные канадские семьи. Обследование этих детей, проведенное спустя несколько лет, показало, что большинство из них существенно продвинулись в физическом и умственном развитии. Однако многие из них проявляли слабую привязанность к своим приемным родителям. Ярким показателем этого было, например, то, что они охотно уходили из дома с чужими людьми, что обычно не делают семейные дети. Психологи, обследовавшие этих детей, констатировали у них «отсутствие надежной привязанности», которая рассматривается как симптом, свидетельствующий о личностных нарушениях и имеющий серьезное прогностическое значение.

 

Фактор времени

 

Обсуждая проблему развития ребенка вне семьи, в детском учреждении, исследователи отмечают, что последствия материнской депривации в значительной степени зависят от того, в каком возрасте ребенок был разлучен с матерью, семьей, так как проблемы ребенка, оказавшегося вне семьи сразу после рождения, и того, который попал в детский дом в год, различны и при этом отличаются от проблем ребенка, который был направлен в детский дом в 7 лет. Так, в психологических исследованиях показано, что тип личности, формирующийся у ребенка, с рождения испытывающего материнскую депривацию, отличается от типа личности человека, лишенного материнской заботы не с рождения, а позже, когда тесная эмоциональная связь уже возникла. В таких случаях, отмечает Дж. Боулби, разрыв с матерью начинается с тяжелейшего эмоционального стресса, переживаемого ребенком.

 

Согласно наблюдениям Дж. Боулби, уже шестимесячный младенец в первый месяц разлуки плачет, требует мать и ищет кого-нибудь, кто мог бы ее заменить. Второй месяц разлуки характеризуется возникновением реакции избегания: если кто-нибудь подходит к ребенку, он начинает кричать. Одновременно наблюдается падение веса и снижение уровня развития. Третий месяц знаменуется тем, что ребенок начинает избегать всяких контактов с миром, у него развивается апатия и аутизм. Идеи о связи между формирующимся типом личности и временем разлуки с матерью нашли, в частности, подтверждение в ретроспективных исследованиях группы подростков-правонарушителей, проведенных Дж. Боулби.

 

Было установлено, что у таких подростков разлука с матерью в возрасте до 5 лет отмечалась значительно чаще, чем в контрольной группе подростков, не совершавших правонарушений (при этом учитывалось не только помещение ребенка в детское учреждение закрытого типа, но и длительное пребывание его в больнице, санатории и т. п.). При этом фактор времени разрыва с семьей оказался более весомым, чем длительность пребывания вдали от дома.

Таким образом, симптомы материнской депривации обнаруживают дети, не только отданные в детский дом, но и оказавшиеся в больницах, санаториях и других подобных учреждениях. В литературе описано депривирующее влияние разлуки ребенка с матерью, даже относительно недолгое. Обычно после возвращения в семью последствия депривации постепенно проходят, однако в ряде специальных исследований было установлено, что в случае разлуки с матерью свыше пяти-шести месяцев изменения оказываются практически необратимыми.

Уточнением этих данных могут служить результаты еще одного исследования Дж. Боулби, где было показано, что подростки, потерявшие мать сразу после рождения, отличаются от сверстников, осиротевших в шестимесячном возрасте или позднее. Именно последние часто становились правонарушителями, характеризовались ярко выраженным антисоциальным поведением, в то время как дети, оказавшиеся без матери сразу после рождения, не отличались склонностью к правонарушениям, а были просто замкнутыми и неконтактными.

 

Эту точку зрения разделяют и многие другие исследователи, однако не все. Так, английский психолог М. Раттер полагает, что, хотя в целом можно установить статистическую зависимость между фактом ранней разлуки с матерью и правонарушениями в более позднем возрасте, нельзя считать эту зависимость причинно-следственной, так как она исчезает, если выделить фактор семейной дисгармонии, которая в большинстве случаев и является истинной причиной разлуки матери и ребенка. Он считает, что в тех случаях, когда разлука с матерью происходит без нарушения семейных отношений, развития отклоняющегося поведения у подростков не отмечается, и вообще в таких случаях нарушения бывают несущественными (1987). Обобщая материалы многолетних исследований, Дж. Боулби высказал предположение, что долговременная разлука ребенка с матерью в первые 3—5 лет жизни приводит, как правило, к нарушению его психического здоровья и оказывает влияние на весь дальнейший ход его личностного развития.

 

Тип личности, формирующийся у ребенка, с рождения оказывающегося в условиях материнской депривации, Дж. Боулби обозначил как «безэмоциональный характер». Обобщенный портрет этого типа личности он представлял следующим образом: интеллектуальное отставание, неумение вступать в значимые отношения с другими людьми, вялость эмоциональных реакций, агрессивность, неуверенность в себе.

 

Г. Дюрфе и К. Вольф, принадлежащие к венской психологической школе, в начале 30-х годов прошлого века провели сравнительное изучение 94 грудных детей из восьми различных детских учреждений. Учреждения отличались уровнем гигиенического ухода за детьми, характером стимулирующей среды (игрушки и т. п.), особенностями воспитания (некоторые дети воспитывались своими незамужними матерями, другие — специально обученным медицинским персоналом, третьи — матерями других детей, находившихся в этом же учреждении). Авторы пришли к выводу о бесспорном преимуществе материнской заботы: дети, за которыми ухаживали их собственные матери, имели самый высокий коэффициент развития. Весомость этого вывода повышается, если учесть, что речь шла о матерях необразованных, не следивших за собой, для которых ребенок был скорее обузой.

Еще пример. Во Франции в 50-е годы Дж. Рудинеско-Обри сравнивала группу детей одного-трех лет, поступивших в детское учреждение закрытого типа из плохих семей, с другой группой, в которую входили дети, длительное время воспитывавшиеся в этом учреждении и не имевшие контактов с семьей. Коэффициент развития в первой группе оказался значительно выше, чем во второй.

Впоследствии в работах, проведенных в 50—70-е годы (В. Голдфарб, В. Деннис и др.), эти данные были уточнены и детализированы. Так, было проведено сравнение двух групп детей. Первую группу составляли дети из приюта. Каждый ребенок в первые 8 месяцев жизни содержался в отдельной комнате (для того чтобы предупредить возникновение инфекции). Короткие контакты со взрослыми были ограничены временем кормления и пеленания. При этом кормили детей из закрепленных на кроватке бутылочек. С детьми не играли, на их крик и плач практически не реагировали. Особенности развития (физического и психического) этой группы детей постоянно сравнивали с характеристиками второй группы детей, воспитывавшихся в нормальных условиях.

 

Оказалось, что самые маленькие дети (в возрасте до 3—4 месяцев) из этих групп не различались. Однако дети старше четырех месяцев из приюта заметно отличались от детей из семей. Причем эти дети из приюта также вели себя по-разному. Большая их часть были пассивны. Они вяло реагировали на других людей, не пытались привлечь к себе внимание взрослого, крайне редко пытались приблизиться к взрослому для того, чтобы тот обнял или поцеловал их. Другие, напротив, постоянно требовали внимания и ласки взрослого. Наконец, третьи (их было меньше всего) сидели в углу своей кроватки, погруженные в себя и раскачивались взад-вперед с ничего не выражавшими лицами. Таким образом, только эти последние напоминали детей, описанных Р. Шпицем и Дж. Боулби, что, по-видимому, связано с тем, что эти авторы изучали крайние, наиболее тяжелые случаи развития ребенка в условиях материнской депривации.

Примеры подобных исследований, проведенных в том числе и в нашей стране, можно было бы приводить еще и еще. Интересующихся данной проблемой мы можем отослать к уже неоднократно упоминавшемуся фундаментальному труду И. Лангмейера, З. Матейчека «Психическая депривация в детском возрасте», который был опубликован на русском языке в Праге в 1984 году, где подробно описано большинство этих исследований, и который сейчас можно найти в Интернете.

 

Существует мнение, что в отличие от ребенка, с рождения оказавшегося без материнской заботы, развитие личности ребенка, имевшего мать, но в какой-то момент лишившегося ее, идет по так называемому невротическому типу, когда на передний план выступают разного рода защитные механизмы. Дж. Боулби отмечал, например, что дети, разлученные с матерью, приспосабливаясь к новым условиям жизни, часто как бы забывают ее и даже начинают относиться к ней негативно: не хотят узнавать, ломают полученные от нее игрушки. Красноречивое наблюдение приводит польский исследователь К. Обуховский: ребенок после возвращения из больницы узнавал всех домашних, за исключением матери. Опишем и известную нам реакцию ребенка на возвращение матери из длительной командировки. Когда мама вошла в комнату, обращаясь к бабушке, он равнодушно спросил, указывая на мать: «Эта тетя — моя мама? Ну, я так и думал», после чего отвернулся и пошел играть со своими игрушками. Отметим, что этот пятилетний малыш очень ждал мать, часто спрашивал о ней, но реакция на встречу была, как видим, явно невротической. Невротическим было и его поведение в последующие дни. В какой-то момент (это было ночью) мальчик пришел к матери, буквально вцепился в нее и в течение нескольких дней ее не отпускал от себя ни на шаг: стоял возле двери ванной и туалета, не давал разговаривать с другими людьми и т. п.

 

Подобные невротические реакции ярко проявляются в рисунках детей, разлученных с родителями. Вот как это описывает литовский психолог Г. Т. Хоментаускас, анализирующий рисунки семилетних детей, живших в семьях, а потом отданных в интернат. «Первое, с чем должен справиться ребенок в подобной ситуации разлуки, это назойливые мысли, что он обманут, что он никому не нужен, нелюбим, что он оставлен всеми — совсем один в этом мире. Такие мысли провоцируют реакции протеста и последующее подавленное настроение. В этот период ребенок высказывает либо недоумение, либо сильное недоверие к взрослому: “Все они такие. Они могут обмануть и оставить тебя в любой момент”. Дети замыкаются в себе, не делятся своими переживаниями со взрослыми — они как бы переваривают обиду в себе....Если в это время ребенка попросить сделать рисунок семьи, то он всякими способами будет отказываться, неосознанно пытаясь избежать травмирующего переживания. Ребенок задает самые разнообразные “защитные” вопросы, например: “А зачем?”, “Что такое семья?” — или просто отговаривается: “Не умею людей рисовать”, “Никогда не рисовал семью” и т. п. Даже тогда, когда ребенок приступает к выполнению задания, он долго сидит молча, смотрит по сторонам и в отличие от ребенка с хорошими эмоциональными отношениями в семье начинает с изображения неодушевленных предметов. Для детей в такой ситуации достаточно типично детальное изображение дома, солнца и туч и отсутствие изображения членов семьи».

 

Далее Г. Т. Хоментаускас анализирует рисунок семилетнего мальчика на тему «Нарисуй свою семью». «Детально, разноцветно изображен дом (символ семьи, на которую ребенок смотрит с ностальгическим, но скрытым желанием), нарисовано солнце (символ материнской заботы и любви, необходимость которой чувствует ребенок). Так ребенок косвенно, символически показывает, как значимы для него семья и те отношения, которые там существовали. Тут же можно уловить и отношение к собственным чувствам относительно семьи, — не рисуя членов семьи, ребенок как бы отказывается, отмежевывается от них. Такое отношение понятно — ведь не будь привязанности, любви, не было бы и мук расставания. На первый взгляд кажется парадоксальным, что в рисунках детей, оторванных от семьи, отсутствуют ее члены. Их нет не потому, что ребенок о них не помнит или они для него незначимы. Члены семьи, точнее воспоминания о них,

связаны с негативными эмоциональными переживаниями — чувством покинутости, нелюбимости, и ребенок избегает такой темы. Наряду с этим дети утрачивают доверие к ранее самым близким людям, да и другим взрослым тоже. Они не чувствуют себя в безопасности, им неуютно в окружающем мире» (1989, с. 83—84).

Приведенные и многие другие факты, оставшиеся за пределами нашего изложения, убедительно свидетельствуют, что ребенок, по тем или иным причинам переживший раннюю и достаточно длительную разлуку с матерью, попадает в очень тяжелую ситуацию, которая оказывает серьезное негативное влияние на его развитие. Главную роль здесь играет именно фактор материнской депривации.