Существует ли импринтинг у человека?

 

Можно сказать, что в известном смысле этот вопрос интересовал человечество еще задолго до того, как в середине XX века в научный оборот было введено понятие импринтинга. Вопрос этот, например, занимал М. Монтеня. В размышлениях «О родительской любви», где привязанность женщин к ребенку он рассматривает как природное влечение, в котором они похожи на животных, Монтень пишет: «...легко убедиться на опыте, что та естественная привязанность, которой мы придаем такое огромное значение, имеет очень слабые корни. Мы постоянно заставляем женщин за ничтожную плату бросать кормление своих детей, чтобы выкормить наших; мы заставляем их передавать своих детей какой-нибудь хилой кормилице, которой мы не хотим отдавать наших детей, или даже просто козе; мы запрещаем этим женщинам не только кормить грудью их собственных детей, как бы вредоносно это для них ни было, но и вообще сколько-нибудь заботиться о них, чтобы это не мешало кормилицам полностью отдаваться нашим детям. И в результате у многих из этих женщин в силу привычки появляется более сильная привязанность к выкормленным ими чужим детям, чем к своим собственным, и бо́льшая забота об их благополучии. Что же касается упомянутых мною коз, то это довольно распространенное явление в моих краях, где деревенские женщины, когда они сами лишены возможности кормить своих детей, пользуются для этой цели козами; у меня в настоящее время работают двое слуг, которые в младенческом возрасте всего лишь неделю пробыли на женском молоке. Козы очень быстро приучаются давать вымя малышам, узнают их по голосу, когда они плачут, и спешат сами к ним. Если вместо их питомца им подкладывают другого, они отворачиваются от него, и так же поступает ребенок, когда к нему подводят другую козу. Я видел недавно ребенка, у которого отняли его козу, потому что его отец не мог больше получать ее от соседа; ребенок не мог привыкнуть к другой, приставленной к нему козе и умер, несомненно, от голода. Животные с не меньшим успехом, чем люди, способны отклонить естественную привязанность от ее обычного пути» (М. Монтень. Опыты. Кн. II. — М., с. 85).

 

В процитированном фрагменте М. Монтень обращает внимание и критически оценивает рутинную для того времени практику, принятую в богатых семьях — отдавать грудных младенцев кормилице. Известно, что и сам М. Монтень в младенчестве был отдан в бедную крестьянскую семью. Но в контексте обсуждаемой темы важен не его благородный обличительный пафос, а то, что он по существу описывает явление импринтинга. Монтень проводит прямую параллель между человеком и животным, в данном случае — женщиной и козой, выкармливающими человеческое дитя, не видя между ними никаких различий в формировании детско-материнских привязанностей.

 

Современные исследователи не так смелы в проведении прямых параллелей между человеком и животным, хотя бы потому, что в основе импринтинга у животных, как уже отмечалось, лежит реакция следования, а новорожденное человеческое дитя ни за кем самостоятельно следовать не может. Поэтому, для того чтобы все-таки провести параллель, некоторые ученые переформулируют проблему следующим образом: не реакция следования как таковая имеет значение, а поиск близости. Но если гора (в данном случае человеческий младенец) не может пойти к Магомету, у нее должны быть особые формы поведения, которые дают ей средства привлечь Магомета (в данном случае взрослого) к себе.

Выделяются пять таких средств-способностей: цепляние, сосание, плач, улыбка, зрительный контакт. По мнению Дж. Боулби, перечисленные способности являются высоко организованными поведенческими системами, которые были сформированы в филогенезе в процессе эволюционного отбора и закрепились на генетическом уровне. Их биологическая функция — вызывать заботу взрослых и служить таким образом основой для формирования отношений привязанности.

Наиболее подробно изучаются улыбка, зрительный контакт и плач младенца. Их природа, происхождение, функция до сих пор являются предметом острых научных дискуссий. В контексте обсуждаемой нами проблемы интересны следующие факты.

 

Улыбка. Эмди и Хартман (1972) описали две системы улыбок — эндогенную (врожденную) и экзогенную (социальную). Первая существует с рождения. Такая улыбка наблюдается даже и у детей, слепых от рождения, и у детей с врожденными дефектами мозга. Было обнаружено, что эндогенная улыбка постепенно сходит на нет между вторым и третьим месяцем жизни ребенка.

Экзогенная, социальная, улыбка появляется позже — в конце первого месяца жизни, причем исследователи приходят к выводу, что время появления этой улыбки генетически предопределено. Первоначально социальная улыбка возникает в ответ на восприятие человеческого лица или любых зрительных стимулов, его напоминающих. Однако достаточно быстро таким стимулом становится лицо только близкого взрослого. Пик развития этой улыбки в норме приходится на время между тремя и четырьмя месяцами.

Данные исследований свидетельствуют о том, что у младенцев, лишенных нормального общения со взрослым вследствие материнской депривации социальная улыбка не развивается, так же как она в течение долгого времени не развивается и у детей с нарушенной психикой (Н. Н. Авдеева, С. Ю. Мещерякова, 1991).

 

Плач. Как уже отмечалось, плач, как и улыбка, является врожденным паттерном поведения, важным способом выражения физического и духовного состояния младенца. Закрепления этого паттерна в ходе эволюции связано прежде всего с двигательной беспомощностью человеческого детеныша. Плач дает возможность младенцу обратить на себя внимание даже тогда, когда матери нет рядом. «Плач младенца, — пишут Й. Раншбург и П. Поппер, — это не то же самое, что рыдания взрослого человека или подростка, отражающие скорбь или огорчения. По сути дела, этот плач не что иное, как непроизвольный звуковой сигнал, который может нести различное содержание и который лишен элементов сознательного действия» (1983, с. 24—25).

Для формирования привязанности чрезвычайно важно умение матери распознавать и тонко реагировать на разные плачи младенца. Как правило, матери быстро научаются понимать, с чем связан плач младенца — с болью, голодом, охлаждением, одиночеством и т. п. Именно дифференцированная реакция на плач создает истинный контакт между младенцем и взрослым, дает ему ощущение, что его понимают, что его запросы к миру не безответны. Когда взрослый не реагирует на плач ребенка из педагогических соображений (чтобы не приучался таким образом манипулировать родителями) или когда реагирует неточно (например, начинает кормить, а ребенок хотел бы, чтобы его просто подержали на руках) происходит разлад в отношениях ребенок – взрослый и ослабляется чувство привязанности. В домах ребенка жесткий режим и отсутствие достаточного количества тонко реагирующих взрослых приводят к тому, что дети перестают плакать. Это, конечно, делает их удобными (в смысле тихими) детьми, но наносит огромный ущерб становлению привязанности, развитию эмоционально-потребностной сферы личности.

Зрительный контакт. Сравнительно менее исследованным является специфический зрительный контакт младенца и матери, также являющийся врожденным, неосознаваемым способом, который использует младенец для того, чтобы привлечь внимание взрослого. Начиная примерно с четырех месяцев, у ребенка в процессе зрительного контакта со взрослым начинают расширяться зрачки. Отметим, что в человеческом общении неосознанная и непроизвольная реакция расширения зрачков сопутствует проявлению симпатии к другому человеку. Вот почему расширение зрачка непроизвольно вызывает прилив нежности у матери. Были проведены специальные исследования, которые показали, что совершенно неосознанно и непроизвольно родители садятся или становятся так, чтобы максимально облегчить установление с ребенком зрительного контакта. Поймав взгляд младенца, взрослый обычно улыбается, поднимает брови, широко раскрывает глаза (такое выражение лица принято называть «реакцией приветствия») и заговаривает с ребенком особым поющим голосом. В одном из исследований, которое ставило своей целью выяснить, какие сигналы ребенка в наибольшей степени влияют на отношение к нему родителей, обнаружилось, что важнейшим сигналом является зрительный контакт ребенка со взрослым. Дети, сравнительно более часто вступавшие в зрительный контакт с родителями, оценивались ими как более умные и более общительные.

Перечисленные выше используемые младенцем способы — плач, улыбка, зрительный контакт и др. — рассматриваются некоторыми исследователями как показатели импринтинга у человека. Однако, по мнению сторонников этой точки зрения, закономерности протекания импринтинга у человека отличаются от соответствующих закономерностей у животных.

 

Во-первых, у человека значительно длиннее сензитивный период для возникновения импринтинга. Данные известных исследователей проблемы материнской депривации Р. Шпица и Дж. Боулби свидетельствуют, что окончательное запечатление материнского образа происходит где-то между семью и восемнадцатью месяцами. Именно поэтому указанный период является наиболее опасным и травмирующим ребенка в случае разлучения с матерью. Если дети до шести месяцев практически не реагируют на отлучение от матери (при помещении в больницу, при потере матери), то после шести месяцев реакции ребенка могут быть очень бурными — плач, отказ от пищи, депрессия. Хотя это мнение разделяется большинством исследователей, тем не менее некоторые авторы отмечают возможность выраженных депривационных реакций и у детей в возрасте от двух до шести месяцев. Есть исследователи, которые вообще относят возникновение импринтинга у человека к внутриутробному периоду, полагая, что это осуществляется путем воздействия звуков сердца матери на плод.

 

Во-вторых, сам процесс фиксации, запечатления образа матери у человеческого младенца оказывается значительно более растянут во времени, чем у животных, где он является практически моментальным (вспомним опыты К. Лоренца). Вначале младенец реагирует на любого приближающегося к нему взрослого и лишь позже начинает избирательно реагировать на мать, предпочитая ее всем остальным.

 

В-третьих, импринтинг у человека более пластичен — образ матери в принципе может быть изменен, и в этом смысле его запечатление не является необратимым.

 

В-четвертых, с нашей точки зрения, чрезвычайно важно подчеркнуть следующее. Хотя механизмы воздействия ребенка на мать и матери на ребенка во многом являются врожденными и инстинктивными, закрепившимися в филогенезе, однако результат их функционирования не предопределен. Все зависит от того, какой характер взаимодействия будет установлен между матерью и ребенком, насколько реакция матери в ответ на разные формы проявления активности младенца (а он, как видим, весьма изобретателен и инициативен в этом) будет своевременной, точной, адресной.

 

Однако далеко не все считают возможным говорить о импринтинге как врожденном механизме запечатления, являющемся основой для формирования детско-материнских привязанностей у человека, даже с учетом специфических различий импринтинга у животных и импринтинга у человека. В основе подобных позиций лежит принципиально иная точка зрения на антропосоциогенез человека, согласно которой формы общения людей развиваются не по законам биологической наследственности, а совсем по иным, небиологическим законам. Известный отечественный философ Ф. Т. Михайлов пишет: «...в основании саморазвития индивида лежит противоречие между естественными нуждами и органами их удовлетворения и формирования. Противоречие — потому что “органы” удовлетворения его нужд, “органы” формирования его человеческих потребностей не образуются в нем самом по наследственной программе. Иными словами, если младенец в определенный период онтогенеза не сумеет сделать с помощью социокультурных средств самостоятельно, собственными усилиями, совершенствуя их для себя, из своих “близких взрослых” свои же “органы” удовлетворения естественных нужд, если, с другой стороны, его “близкие взрослые” по собственной воле не пойдут ему в этом навстречу и не предложат ему средств и способов целесообразного содействия, то и в будущем ребенок не найдет ни в себе, ни в ком другом ни одного способа выживания и развития» (Ф. Т. Михайлов, 1986, с. 71—72).

В этих словах ясно и с предельной остротой выражены разделяемые многими отечественными психологами представления о роли прижизненно формируемых (а не биологически наследуемых) связей между ребенком и взрослым, только внутри которых и способны возникнуть «функциональные органы» (А. А. Ухтомский) собственной человеческой жизнедеятельности. При таком подходе научный анализ раннего развития ребенка в принципе не включал категорию «импринтинга». Такое научное мировоззрение предлагает другой взгляд и на возможное решение проблемы материнской депривации — воспитания человека в условиях, когда с детства он оказывается лишенным матери или других «близких взрослых», которые в обычной семье как бы даны ребенку самой природой.

 

Базисное доверие к миру

 

Одна из самых знаменитых матерей XX века — это мама Харлоу. Х. Харлоу, американский ученый из университета Висконсин, начиная с 50-х годов, проводил эксперименты на макаках-резус. Мама Харлоу — это многие варианты заменителей настоящих обезьян-матерей, придуманные им для изучения природы любви. Мы хотим остановиться на экспериментах Харлоу, потому что без учета полученных им данных невозможно обсуждение проблемы формирования привязанности и материнской депривации.

 

Опишем один из первых опытов Харлоу. Новорожденную обезьянку отделяли от матери и помещали в клетку, в которой уже находились два заменителя матери-обезьянки: у одной такой матери-заменителя тело было из проволочной сетки, зато через соску она могла кормить детеныша; вторая не могла кормить, но тело ее из мохнатой материи было мягким, теплым и приятным на ощупь — в психологию она так и вошла под названием «мягкая мама».

Какая же мать лучше — кормящая, но холодная или некормящая, но теплая? Наблюдения показали, что маленькая макака ежедневно проводила до 17—18 часов на «мягкой маме», подходя к проволочной только для того, чтобы поесть, и, утолив голод, немедленно возвращалась к «мягкой маме», цеплялась за нее и висела на ней точно так же, как это делают все обезьянки со своими обычными живыми матерями. Харлоу объясняет это тем, что «мягкая мама» обеспечивает ребенку эмоциональный комфорт, имеющий чрезвычайно большое значение в формировании чувства любви и привязанности.

Эксперименты Харлоу отчетливо выявили, что в формировании этого чувства неизмеримо большее значение имеет телесный контакт (теплота, пушистость, возможность прижаться), чем удовлетворение такой базальной натуральной потребности, как голод. Именно к «мягкой», а не к выкормившей их матери макаки сохраняют на всю жизнь привязанность. Харлоу приводит такие наблюдения. Когда через несколько лет, в течение которых обезьянки не видели своих матерей-заменителей и даже не подавали никаких признаков того, что помнят или испытывают потребность в них, в клетку к уже взрослому животному подкладывали «мягкую маму», это производило на животное громадное впечатление: обезьянка зажимала бывшую «маму» у себя под мышкой, всюду носила ее с собой и яростно отбивалась от всех попыток отобрать «маму». Когда все-таки это удалось сделать, обезьянка объявила голодовку и не принимала пищу до тех пор, пока «мягкая мама» не была ей возвращена. Ученый пришел к выводу о чрезвычайной устойчивости ранних связей.

 

Любовь к «маме Харлоу» позволяет понять и ту привязанность, которую почти все дети испытывают к мягким, пушистым, большим игрушкам. Многие, особенно в дошкольном возрасте, не могут заснуть без такой любимой игрушки. Специалисты полагают, что для нормального развития ребенка мягкая игрушка совершенно необходима. Она втройне необходима для тех детей, которые воспитываются без матери в домах ребенка и детских домах.

Присутствие матери не только дает возможность защититься от неприятных эмоциональных переживаний, но и формирует способность в принципе более спокойно, с меньшей эмоциональной нагрузкой переносить различные жизненные трудности, быть более активным и меньше пугаться в сложных или угрожающих ситуациях.

 

Этолог Д. Лидделл изучал поведение ягнят из двойни, один из которых находился в экспериментальном помещении с матерью, а другой — без нее. Оба ягненка регулярно подвергались слабому удару электрическим током в голень. Оказалось, что движения ягненка без матери очень ограниченны. Чаще всего он забивался в угол и, замерев, стоял там неподвижно. Движения ягненка в присутствии матери были значительно более уверенными и раскованными.

Аналогичные эксперименты проводились на трехнедельных козлятах-близнецах. Интересно не только то, что они во время опытов вели себя точно так же, как ягнята, но и то, что через два года различия между козлятами, получившими ударом электрическим током в присутствии матери и без нее сохранились. Когда через два года их вновь, на этот раз уже без матери, поместили в ту же экспериментальную комнату, то козленок, перенесший «детскую травму» в присутствии матери, вел себя совершенно спокойно, а козленок, подвергавшийся ударам тока без матери, испытывал очевидный страх, опять пытался забиться в угол.

 

Читая о таких экспериментах, нельзя не вспомнить исследования, проводившиеся во время Второй мировой войны в Англии. Сравнивались две группы маленьких детей, переживших массированную бомбардировку. Первую группу составляли дети, которые во время бомбежки были в Лондоне с родителями и подвергались непосредственной опасности. Вторая группа детей находилась вдали от Лондона, дети только слышали разрывы бомб, которые не представляли реальной угрозы. Эти дети были эвакуированы из Лондона без родителей и находились под опекой воспитателей. Когда через некоторое время были изучены эмоциональные реакции детей, их страхи, тревоги, внутренние конфликты, выяснилось, что дети второй группы оказались значительно более травмированы, чем первые (А. Фрейд, Д. Т. Берлингам, 1943).

 

В книге Й. Лангмейера и З. Матейчека приведен целый ряд фактов, показывающих, что влияние переживания экстремальных жизненных ситуаций на эмоциональное состояние и дальнейшее развитие детей прямо зависят от того, были ли эти ситуации пережиты ребенком вместе с матерью или без нее. Так авторы приводят данные французского ученого Сюттера (1952), что дети, эвакуированные с матерью, оказались более эмоционально устойчивы, чем дети, эвакуированные группами, без родителей. Более поздние данные свидетельствуют о том же. Х. Мэй исследовал 3000 детей ползункового возраста, которые были вывезены во время военного конфликта в одной из африканских стран и оставались в безопасном месте без родителей в течение двух лет. «Эти маленькие беженцы без родителей весьма заметно отличались от местных детей, характеризующихся спокойным и свободным поведением. Эвакуированные дети в течение многих месяцев отличались нарушениями поведения, они были тревожными, сосали пальцы (а это у африканских детей из семей встречается вообще очень редко), не держали мочу и стул, страдали невротическими рвотами, ночными страхами и т. д.)» (Й. Лангмейер, З. Матейчек, 1984, с. 185).

 

Словацкая исследовательница М. Дамборска сравнивала детей из учреждений в возрасте 6—10 месяцев и их сверстников из семьи. Она давала детям новые, незнакомые игрушки, помещала малышей в новую, непривычную для них ситуацию. Оказалось, что дети из учреждений в семь раз чаще испытывали страх, чем семейные. Особенно страшила их новая игрушка. Аналогичные данные были получены и в исследованиях отечественных авторов Н. Н. Авдеевой и С. Ю. Мещеряковой (1991), которые сравнивали поведение детей первого года жизни из дома ребенка и их сверстников из семьи в незнакомой ситуации, где детям предъявлялись незнакомые игрушки. Ребенок из семьи, как правило, вначале боится незнакомой игрушки и, испугавшись, обращается за помощью к матери — обнимает ее, прижимается к ней, а затем постепенно начинает разглядывать игрушку, играть с ней. Малыши из дома ребенка демонстрировали совершенно другое поведение. Они использовали знакомого им взрослого — обычно это была медсестра — для того, чтобы спрятаться от пугающей игрушки. Эти дети начинали ощупывать халат медсестры, пуговицы, как бы отвлекаясь от пугающей ситуации с новой игрушкой, к знакомству с которой они так и не приступали.

Поведение этих детей похоже на поведение обезьянок Харлоу, выросших с «мягкой» (теплой) и «холодной» мамами. Таким образом, «мама Харлоу» подсказывает: для того чтобы играть, маленькому ребенку необходимо одно глобальное условие — рядом должна быть мать, возможность контактов с которой позволяет ему при столкновении с новым, неизвестным, опасным испытывать не ужас, тревогу и страх, а уверенность, интерес и любопытство, не тормозить, а развивать активность.

 

Значение ранних эмоциональных связей матери и ребенка для всего его дальнейшего развития особенно хорошо видно на примере соотношения любви, страха и познавательной активности. Согласно Х. Харлоу, первое чувство, которое проявляется в жизни живого существа, — любовь к матери — и полноценное развитие ребенка может осуществляться только в контакте с матерью. Эта любовь тормозит появляющиеся позже страх и агрессию, в результате чего подобные чувства испытываются ребенком лишь в ситуациях действительной опасности, а не как реакция на любой новый раздражитель. Доказательством сказанного служит такой его эксперимент.

В один из углов клетки, где уже находилась обезьянка со своими мамами-заменителями, помещали «чудовище», например марширующего и бьющего в барабан игрушечного медвежонка. Обезьянка сначала очень пугалась и вела себя так, как поступают в аналогичных ситуациях дети, — прижималась к «мягкой маме» и прятала в нее голову. Через некоторое время, однако, она начинала поглядывать на «чудовище», а затем и приближаться и даже заигрывать с ним. Если же матерчатой матери не было, обезьянка все время, пока «чудовище» находилось в клетке, сидела в углу, сжавшись в комок и дрожа от страха. Наличие в клетке «холодной мамы» нисколько не меняло ситуацию.

Когда обезьянки немного подросли и перебрались уже в большой вольер, то, отправляясь в путешествие в неизведанные места, они брали с собой свою «мягкую маму».

 

Как уже отмечалось, наиболее глубокая интерпретация описанных фактов — представление о формирующемся на ранних этапах онтогенеза чувстве базисного доверия к миру, основывающемся на теплоте и постоянстве материнской заботы. Это представление входит в теорию развития личности, разработанную крупнейшим специалистом в данной области — американским психологом Э. Эриксоном. Выбор между базисным доверием – недоверием к миру является итогом первой из восьми выделенных им стадий жизненного цикла.

 

Описывая раннее развитие ребенка, Э. Эриксон обращает внимание читателя на неизбежность того момента, когда мать прекращает кормление ребенка грудью: «...отнятие от груди не должно означать для ребенка внезапное лишение и кормления грудью, и безусловности материнского присутствия. При определенных отягчающих условиях резкая потеря привычной материнской любви без надлежащей замены в этот период может вести к острой детской депрессии или к более мягкому, но хроническому состоянию печали, способному придать депрессивную окраску всей предстоящей жизни человека1.

Но даже при более благоприятных условиях эта стадия, по-видимому, вводит в психическую жизнь чувство отлучения и смутную, но универсальную ностальгию по утерянному раю. Именно вопреки всем этим переживаниям, связанным с депривацией от разлучения с матерью, с покинутостью и формирующим чувством базисного недоверия, должно установиться и развиться чувство базисного доверия... доверие включает в себя не только то, что некто научается надеяться, полагаться на тех, кто извне обеспечивает его жизнь, но и доверие к самому себе... Такой человек способен чувствовать себя настолько полным доверия, что обеспечивающие его жизнь окружающие не должны постоянно стоять при нем на часах» (Э. Эриксон, 1996, с. 111).

 

Отсутствие базисного доверия к миру рассматривается многими исследователями как самое первое, самое тяжелое и самое трудно компенсируемое следствие материнской депривации. Оно порождает страх, агрессивность, недоверие к другим людям и к самому себе, нежелание познавать новое, учиться. Два момента составляют непременное условие возникновения у ребенка базисного доверия к миру: теплота материнской заботы и ее постоянство.

Необходимость проявления эмоциональной теплоты, как ни странно, признается далеко не всеми. Часто даже любящие матери полагают, что детей надо держать в строгости, чтобы они не избаловались, росли самостоятельными. Младенцев такие матери стараются не брать на руки, кормить строго по часам, не подходить, когда они плачут. Последствия подобного воспитания часто печальны: когда детям исполняется 7—8 лет, они нередко оказываются клиентами психологических и медицинских консультаций с жалобами на эмоциональные расстройства. А все дело в том, что на первом году жизни ребенок, с точки зрения идей Э. Эриксона и концепции привязанности, нуждается не в принципиальности матери и не в собственной самостоятельности, а в постоянном, неизменном, безусловном проявлении материнского тепла, любви, ласки. Психологические исследования, специально посвященные этому вопросу, убедительно свидетельствуют: для маленького ребенка не может быть «слишком много» внимания и заботы, при условии, что эти внимание и забота в каждый момент времени учитывают потребности ребенка, не являются назойливыми и навязчивыми (мы писали об этом выше) (см.: Н. Н. Авдеева, С. Ю. Мещерякова, 1991; Й. Раншбург, П. Поппер, 1983).

 

Американским психологом М. А. Риббл было проведено наблюдение над 600 младенцами, лишенными материнской заботы, показавшее, что следствием этого могут быть очень тяжелые соматические расстройства уже у детей двухмесячного возраста, так как организм грудного ребенка для правильного функционирования должен получать из внешней среды комплексы раздражителей, которые предоставляет ему естественная забота матери. Поглаживание, взятие на руки, прижимание к груди, голос матери, возможность сосания для грудного ребенка столь же важны, как и грудное молоко, определенная температура воздуха и т. п.

По данным М. А. Риббл, у детей, живущих в негигиенических условиях, но имеющих постоянный физический контакт с матерью, соматических расстройств не возникает. Характерные для отсутствия материнской заботы соматические расстройства встречаются даже в самых лучших детских учреждениях, прекрасно оборудованных и обеспечивающих правильный с научной точки зрения уход. Все это, однако, не может, как считает исследователь, заменить «тонкие личные влияния», которые необходимы ребенку для полноценного развития.