Парадоксы одноплоскостного мышления в многомерном мире

С точки зрения методологической функции диалектика является сердцевиной философии, ибо она заключает в себе парадоксальность как внутренний момент. И да простит нас читатель, если настоящая глава покажется ему чересчур сложной и замысловатой. Но ведь дорогу освоит идущий, не правда ли? И все же для начала, перед тем, как отправиться в путь, есть смысл немного отвлечься, нарвать мяты, сплести из нее венок и надеть на голову...

Дело в том, что латинское название мяты «mentha» дано в честь римской богини Менты, олицетворяющей человеческий разум. Венки из мяты предписывалось носить на ежегодном июньском празднике, а в будние дни — ученикам, постигающим труднейшую науку — философию. Древние греки и римляне считали, что за­пах мяты повышает интеллектуальные способности. Отметим, что это поверье сохранилось и в средние века. Во время экза­менов и философских диспутов студенты непременно возлага­ли на голову венки из мяты.

Ну, а теперь, когда мы несколько обострили наши интел­лектуальные способности, самый раз вернуться к понятию ди­алектики и ее проблемам. И исторически, и логически диалек­тика в своем формировании отталкивалась от факта противо {107} речивости человеческой мысли. Можно сказать больше: сама философия начиналась с парадоксов. Поэтому подробное рас­смотрение проблемы парадоксальности в истории познания является необходимой предпосылкой подхода к ключевым про­блемам философии.

Классические способы мышления, встречающиеся во многих фи­лософских течениях и научных кон­цепциях как прошлых эпох, так и ны­нешнего времени, восходят к тому типу рациональности, основы кото­рого заложил еще Аристотель своим логическим учением. Последний ис­ходил из допущения, что в познании существует единое логическое поле, подчиняющееся требованию непро­тиворечивости. Именно в таком поле движется любая претендующая на ис­тину человеческая мысль. В этой уни­версальной логической раме действует закон, что если А — истинно, то не-А — ложно. Появление же двух исключающих друг друга суждений есть показатель того, что в рассуждении допущена логическая ошибка, требующая устранения. Напри­мер, в одном высказывании утверждается, что Сократ молод, в другом, что он стар; или в одном суждении говорится, что Со­крат высокий, а в другом, что он низкорослый. Во всех случаях противоречие возникает в силу того, что разные предикаты при­писываются одному и тому же субъекту суждения (третьему тер­мину) без учета того, что речь идет о разных периодах времени или о разных отношениях. Ведь Сократ в разное время молод или стар и в разных отношениях высок или низкоросл (он выше Теэтета и ниже Каллия). {108}

Наряду с логическим требованием непротиворечивости классическая парадигма мышления принимала еще одну фун­даментальную посылку, имеющую гносеологический (познава­тельный) смысл. Эта посылка выражала определенный взгляд на процесс познания: все возможные в мышлении истины свя­заны с одним и тем же окружающим человека миром. Отсюда следует: во-первых, что истины о мире не могут противоре­чить друг другу, во-вторых, в своей совокупности они (по мере развития человеческого познания) складываются в единую и универсальную картину.

Классический рационализм видел в познающем субъекте «абсолютного наблюдателя», которому постепенно открывает­ся единая для всех ситуаций абсолютная истина о мире. В силу этого классические способы мышления были в основном од­ноплоскостными; им не хватало объемности, «стереоскопич­ности». Такова была привычная, наиболее распространенная логико-гносеологическая парадигма. Между тем, мыслители разных эпох время от времени встречались с ситуациями, ког­да претендующие на истинность образы, или модели окружа­ющего мира вещей и явлений нельзя было в принципе объеди­нить в рамках единой картины, ибо эти образы логически ис­ключали друг друга. Обнаружение таких случаев в сущности означало, что в некоторых контекстах познавательной прак­тики одноплоскостное мышление исчерпывало свой ресурс ис­тинности, свои возможности разумного отображения. Отли­чие одноплоскостного мышления от многомерного можно на­глядно увидеть на некоторых достаточно простых примерах.

Сложность в решении некоторых задач бывает связана с наличием скрытого парадокса в самих условиях задачи. Тако­вы многие задачи, требующие нестандартного творческого под­хода. Вот несложный психологический опыт по тестированию творческих способностей: испытуемому выдается определен­ное число спичек, из которых он должен построить заданную геометрическую фигуру. Однако задача составляется так, что она не имеет решения, если испытуемый подсознательно огра {109} ничивает себя построением фигуры на плоскости. Требуется нестандартный ход мысли, а именно: переход в трехмерную си­туацию. Только он ведет к успеху.

Рассмотрим еще один пример.

Представим себе шар, по поверхности которого движется некое плоское существо. Исследуя геометрию того мира, в ко­тором живет, оно сталкивается, например, с таким противоре­чием: если двигаться по поверхности строго в одном и том же направлении, то можно вернуться в исходную точку с проти­воположной стороны; тем самым существо на практике может доказать конечный характер поверхности шара, но при этом оно нигде не встретит границу, дальше которой нельзя было бы двигаться. Ареал его существования оказывается без­граничным, но конечным. Это противоречие выступает как не­разрешимый парадокс, если рассуждать в рамках одноплоско­стной геометрии.

Но если перейти к привычной геометрии трех измерений и представить себе «стереоскопическое» существо (например, человека на Земле), то указанное противоречие легко объясня­ется: двумерное существо, двигаясь все время в одном и том же направлении и как бы по прямой, с «трехмерной» точки зре­ния постоянно искривляет свою траекторию (ведь поверхность шара искривлена на любом отрезке пути). Этот «объемный эф­фект» в принципе не может обнаружить наблюдатель в рамках «одноплоскостного опыта». И лишь взгляд на проблему извне, с точки зрения опыта в «трехмерном мире», проясняет суть дела.

Любопытно, что мы, земляне, находимся в аналогичном положении по отношению к эффекту искривления окружаю­щего нас пространства. Если наша Вселенная замкнута и, сле­довательно, конечна, то значит ли это, что человек в принципе может столкнуться с «границей»? В том-то и вся штука, что конечная Вселенная эмпирически безгранична. Это можно по {110} яснить на таком мысленном эксперименте. Космический ко­рабль отправляется в путешествие по Вселенной и держит путь все время в «одном и том же направлении». В один прекрасный день он возвращается в исходную точку, но с противополож­ной стороны.

Итак, мы видим, что парадоксы одноплоскостного мыш­ления разрешаются благодаря переходу к новому измерению проблемы в рамках многомерного мышления.

Обратимся к примеру, который дает нам история форми­рования теории относительности. В самом начале XX в. физи­ка сто ткнулась с парадоксом, который проистекал из глубоких противоречий в понятийных основаниях классической теории. С одной стороны, физика исходила из принципа равноправия всех инерциальных систем отсчета, в которых все законы при­роды являются неизменными; с другой, она опиралась на тео­рию Максвелла, согласно которой скорость света является по­стоянной величиной. Но рассуждая в рамках классических пред­ставлений, мы должны признать, что если система отсчета дви­жется в направлении распространения света, то его скорость, определяемая внутренним наблюдателем, должна быть мень­ше, чем при измерении в системе отсчета, движущейся навстре­чу ему. В таком случае получалось, что закон постоянства скорости света нарушается.

Казалось, что для преодоления противоречия надо было либо отказаться от теории Максвелла, либо пожертвовать прин­ципом равноправия всех инерциальных систем отсчета. Одна­ко, как показал А. Эйнштейн, подлинный прогресс научной мысли в осмыслении данной проблемы заключался в том, что­бы удержать в качестве истинных обе стороны противоре­чия. Логически это было возможно лишь при условии, что мы от одноплоскостного понятийного поля перейдем к многомер­ному видению проблемы. Те или иные инерциальные системы {111} отсчета различаются между собой не только своей скоростью и положением в пространстве, но и своей внутренней простран­ственно-временной структурой. От рассмотрения всей ситуа­ции в рамках единого, всегда неизменного евклидова простран­ства и абсолютного времени ньютпонианской физики, мы дол­жны перейти к ее анализу с точки зрения различных, образую­щих многомерную структуру, пространственно-временных мет­рик. Другими словами, противоречие решается тем, что от виде­ния всей проблемы в одной перспективе мы переходили к ее видению с точки зрения множества перспектив. Отныне мы должны признать, что система отсчета в физике— это не про­сто наш человеческий «способ описания» физической реаль­ности, а один из возможных физических миров, слоев, в своей совокупности образующих многомерную структуру Универсума.

Следует отметить, что парадоксы мышления зафиксиро­вали в свое время еще древнегреческие философы.

Классическим примером парадок­сов, волнующих воображение людей на протяжении многих столетий, являются апории (от греческого απορια — затруд­нение, недоумение) Зенона Элейского (ок. 490—430 гг. до н. э.). Последний су­мел сформулировать такие противоречия движения, объяснить которые пытаются уже более двух тысяч лет. Наиболее из­вестные из них — «Дихотомия», «Ахил­лес и черепаха», «Стрела», «Стадион».

Первая апория доказывает, что движение невозможно по следующим соображениям: любой предмет, движущийся к цели, должен вначале пройти половину пути к ней, а чтобы пройти ее — необходимо пройти половину половины и так до {112} бесконечности. Выходит, что предмет никогда не может дос­тигнуть цели, ибо он должен вечно преодолевать эти бесконеч­ные полпути.

Во второй апории противоречивость движения демон­стрируется рассуждением такого рода: быстроногий Ахиллес, бросившийся вдогонку за медлительной черепахой, никогда не догонит ее, так как пока он будет преодолевать отрезок пути, уже пройденный черепахой, она проползет еще некоторое рас­стояние; Ахиллес пробежит данное расстояние, но за это вре­мя черепаха опять продвинется вперед на некоторый отрезок пути; хотя эти отрезки с каждым разом будут все меньше и мень­ше, все же ситуация будет повторяться до бесконечности. Ле­гендарный бегун именно потому не догонит черепаху, что для этого ему потребовалось бы преодолеть бесконечность. Пара­докс возникает потому, что в рассуждениях Зенона сталкива­ются две логики — конечного и бесконечного; при этом допус­кается актуальная бесконечность делимости вещества и про­странства безотносительно к форме движения. Известно, од­нако, что механическая форма движения имеет физический смысл лишь в определенных пределах макроскопического опыта.

Аналогичные трудности логико-методологического поряд­ка вскрывают и другие апории Зенона.

Парадокс «лжеца»

Еще один из известных парадоксов древности — это так называемый парадокс «лжеца» (или «критянина»): критянин говорит, что все критяне — лжецы. Если критянин гово­рит правду, значит, это высказывание относит­ся и к нему самому, т. е. он лжет. Более строго парадокс возни­кает, если взять высказывание «я лгу». Если я говорю истину, то, значит, я при этом солгал. Но если я солгал, то ведь именно это я и утверждал в своем высказывании, следовательно, я ска­зал истину. Обратим внимание на то, что данный парадокс воз­никает, если человек явно или неявно принимает некоторые {113} специфические допущения. Например, предполагается, что вы­сказывание «я лгу» является осмысленным само по себе. Одна­ко в действительности логичнее полагать, что эти слова явля­ются оценкой какого-то другого высказывания и не могут от­носиться к самим себе. Далее, в данном случае используется допущение об осмысленности того, что суждение «я лгу» явля­ется истинным. На самом деле отнюдь неясно, какой смысл сле­дует придать этим словам, если их считать истинными.

В XVIII в. мыслительные ситуации подобного типа Кант назвал антиномиями — неизбежными и в то же время неразре­шимыми противоречиями разума.

В истории философской мысли Кант, по существу, был первым теоретиком, который поставил вопрос о парадок­сах как специальную философско-эпистемологическую проблему, равно как и попытался предложить свое реше­ние. Согласно Канту, в отличие от обычного логического противоречия (когда истинным является лишь одно из двух противоречащих друг другу высказываний), для антиномии харак­терно то, что оба высказывания оди­наково необходимы. Например:

Тезис: Мир имеет начало (границу) во времени и про­странстве.

Антитезис: Мир во времени и пространстве бесконечен.

В случае с антиномиями противоречие возникает не вслед­ствие внешнего, случайного соединения противоречивых пре­дикатов с третьим термином, а потому, что каждый его преди­кат с необходимостью заключает в себе «переход» к другому предикату.

{114}

Антиномии Канта

Открытие факта существования антино­мий в познании Кант воспринял как трещину в самом фундаменте рационализма. Чтобы спасти рациональность, возможность разумного познавательного процесса, чтобы, следователь­но, не скатиться к иррациализму, необходимо было взглянуть на всю ситуацию с предельно общей философской позиции и попытаться найти фундаментальное философское решение про­блемы, А это значит, надо было заново пересмотреть проблему взаимоотношений субъекта и объекта, мысли и реальности, чувственного и рационального.

Приступая к этой задаче. Кант, оставаясь рационалистом классического типа, неявно исходил из нескольких «очевидных допущений» своего времени:

• рациональное пространство мысли может быть только одним и единым для всех контекстов;

• источник любых противоречий — не объект, а субъект;

• никакие противоречия недопустимы в рамках рациональ­но развертываемого рассуждения;

• антиномии суть особый тип логических противоречий, которые не могут быть устранены обычным способом.

В итоге Кант приходит к выводу: чтобы понять, как мож­но разрешить противоречия-антиномии, необходимо предпри­нять критическое рассмотрение самого разума, его границ и возможностей, результатом которого было бы новое представ­ление об онтологии ума.

Принятие указанных выше допущений предопределило стратегию поиска решения проблемы: антиномии надо было устранить, но при этом они были неустранимы, ибо возникали с необходимостью в человеческом познании. Было ясно, что парадоксы-антиномии нельзя было разрешить, оставаясь в рам {115} ках обычной логики. Проблема парадоксов требовала пара­доксального решения, выходящего за пределы чистой логики. Кант подверг ревизии декартовское понимание разума как аб­солютной самодостаточной сущности.

Кантовская гносеология есть, по существу, систематиче­ский ответ на вопрос, как можно обоснованно устранить неиз­бежно возникающие антиномии, оставаясь на почве рациональ­ности. Суть кантовской гипотезы заключается в том, чтобы он­тологически разграничить (и ограничить!) сферы компетенции разума. С этой целью Кант принимается за создание принци­пиально новой гносеологии на базе по-новому понятой онто­логии — учения о «вещи в себе». Если за любые противоречия ответствен разум, а не бытие, то в каких же случаях в нашем мышлении появляются антиномии? Пока человеческий разум имеет дело с миром конечного, с доступной нам сферой на­блюдаемого (феноменальным миром), наше мышление движет­ся в рамках непротиворечивой, рационально выверенной ло­гики, обеспечивая продуктивные результаты, но как только ра­зум выходит в сферу размышлений о мире в целом (в сферу «ноуменов»), он с необходимостью запутывается в противоре­чиях. Отсюда вытекает, что природа этих противоречий не чи­сто логическая, а скорее гносеологическая.

Мир рационального — это сфера постижения «вещей для нас», сфера феноменального. Пока разум остается с самим со­бой и смотрит на мир «изнутри», он — непротиворечив, анало­гично, пока мы имеем в виду бытие само по себе, оно — не­противоречиво, но как только разум переходит границу нера­ционализируемой ноуменальной сферы, он саморазрушается, запутываясь в противоречиях. Другими словами, антиномии в мышлении возникают тогда, когда понятие абсолютного, приложимое лишь к «подлинной реальности», т. е. к миру «вещей в себе», человек применяет к миру опытно данного, где нали {116} чествует лишь преходящее, конечное и обусловленное. Пара­доксальность коренится не в структуре Универсума, а в наших способах его постижения. Четкое осознание реальных позна­вательных возможностей разума, его границ и компетенции и означает разрешение антиномии. Чтобы спасти разум, чтобы обосновать правомерность рациональности, Кант отказывает разуму в его онтологической погруженности, в его абсолют­ном статусе. Впрочем, в сфере «практического разума» фило­соф не исключает и другой способ разрешения антиномий. В процессе духовно-практического освоения мира, например, в сфере религиозной практики индивида, люди вынуждены так или иначе иметь дело с гранями абсолютного, следовательно, каким-то образом осмысливать это абсолютное. В этом случае есть только один путь избежать противоречий: сделать волевой выбор в пользу того или другого тезиса.

Высоко оценив кантовское откры­тие антиномий, Гегель предлагает прин­ципиально другой вариант их толкова­ния и разрешения. Прежде всего Гегеля не устраивает та абсолютная пропасть между мышлением и бытием, которую можно усмотреть в построениях Канта. Но разум, которому вернули его онто­логическую значимость и абсолютную познавательную мощь, вновь сталкива­ется с проблемой антиномий, от кото­рых его освободил Кант. Как же Гегель выходит из этого затруднения? Он идет на весьма непопулярный шаг, отказываясь от важнейшей по­сылки классического рационализма о недопустимости в мыш­лении логического противоречия. Критикуя абстрактность и формализм традиционной логики, Гегель намерен заменить ее логикой диалектической, основанной на идее противоречия. Но {117} тем самым утрачивается — если рассуждать в чисто логиче­ском плане — сама суть рациональности — непротиворечи­вость мышления, ибо из противоречия следует все, что угод­но. Впрочем, Гегель вовсе не намеревался впускать противоре­чие в логическое пространство мысли само по себе. Гегель, так же как и ранее Кант, всю проблему ставит в плоскость вза­имоотношения бытия и мышления, логики и онтологии. Оче­видно, что в рамках чисто логического аспекта никакого дру­гого решения проблемы, кроме аристотелевского, нет. Поэто­му Гегель, чтобы предложить новую версию, апеллирует к чему-то более фундаментальному, чем логика, а именно, к самой ре­альности. Если обычные логические противоречия есть лишь показатель неряшливости непоследовательно мыслящего ин­дивида, то антиномии имеют принципиально иной статус — они характеризуют бытие самих вещей. Тем самым Гегель впервые в истории философии связывает антиномичный тип противоречий с устройством окружающего нас мира.

Как мы видим, философ восстанавливает абсолютный, он­тологический статус разума. В этом смысле Гегель гораздо боль­ше рационалист, чем Кант: ведь первый исходит из принципа тождества мышления и бытия, а второй рассматривает разум лишь как нашу человеческую способность к непротиворечиво­му мышлению. Но сила таким образом трактуемого разума не­избежно оборачивается его слабостью: мышление, впустившее в себя идею противоречивости, перестает различать границу рационального и иррационального, разумного и мистическо­го. В этом смысле немецкий философ прав, когда в своей «Ма­лой логике» резюмировал: «Все разумное мы, следовательно, должны вместе с тем называть мистическим» (Гегель. Соч. Т. 1., М. — Л., 1930, с. 142).

Полемизируя с Кантом, Гегель прежде всего не согласен с тем, что не сущность мира, а сущность мышления — разум — противоречива внутри себя. Кроме того, «... антиномии встре­чаются не только в четырех особых, заимствованных из космо {118} логии, предметах, а во всех предметах всякого рода, во всех представлениях, понятиях и идеях. Знание этого и познание предметов в этом их свойстве составляет существенную сторо­ну их философского рассмотрения» (Там же, с. 97).

Если Кант, отталкиваясь от проблемы антиномий, видит главный смысл философствования, смысл гносеологического анализа в критике разума, в определении «условий мыслимости» рационально постигаемого объекта, то Гегель существен­ную сторону философского рассмотрения видит в таком под­ходе к предметам, когда главное внимание обращается на их внутреннюю противоречивость, на их антиномичную приро­ду, Такой способ мышления Гегель назвал диалектическим. То, что для Канта имело негативный смысл, у Гегеля приобретает позитивный: «Истинное же и положительное значение анти­номий заключается в том, что всё действительное содержит внутри себя противоположные определения и что, следователь­но, познание и, точнее, постижение предмета в понятиях озна­чает именно лишь осознание его конкретного единства проти­воположных определений» (Там же). Следует отметить, что своим учением об антиномиях Гегель положил начало тради­ции сближения, если не отождествления, диалектики и фило­софии вообще. Позднее эта традиция закрепляется, в частно­сти, в марксизме.

Диалектическое мышление не просто констатирует антиномичность как объективно присущую предмету характери­стику, а выдвигает совершенно чуждую Канту идею синтеза, единства противоположных определений. Антиномия как осо­бый тип логического противоречия превращается у Гегеля в онтологическую структуру, в развертывание предмета и развер­тывание его познания. Логика движения мысли как дискурс сов­падает с диалектикой бытия вещи. Таким образом, можно ска­зать, что Гегель предлагает свою версию разрешения парадок­сов (антиномий). Она заключается в том, чтобы не избавляться {119} от них особым способом, а попытаться перейти от констата­ции тезиса и антитезиса к их синтезу, выявлению конкретного единства противоположностей. Философским же обосновани­ем такого метода выступает специальная онтологическая ги­потеза об укорененности антиномий в самих вещах.

Следует отметить, что гегелевский подход вызвал серьез­ную критику у многих философов; не нашел он поддержки и в практике науки того времени. Позднее другой философ — С. Кьеркегор предложил вариант так называемой качествен­ной диалектики, согласно которой тезис и антитезис не слива­ются в синтезе, а как бы относятся к разным качественным целостностям, так сказать, к разным мирам, между которыми нет непрерывного перехода, а существует некий онтологический разрыв, и может быть, даже бездна. Так, например, мышление и бытие суть противоположности. Но как бы ни сближались они, между ними всегда остается качественная граница. Дру­гими словами, антиномия разрешается благодаря усмотрению того обстоятельства, что между тезисом и антитезисом есть не­кий онтологический разрыв, следовательно, в мышлении они находятся в разных логических пространствах. Тем самым Кьер­кегор пытается найти путь к выходу из одноплоскостного мыс­лительного пространства.

Философия дзен: взгляд на парадоксы

В восточной философии «дзен» (оказавшей большое влияние на современное искусство) в том числе в ее современных трактовках, рациональность как сфера деятельности ума противопоставляется подлинности самой жизни. «Ум — это болезнь, а каково на­звание этой болезни? Ее имя — Аристотель... Ум имеет фикси­рованные разграничения. Фиксированность — это природа ума, а текучесть — это природа жизни... Ум — это выбор. Аристо­тель сделал это основой своей логики и философии (Ошо. Син Син Мин: книга ни о чем, М., 1994, с. 16—17). {120}

Ссылаясь на одного из патриархов философии «дзен» Ошо пишет: «Вы не можете найти человека, более удаленного от Сосана, чем Аристотель, потому что Сосан говорит: «Мы ни это, ни то — не выбирайте». Аристотель говорит: «А есть А и не может быть не-А — противоположности не могут встре­чаться». Сосан говорит: «Нет противоположностей — они уже встречаются, они всегда встречаются». Вот одна из самых фун­даментальных истин, которую нужно понять: противополож­ности — это не противоположности. Посмотрите глубже и вы ощутите их как одну и ту же энергию» (Там же).

Парадокс здесь рассматривается как продукт логики ис­кусственного различения и разграничения мира вещей посред­ством нашего ума. Сама парадоксальность не отбрасывается, но она больше не противоречие, а скорее языковая форма вы­ражения слиянности противоположностей самой жизни, когда мы поворачиваемся к ней лицом. «Сосан говорит: «Не делайте различий!» В тот момент, когда вы делаете различие, когда вхо­дит выбор, вы уже разделены, фрагментированы — вы стано­витесь больны, вы не Целое»» (Там же).