Своеобразие бескорыстного познания

 

Г. Гачев пишет: «Обращая внимание на камень, сосну, во­ду, первобытный человек видит не объективные качества этих вещей, а их полезное или вредное действие по отношению к себе, когда он соприкасается с ними» (61, стр.8). У первобыт­ного человека такое восприятие, вероятно, обнажено вслед­ствие его непосредственной зависимости от окружающей при­роды и остроты его биологических потребностей. Но, в сущ­ности, это относится и к современному человеку, только связи его с природой несравненно сложнее и многообразнее транс­формированы его потребности. Сложность этих связей опреде­ляется «биологической двухмерностью информации», отмечен­ной А. Иваницким и Н. Шубиной: «Как восприятие отдельно­го раздражителя, так и оценка сложной ситуации основаны на сумме специфической (о физических свойствах) и неспецифи­ческой (о биологическом значении раздражений) информации. Вернее, речь идет не о сумме, а о сложном синтезе двух качественно различных оценок, дополняющих, но никак не заме­няющих друг друга» (108, стр.99).

Проторенные пути процесса раздражения в материи чело­веческого мозга, образующие отражение внешнего мира, со­гласно своему назначению, отражают, следовательно, «двух­мерно», но лишь то, что связано с потребностями человека. Значит, отражение это не может быть тождественно отражае­мому. В «двухмерности» отражаемое приспособлено к потреб­ностям, ибо им служит, но отражение остается отражением объективным. Может быть, «двухмерность» информации опре­деляет два пути и в ее использовании? Прикладное, обслужи­вающее потребности средствами, и бескорыстное - «специфи­ческое», - обслуживающее познание как таковое. Далее эта двусторонность знаний дает себя знать на разных этапах по­знания и в разных вариантах оценки его плодов, но ведет она к единому результату.

Агенты внешнего мира, связанные между собой и дей­ствующие одновременно, отражаются как стороны, качества, свойства одного предмета; среди этих сторон, качеств и свойств есть наиболее характеризующие данное явление или предмет - те, которые чаще всего совпадают во времени; а есть стороны, свойства и качества, наиболее значительные для воспринимающего, - те, которые наиболее касаются его по­требностей.

Из наиболее характеризующих и наиболее значительных строится субъективное представление об объективной сущнос­ти данного явления, предмета, процесса. Но у разных людей совпадают в некоторой степени и потребности и опыт; поэто­му из их субъективных представлений путем отбора постепен­но формируются обобщенные представления, все более при­ближающиеся к тому, что действительно является объективной сущностью отражаемой реальности. Так общественная практи­ка вносит все новые и новые поправки в субъективные пред­ставления. В результате, очищаясь от частного и субъектив­ных пристрастий, представления человека делаются все более отвлеченными, абстрактными - далекими и от конкретных потребностей и от единичных ощущений, с которых началось их образование.

Такие представления теряют прикладной смысл, как если бы к человеческим потребностям они никакого отношения не имели. Повседневная практика легко обходится без них, до­вольствуясь знаниями прикладными, а там, где прикладных недостаточно, там и абстрактные неприменимы, вследствие их абстрактности - ведь всякая нужда всегда конкретна.

Ф. Энгельс писал: «Как понятие числа, так и понятие фи­гуры заимствованы исключительно из внешнего мира, а не возникли в голове из чистого мышления. Должны были суще­ствовать вещи, имеющие определенную форму, и эти формы должны были подвергнуться сравнению, прежде чем можно было прийти к понятию фигуры <...>. Но чтобы быть в состо­янии исследовать эти формы и отношения в чистом виде, необходимо совершенно отделить их от их содержания, оста­вив это последнее в стороне как нечто безразличное; таким путем мы получаем точки, лишенные измерений, линии, ли­шенные толщины и ширины, разные а и б, х и у, постоянные и переменные величины» (178, т.З, стр.37).

Иллюстрирует применимость таких абстракций Д. Данин: «Рыжеволосый мальчик в две секунды выпил три океана, сколько океанов выпьет он за полчаса?» - математик только улыбнется, услышав эту бессмысленную задачу («почему ры­жеволосый?»), но тотчас решит ее безошибочно.

Возможно ли это, - спрашивает Данин, - безошибочно решить бессмыслицу? Возможно, потому что бессмыслица тут физическая, но как раз об этом-то математику и не спраши­вают, ее спрашивают лишь о связи количеств, а числам нет дела до того, что стоит за ними. Как рыжеволосый мальчик умудрился выхлебать Атлантику за две трети секунды и зачем это ему понадобилось, математик не знает и знать не обязан! Не его это забота и не для ответов на такие вопросы созда­вался могучий аппарат его науки» (87, стр.177).

Человеческая потребность в бескорыстном познании выг­лядит на первый взгляд лишней, как праздными кажутся детс­кое любопытство и назойливая любознательность.

«Греческое слово «схолэ» означает прежде всего досуг, праздность, отдых, но вместе с тем и ученую беседу на досу­ге, умственный труд, учебные занятия. Схолиями мы по сей день называем толкования, комментарии. От слова «схолэ» произошло и слово «школа», и адекватные слова в латинском и новых языках (scool, schule, ecole)» (113, стр.43).

Так не только логика, теория познания, но и история, в частности история слова, подтверждают существование беско­рыстного познания в человеческой практике. Обнаженная у детей, потребность в нем столь же присуща человеку и харак­теризует его, как и потребности социальные. Правда, эта об­щечеловеческая потребность в большинстве случаев, в отличие от потребностей социальных, не занимает главенствующего положения, проявляясь по-разному у разных людей в разное время, как более или менее сильная и в большинстве случаев трансформированная.

Артист и режиссер С.М. Михоэлс писал: «Страсть позна­ния самая сильная; ибо даже любовь есть, собственно говоря, разновидность этой страсти познания. И когда ты видишь вопиющее нарушение элементарной справедливости, видишь страшные преступления, совершающиеся в мире, ты должен объяснить, познать, занять позицию в отношении всего этого» (190, стр.72). Категоричность этого утверждения свидетельству­ет и о существовании «страсти познания», и о присутствии ее в самых различных сложных потребностях человека, и о том, что разным людям она присуща в различных степенях.

Потребность эта действительно отличается особо причуд­ливыми трансформациями, которые и дают основание все ее разновидности называть потребностями идеальными, чтобы отличать их от познания прикладного и охватить в то же время те ее производные трансформации, которые на позна­ние не похожи и, происходя от него, с ним, в сущности, рас­стаются.

Трансформации идеальных потребностей начинаются с внутренних противоречий, присущих бескорыстному познанию. Пока познание - средство, границы его ясны: достаточно, удовлетворительно, верно то, что практически продуктивно, что приложимо к делу с очевидными и ощутимыми положи­тельными результатами; неудовлетворительно, ложно то, что достижению цели не помогает, что поэтому не нужно.

В бескорыстном познании эти критерии отпадают. Остает­ся другой: истинность - соответствие субъективных представ­лений, возникающих у познающего, объективной действитель­ности. Но что такое это «соответствие»? Критерием истиннос­ти остается практика, но теперь она выступает в другой роли - не как приспосабливание природы к нуждам человека, а наоборот - как приспосабливание человеком своего сознания, своих субъективных представлений к независимой от него природе - к тому, что она такое объективно.

Действительность безгранична, и бескорыстное познание обращается прежде всего к многообразию окружающего мира -ко всему новому. Это то самое детское любопытство, которое родственно стремлению животных искать новое, знакомиться с ним и движению растений к свету - по Павлову. Но человек поверхностным знакомством - знанием непосредственно ощу­тимого, наличного - не ограничивается. У детей за вопросами «что это?» следуют вопросы: «почему?» и «зачем?» Человек ищет понимания - уяснения скрытых и все более далеких причинных связей существующего. Прикладное знание довольству­ется тем, что проверено практическими нуждами; бескорыст­ное познание устремлено к новому как таковому - и в соста­ве явлений и в связях между ними - к тому, что может быть проверено только специально поставленным экспериментом.

Воспринимаемые явления, с одной стороны, и причинно-следственные связи между ними, с другой стороны, находятся в противоречии: воспринимаемое явление налицо - о нем свидетельствует ощущение; причинные связи и зависимости ощущению не даны: они устанавливаются в представлениях человека памятью и логикой, которая оперирует прошлым опытом - используется и применяется приобретенное ранее. Но, как писал В.И. Ленин, «не надо забывать, что критерий практики никогда не может по самой сути дела подтвердить или отвергнуть полностью какого бы то ни было человеческо­го представления» (148, т.14, стр.130).

Так образуется разрыв между тем, что дано ощущению и потому бесспорно, налично, и тем, что ощущению не дано, что лишь угадываемо, что касается связей. Но именно в свя­зях - сущность человеческого познания. Противоречие это известно в гносеологии. В.И. Ленин, выражая своё согласие, подчеркнул у Лейбница: «В чем же в таком случае заключает­ся различие между разумом и чувствами, или способностью к ощущению? Чувственное восприятие дает предмет, разум - название для него. В разуме нет того, чего бы не было в чув­ственном восприятии, но то, что в чувственном восприятии находится фактически, то в разуме находится лишь номиналь­но, по названию. Разум есть высшее существо, правитель ми­ра; но лишь по названию, а не в действительности» (148, т.38, стр.384-385). Читая Гегеля, он конспектирует: «Закон берет спокойное - и потому закон, всякий закон, узок, неполон, приблизителен» (148, т.38, стр.140). И в другом месте: «Чувст­ва показывают реальность; мысль и слово - общее» (148, т.38, стр.269).

Потребность бескорыстного познания заключается в стрем­лении преодолеть это противоречие, в стремлении к полной достоверности и к выяснению единого порядка в многообразии явлений. По этому признаку оно одновременно и родственно и противонаправлено прикладному познанию. По определению М. Планка, «закон природы выражается тем проще, чем более общим он является» (цит. по 323, стр.142). Искомое представ­ление о простоте и всеобщности лежит, вероятно, в основе всякого познания.