Заглавная страница Избранные статьи Случайная статья Познавательные статьи Новые добавления Обратная связь FAQ Написать работу КАТЕГОРИИ: АрхеологияБиология Генетика География Информатика История Логика Маркетинг Математика Менеджмент Механика Педагогика Религия Социология Технологии Физика Философия Финансы Химия Экология ТОП 10 на сайте Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрацииТехника нижней прямой подачи мяча. Франко-прусская война (причины и последствия) Организация работы процедурного кабинета Смысловое и механическое запоминание, их место и роль в усвоении знаний Коммуникативные барьеры и пути их преодоления Обработка изделий медицинского назначения многократного применения Образцы текста публицистического стиля Четыре типа изменения баланса Задачи с ответами для Всероссийской олимпиады по праву Мы поможем в написании ваших работ! ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ?
Влияние общества на человека
Приготовление дезинфицирующих растворов различной концентрации Практические работы по географии для 6 класса Организация работы процедурного кабинета Изменения в неживой природе осенью Уборка процедурного кабинета Сольфеджио. Все правила по сольфеджио Балочные системы. Определение реакций опор и моментов защемления |
Структура потребностей и вооруженность↑ ⇐ ПредыдущаяСтр 46 из 46 Содержание книги
Поиск на нашем сайте
Не зная средств, какими располагает человек, нельзя судить и о том, сколь значимы для него цели, за которые он борется. Тех же размеров пожертвования богача и бедняка свидетельствуют о разном в составе и силе потребностей каждого. Истина эта давно известна по евангельской притче о «лепте вдовицы». Своеобразие структуры потребностей человека проявляется в самых разнообразных случаях; когда он употребляет свою вооруженность вопреки ее прямому назначению; когда он пренебрегает имеющимися у него «оружием» и пытается применить то, какого лишен или каким располагает в наименьшей степени; когда человек значительно преувеличивает или преуменьшает свое действительное владение тем или другим «оружием»; когда он заблуждается в пригодности в данных обстоятельствах данного рода «оружия» (как Мартышка в пользовании очками и как Повар в воздействиях на Кота в баснях Крылова) и т.д. Несоответствие «оружия» времени и месту его применения может заключаться не только в его роде, но и в его недостаточности для борьбы в данном конкретном случае. Шахматист, сильный среди любителей, может быть слабо вооружен для борьбы с мастером спорта. Для зрителей вооруженность любого вида и рода выглядит ' либо как средняя, нормальная, либо как более или менее отклоняющаяся от обычной в ту или другую сторону; причем недостаток в одном может сочетаться с избытком в другом. В быту так узнают обычно специалиста. Наиболее ясно недостаточной вооруженностью выглядит пользование общеизвестным, но устаревшим «оружием». Расчеты на такое оружие, его применение, непонимание его непригодности - все это выдает глупость, наивность или невежественность человека и вызывает нередко комический эффект. И наоборот: лицо, вооруженное, по представлениям зрителей, значительно выше средней нормы, вызывает обычно уважение. Оно тем больше, чем выше ценит данный состав зрителей данный вид «оружия». Это ярко проявляется в реакциях зрительного зала ТЮЗов. Всякого рода противоречия между вооруженностью человека и его потребностями обнажают эти потребности, а значит - и своеобразие их структуры. При острой нужде человек не успевает выбрать «оружие», наиболее подходящее к данному случаю, и хватается за ближайшее и наиболее привычное. В этом проявляется и острота нужды и привычка к тому или другому «оружию». В одних и тех же обстоятельствах один начинает ругаться, другой читает нотацию, третий обращается к совести, а четвертый вовсе не прибегает к словам. Пригодность или непригодность «оружия» в каждом данном случае определяется объектом, на который оно направлено. Если это человек - то на какие-то его потребности: на биологические, социальные или идеальные. Ведь воздействовать на него может только то, что каких-то из них касается, причем какие-то у каждого человека наиболее, а какие-то наименее уязвимы. Поэтому успех в применении определенного «оружия» свидетельствует не только об относительной силе победителя, но обнажает также и слабости побежденного. Преимущество победителя может при этом заключаться всего лишь в знаниях слабостей побежденного. Так действуют всякого рода шантажисты, соблазнители, льстецы. Так слабейший иногда побеждает сильнейшего, пользуясь противоречиями в потребностях или вооруженности последнего. Шантажируемый, соблазняемый или обольщаемый что-то любит, чем-то дорожит (например, репутацией), а это любимое или нужное не защищено в должной мере, или представляется недостижимой мечтой. Знание такой «подноготной» в потребностях противника бывает в борьбе сильнейшим «оружием». Но, в сущности, всякий борющийся ищет незащищенные места в структуре потребностей и в возможностях противника и рассчитывает на их существование. Процесс борьбы происходит, пока борющиеся такие места ищут и находят. Чаще всего они обнаруживаются либо в привязанностях партнера-противника, либо в нормах удовлетворения его потребностей - в том, что какая-то из них может быть нарушена и соответствующая потребность сделается актуальной и значительной. В первом случае речь идет о возможной опасности любимому, искомому, желанному; во втором - об угрозе уже достигнутому, привычному, ставшему постоянной необходимостью. Таким образом, противоречия между вооруженностью и потребностями человека уясняют еще и новую область противоречий. Это противоречия между потребностями актуальными, неудовлетворенными и потребностями неактуальными, удовлетворенными общей нормой; здесь охрана нормы противопоставлена устремленности к новому, нужды противостоят влечениям и влечения - привычкам. Такие противоречия постоянно возникают, но редко достигают значительной остроты; их можно рассматривать как еще один «уровень» противоречий в структуре потребностей человека. Противоречия начинаются с целей, интересов, мотивов и потребностей, отличающих одного человека от другого и заставляющих их бороться друг с другом. Но противоречия заключены и в глубинах души каждого, так как составляют сущность жизни человека, пока он - мыслящее существо. Л.Н. Толстой писал: «Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие - душевная подлость» (277, т.60, стр.231). Дж.Г. Лоусон отмечает в теории драмы: «Действующие лица постоянно сталкиваются с расхождением между своими намерениями и тем, что происходит в действительности; это вынуждает их пересматривать свои представления о реальности и еще больше напрягать свои силы; именно это и заставляет их двигаться в буквальном смысле слова» (165, стр.325). На любом уровне рассмотрения противоречий в структуре потребностей своеобразие человеческой души раскрывается в отклонениях от обычного, наиболее распространенного, нормального, общего. Но это общее должно прежде всего существовать - только при этом условии противоречащее ему может служить воплощению человеческой души и удовлетворению потребности бескорыстного познания режиссера и зрителей спектакля.
Потребности и мода Вещи, которыми человек окружает себя, иногда весьма внятно говорят о его потребностях. В этом отношении особенно красноречиво бывает следование моде или пренебрежение к ней. В следовании моде - один из первых признаков принадлежности к определенному общественному рангу. В признаке этом содержится и понимание субъектом своего «ранга» и его потребность принадлежать к нему. Повышенное внимание к моде, стремление нисколько не отставать от нее выражают потребность занимать в данном ранге достойное положение. Но стремление это свидетельствует также и об отсутствии претензий выйти за его пределы, то есть об относительной скромности социальных потребностей. Тот, кого существующая норма категорически не удовлетворяет, а также и тот, чья социальная потребность ниже общей средней нормы, не следят за модой. Но они и не отрицают ее - они к ней равнодушны, как к явлению малозначительному. («К чему бесплодно спорить с веком?» - спрашивает Пушкин.) Модно бывает самое разное, вплоть до «физики», «лирики» и политики. Предметом моды бывают сами потребности; при этом они неизбежно превращаются в потребность социальную. Точнее - социальная потребность определенного уровня конкретности иногда трансформируется в моду на определенные идеальные и биологические потребности. Эпидемическое увлечение точными науками («физикой») или поэзией («лирикой») в 50-е и 60-е годы и общественными науками - в 20-е и 30-е годы, вероятно, можно отнести к таким модам. Мода на потребность бывает связана с ее вещественными признаками - вооруженностью, атрибутами, символами; сюда может входить не только одежда, но транзисторный приемник, портативный магнитофон, определенные книги, планировки квартир и т.д. - вплоть до времяпрепровождения. Мода на определенную вооруженность говорит обычно о модности определенных потребностей. Так, скажем, если модна косметика, то едва ли в том же кругу одновременно может быть модна политика. И, наоборот - когда модна политика, то модно отсутствие косметики. Мода на биологические потребности свидетельствует об обострении социальных потребностей - о недостаточности существующих норм их удовлетворениями о том, что новая норма еще не определилась. В модности биологических потребностей скрыт некий протест без положительной программы. Рост волос на голове и лице человека, рост ногтей - это естественные процессы удовлетворения растительных потребностей человеческого организма (так же как и усваивание в различных частях пищеварительного канала питательных веществ из пищи); стрижка волос и бороды, уход за растительностью - нормы удовлетворения потребностей социальных. Отказ от ухода за волосами, от стрижки и бритья (и от «красы ногтей», по выражению Пушкина) - отказ от социальных потребностей и пренебрежение к норме их удовлетворения, принятой в данное время в данной среде - «спор с веком», по Пушкину. Тело живого существа - это его «оружие». Разные части человеческого тела приспособлены к обслуживанию разных потребностей. Чем больше в биологической потребности животного, тем тщательнее закрывается то, что служит ей. Одежда скрывает и обнажает те или другие части тела, как указывает мода на ту или иную потребность. Сложнейшая прическа и платье до пят в этом отношении прямо противоположны распущенным волосам, закрытым плечам и мини-юбке; контрастность мужской и женской одежды (в покрое, в расцветке) противоположна их сближению *. _______________________________ * Декольте в XIX в. и мини-юбка в XX подчеркивали и разное в биологических потребностях и в разной степени. Поэтому сильно оголенные плечи в платье «до пят» производят совсем другое впечатление, нежели сильно оголенные ноги при свитере «под горло». По мнению П.М. Ершова, в одном случае более подчеркнутыми оказываются материнские функции, что возвышает впечатление от покроя. В другом же - акцент делается на пред-полагемом любострастии. - Прим. ред.
Начинается смена нормы и моды с отрицания. Р.-М. Рильке писал о футуристах: «По своей сущности они не творцы нового, а беглецы от прежнего» (228, стр.269). Михаил Лифшиц пишет о современной моде в искусстве: <«...> если в течение почти десятилетия господствовал вкус ко всему, что удалялось от реального мира, то на смену ему должен был прийти и действительно пришел интерес к предметности, как длинные юбки сменяются короткими и наоборот. Конечно, такие циклы уже бывали, однако на этот раз дело пошло более круто <...> дело не обошлось бутафорским восстановлением реальности на полотне. Место изображенного предмета занял предмет реальный» (155, стр.100). Во многих чертах современной моды в одежде (короткие юбки), прическе (распущенные волосы), в поведении (например, в поцелуях в общественных местах), казалось бы, проявляется преобладание биологических потребностей над социальными. И это было бы действительно так, если бы это преобладание не было модой. Но поскольку оно - мода, в нем господствуют потребность социальная и норма ее удовлетворения. В данном случае она негативна - в ней отрицание прежде господствовавших норм, касающихся, вероятно, не только прически, одежды и манер. Отношения к моде суть отношения к определенной норме удовлетворения социальных потребностей, но отношения эти бывают весьма разнообразны и зависят они от многих причин, в число которых входят и некоторые природные данные человека -его врожденная вооруженность. Так, скажем, красивые женщины обычно менее внимательны к моде, чем некрасивые. Нарушение нормы и моды в одном иногда подчеркнуто восполняется другим; как отметил еще М.Ю. Лермонтов, «дама дурно одетая обыкновенно гораздо любезнее и снисходительнее»? Оттенки отношения человека к моде иногда отчетливо обнаруживают некоторые его потребности. В чем именно и в какой мере данный человек следует моде и пренебрегает ею? Ответ на этот вопрос может указать на те черты человека, которых он сам не осознает; они касаются вкуса, а вкус отражает потребность, безотчетно ощущаемую. Но следование моде как признак принадлежности к определенному рангу есть, кроме того, и вооруженность, приобретаемая иногда ценой значительных затрат и жертв. Кроме того, следование моде в женской одежде и косметике служит иногда «оружием» для удовлетворения биологических потребностей, что чаще всего тоже, вероятно, не осознается. Значит, на уровне противоречий между вооруженностью и потребностями мода имеет основание занимать определенное место. Умение видеть В воплощаемой на сцене структуре потребностей необычайное и значительное может быть обнаружено в пьесе или внесено режиссером в создаваемое им взаимодействие на любом из рассмотренных условно вычлененных уровней и во взаимосвязях между этими уровнями. Уменье обнаруживать в пьесе и вносить в партитуру борьбы в спектакле новое, неожиданное есть, в сущности, уменье видеть. Зрением обладают все нормальные люди, но художник, кроме того, видит в частных явлениях определенного рода, соответственно своей профессии, общечеловеческий смысл. Режиссер, по требованиям своего искусства, видит его во взаимодействиях людей; видит, во-первых, в реальной действительности и во всем, что он узнает о ней; во-вторых, в собственном воображении, оперирующем знаниями; в-третьих - в пьесе, от акта к акту, от сцены к сцене, от реплики к реплике. Такое уменье видеть обусловлено соответствующей потребностью и надлежащей вооруженностью, а единый зародыш того и другого называют способностями, дарованием, талантом. Все это обнаруживается в возникающих ассоциациях - в воображении, связывающем личный опыт и знания с пьесой, а пьесу - с личными опытом и знаниями. Академик А.А. Ухтомский приводит мысль М. Пришвина о работе писателя, но ее можно отнести к художнику любой специальности: <«...> как только <...> свое личное как бы растворяется в чужом, то можно с уверенностью приступать к писанию - написанное будет для всех интересно, совершенно независимо от темы: Шекспир это или башмаки» (288, стр.264). Эта же мысль выражена Б.Л. Пастернаком в более общей форме: Со мною люди без имен, Деревья, дети, домоседы. Я ими всеми побежден, И только в том моя победа. Спектаклем режиссер проверяет то, что увидел в жизни и в пьесе и что доверил актерскому коллективу - он предлагает увиденное на утверждение зрителям, чтоб убедиться в своей правоте. Оно нуждается в утверждении потому, что представляет собой реальность необычайного или необычайность реального. Технологически диалектика эта заключается в том, что противоречия на одном уровне структуры потребностей уравновешиваются строгой логикой их функционирования на другом или других уровнях, или между ними, и режиссер для воплощения своего открытия выбирает - когда и какие именно потребности с какими именно согласуются или сталкиваются. Выбор этот утверждает некоторое универсальное единство в человеческой душе, в людях, в мире. По Р. Гамзатову - «в одной капле дождя спит потоп», по О Хайяму - «в зерне - вся жатва», по девизу на шекспировском театре «Глобус» - «весь мир играет комедию». Логику эту можно продолжить: в атоме - весь космос, в душе человека - вся истина, потому что если нет его, то нет и истины. Основание для всех этих утверждений одно - в искусстве несущественно количеством и занято оно всегда познанием.
POST SCRIPTUM * _____________________________________ * «Искусство толкования» было написано в 1974 г. При последующем редактировании рукописи автором были сделаны «приложения», материалы которых и составили завершающий работу «Post scriptum». Первая часть написана в 1980г., вторая - в 1985. - Прим. ред.
I. Объектом познания в художественной литературе является человек. Познание его природы заключается в представлениях о закономерных связях между всем тем, что и почему с ним происходит. (Это: связи его с другими людьми, с окружающей природной средой, с его прошлым и будущим и это связи между разнообразными процессами, происходящими в нем самом). Являясь объектом познания, человек служит в то же время промежуточным звеном познания между мирозданием в целом и вполне реальными, конкретными людьми - живыми образами данного произведения литературы. Так, при удовлетворении идеальных потребностей - потребностей познания - человек оказывается одновременно и объектом, предметом познания, и инструментом, орудием познания. Это же относится и к отдельным' моментам его жизни - свойствам, чертам характера отдельных образов художественной литературы. Познание человека бесконечно, так как безгранично разнообразие человеческих индивидуальностей и бесконечен путь к абсолютной истине - единой сущности всего происходящего в мире. Поэтому в неповторимости художественного образа -его достоверность. В том, как писатель подходит к познанию человека, можно обнаружить определенные тенденции, более или менее ясно проявляющиеся. Разные писатели начинают постижение природы человека по-разному: одних привлекает в человеке прежде всего одно, внимание других устремлено к другому, хотя все пути ведут в идеале к полноте и разносторонности. Распутывать клубок противоречий, взаимосвязей, зависимостей, причин и следствий в человеческой индивидуальности можно, начиная с различных ее сторон и разных, присущих ей черт. Эти стороны или черты суть следствия тех или других исходных потребностей. Поэтому в подходе писателя к познанию человека можно видеть его преимущественный интерес к тем или другим исходным человеческим потребностями как его, писателя, склонность. Такая склонность должна иметь свою причину в биографии и характере писателя - в структуре его потребностей. Она ведет к определенным последствиям и в том, что находит и воплощает писатель в природе человека, и в том, какой отклик находят его творения у читателей. Так, по моим представлениям, Ф.М.Достоевскому свойственно начинать постижение природы человека с трансформаций социальных потребностей. Это - самые разнообразные по содержанию и силе потребности в справедливости: непритязательность «бедных людей», гордость «униженных и оскорбленных», чувство собственного достоинства и смирение в «Преступлении и наказании», эгоизм и альтруизм разнообразных степеней и оттенков в «Братьях Карамазовых», в «Идиоте», в «Записках из мертвого дома». Во всех своих произведениях Достоевский особенно внимателен к давлениям на потребность в справедливости, с одной стороны, потребностей биологических, с другой - потребностей идеальных. Давлений иногда сильнейших. Чрезвычайный, более ста лет не ослабевающий интерес к творчеству Достоевского объясняется, я полагаю, тем, что он объективно верно и ярко выразил в человеке как его социальную сущность, так и ее природную связанность с потребностями биологическими и перспективу ее одухотворения потребностями идеальными. Но социальная сущность человека возникает из его естественной природы и строится на ней. С этого начинается постижение человека Львом Толстым. Распутывая клубок человеческой природы он начинает с биологических потребностей. Их бесспорная реальность, их сила и простота делают исследования Л.Толстого продуктивными и чрезвычайно убедительными. Он выясняет: как в биологические потребности вмешиваются социальные и идеальные, как осуществляется их давление и к чему оно приводит. Наиболее ясно и сжато это выражено в одном из поздних его произведений - в рассказе «Хозяин и работник». Но столкновения с биологическими потребностями социальных и идеальных отчетливо видны и в «Анне Карениной», и в «Войне и мире», и в «Смерти Ивана Ильича», да и во всех других. Генрих Белль начинает с потребностей идеальных. Социальные и биологические он рассматривает в связи с тем, как на них сказывается вмешательство и давление потребностей идеальных, достигших значительной или господствующей силы. Повышенная сила потребностей - область, специально интересующая Стефана Цвейга. В его известном рассказе «Амок» это проявляется с наибольшей ясностью. Рассказ повествует о поведении, подчиненном потребности, поглощающей человека целиком, подчиняющей себе все его поступки. Книга «Борьба с безумием» посвящена тому, что Цвейг называет «демонизмом» - обслуживанию сверхсознанием такой всепоглощающей потребности и вытекающим отсюда последствиям в трех вариантах: 1) игнорирование сознания и социальных потребностей (Гё'льдерлин); 2) преодоление сознания чрезмерностью притязаний и пренебрежением ко всем нормам (Клейст) и 3) агрессивное отрицание сознания и всего им охраняемого, утверждение иррационализма (Ницше). Интерес Ст. Цвейга к повышенной силе потребности многозначителен. В ней проявляется самая сущность исходных человеческих потребностей. Она заключается в их принципиальной ненасытности, которая проявляется в постоянно возникающем стремлении к преодолению, превышению достигнутой нормы удовлетворения каждой. Любое достижение отдельного человека приобретает общественное значение, когда оно превышает норму удовлетворения той или другой потребности, господствующую в данное время в данной среде. Сама история человечества есть, в сущности, история роста норм удовлетворения человеческих потребностей - борьба за смену старых норм новыми, борьба с нуждой ради развития и роста. Всякое творчество, а значит и сам факт существования искусства, в принципе противостоит нормативности удовлетворения потребностей как тормозу роста и развития. Поэтому и в познании человека (в частности - художественной литературой) важнейшим моментом является обнаружение в нем творческого начала - тех его потребностей, которые по силе своей превышают общий, средний уровень, которые претендуют и посягают на нарушение господствующих норм их удовлетворения. Таковы все «замечательные люди». Они и привлекают к себе внимание писателя; их он находит среди «обычных», «ничем не примечательных». В уменье находить их обнаруживается и творческая мощь самого писателя. Художник любой профессии отличается от нехудожника именно уменьем находить в обычном, будничном необычное, исключительное - то и такое, в котором заключена скрытая для других значительная сущность. Так и писатель-беллетрист, находя в человеке необычное, исключительное на фоне нормального, тем самым выясняет и его сущность и многообразие ее проявлений. Так бывает даже тогда, когда писатель как будто бы не отклоняется от самого обычного, будничного - все решает «чуть-чуть», по Л. Толстому. В этом отношении любопытны романы нашего современника К.М.Симонова «Товарищи по оружию», «Живые и мертвые» и «Солдатами не рождаются». Автор хорошо знает людей, о которых рассказывает. Одни из них проходят через все три романа, другие занимают места более скромные. Каждый из них более или менее связан с событиями Отечественной войны и обстоятельствами, ей предшествовавшими. Одни более привлекательны, другие - менее. Рассказанное автором представляется вполне правдоподобным. Что же в познаваемых людях в наибольшей степени привлекает внимание автора? Что преимущественно интересует его в поведении и переживаниях героев? Какие потребности? В центре внимания автора - нормативность в удовлетворении потребностей, потребность в самой норме их удовлетворения. Нормативность как таковая. Не превышение норм, не отклонение от них, не преодоление их, даже не сами потребности, требующие удовлетворения, а - сама нормативность. Война препятствует нормальному удовлетворению чуть ли не всех исходных и элементарных человеческих потребностей - испытывает прочность всех норм - они выдерживают; война пытается ввести новые нормы - но прежние не уступают; война ставит неожиданные и невероятные условия жизни - нормы выдерживают и это испытание. Более того - иногда под охраной оказываются нормы дореволюционные, революцией отмененные. Автор рассматривает нормативность поведения в широком диапазоне и во множестве разнообразных вариаций и оттенков. От чувства долга в самопожертвовании - норм идеальных, норм патриотизма и нравственности - до нормы в мелочах поведения согласно армейскому уставу, норм ношения военной формы, норм ритуала и этикета, норм общения военнослужащих с гражданским населением, норм течения мысли, норм принятия решений разного рода, административных, бытовых и нравственных вопросов. Все и всяческие уклонения от норм воспроизводятся либо как нечто подлежащее осуждению, либо как отклонение должное, нормальное. Нормативность выступает идеально гибкой. «Культ нормы», если можно так выразиться, обеспечил романам Симонова и популярность и успех у массового советского читателя - потребителя «художественного ширпотреба». Дело в том, что если в поступательном движении исторического процесса происходит смена норм с их повышением, преодолением старых новыми, то в периоды стихийных или общественных катастроф (а к ним относятся, разумеется, и мировые войны) нормы, наоборот, снижаются. Тогда людям, вынужденным мириться с лишениями, свойственно сожалеть о том, от чего приходится отказываться, и сохранение нормативности, оказавшейся под угрозой, представляется им чуть ли не идеалом. Повышенное внимание к нормативности в поведении героев оборачивается невниманием к тому, что существует вне и независимо от господствующих норм или вопреки им. Так, от внимания ускользают сперва «замечательные люди» в обычном смысле этого явления, а потом и личность вообще -индивидуальность как таковая. В жестоких условиях войны «не до нее». Так судит читатель, такова и позиция писателя. В его романах не люди раскрываются в исключительных, трагических, тревожных и радостных событиях войны, а война обслуживается людьми по правилам и нормам военного времени. Так, близкие события войны действительно заслонили и должны были заслонить от современников все остальное. Ограничив их кругозор, они определили дистанцию их интересов жесткими нормами. В этом позиция писателя не отличается от позиций его героев - от их общего усредненного уровня * ____________________________ * В обычных «нормальных» условиях чем более общедоступны нормы удовлетворения потребностей человека; тем уже его интересы, тем ближе его цели и тем более он - «обыватель» (потребитель художественного «ширпотреба»), - П.Е.
К.М. Симонов угадал настроение читательских масс. Если толкование событий рассматривать как их критику (а в критике различать три ее разновидности), то критику Симоновым описываемых им событий следует отнести к критике «приспособленческой». Она приспособлена к «адресату», а адресат это - и читатель, дорожащий нормами как нуждой, и заказчик, заинтересованный в определенном и умелом воздействии на читателей и надлежащим образом вознаграждающий «инженеров человеческих душ» за такое воздействие. «На это и ориентирована в основном «приспособленческая критика». Она служит социальной потребности варианта «для себя». Таково и воспевание нормативности писателем Симоновым. «Первые годы советской власти и особенно гбды «военного коммунизма» характерны ломкой и отменой прежних норм удовлетворения потребностей - всех: биологических, социальных и идеальных. Но после хаоса ломки в предвоенные годы стала возникать нужда в нормах - в нормативности как таковой. Война настолько обострила, усилила эту нужду, что оказалось целесообразным не только возникновение новых норм, но даже и восстановление старых - дореволюционных. Так, получили гражданство забытые до этого понятия и слова «Родина», «патриотизм» и т.п. За ними последовало - уважение к именам Суворова, Кутузова, Петра Великого; затем -воинские звания, гвардейские полки, офицерские погоны. Но в общественной жизни процесс восстановления нормативности шел сперва робко, неуверенно - с ожиданием санкции «свыше». «Главенствующая социальная потребность К.М. Симонова побудила его сверхсознание - интуицию - угадать задачу момента и поспеть вовремя с художественной продукцией, посвященной культу Нормативности. При этом, как это и свойственно сверхсознанию, оно, между прочим, примирило противоречия, логически трудно примиримые - консервативное заставило служить новейшему, новейшее удовлетворило старым, а при всем этом предугаданное задание сверху еще и совпало с нуждой, назревающей снизу в сфере как будто бы дискредитированной... «Симонов угадал момент, но сам интерес к норме привлекал и раньше внимание исследователей души человеческой. Повышенную привязанность к нормам и энергичную борьбу с ними можно видеть в «Обломове» И.А. Гончарова. Нормативность и преодоление ее тесно связаны с вооруженностью, а следовательно и с исходной потребностью в вооруженности. Она сильна у Штольца и именно ей противопоставлена лень - повышенная в силе потребность в экономии сил - Обломо-ва. Ведь как раз экономия сил побуждает держаться норм, беречь и охранять их неприкосновенность. «На примере этом видны как консервативность самих норм, так и бесконечное их разнообразие и по содержанию и но силе. В самом деле, что общего у «чувства долга» и просветов с звездочками на погонах? Что общего у воинской дисциплины и обломовской лени? У гончаровских «обломов-цев» и действующих лиц симоновской эпопеи? Таковы разнообразие трансформаций биологической потребности в экономии сил и разнообразие норм, этой потребностью охраняемых. Иллюстрируя «теорию потребностей» ссылками на Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, Г. Бёлля, Ст. Цвейга, К.М. Симонова и И.А. Гончарова, я беру на себя смелость «художественной критики». Толкования их подхода к познанию человека, предлагаемые мною, едва ли можно доказать как объективную истину или опровергнуть. Чем шире метафорический смысл упоминаемых мною произведений, тем многозначное они. Тем шире и возможности увидеть в них различное. Увиденное мною не исключает возможности видеть и другое, или только другое, вплоть до противоположного. «Значительность и долговечность этих произведений такими возможностями определяются и измеряются. «Предложенные мною экстраполяции, может быть, целесообразно закончить вопросами: с чего начинают познание человека Андрей Платонов? Михаил Булгаков? Томас Манн?... «Если начать со свойственного каждому повышенного интереса к человеческим потребностям и, прежде всего, к какой-то определенной, то это, может быть, расширит понимание их творений? Поможет, например, заметить, что в каждом из них близко другому, что - контрастно и что у писателя на разных этапах его творческого пути проявляется по-разному?...
II. «Все искусства по содержанию духовны, хотя в любом духовное воплощено материально. Станиславский открыл это материальное бытие духовности в актерском искусстве. «К.С. Станиславский всю свою жизнь в искусстве был занят переживаниями артиста в роли. Точнее - усилением, повышением, точностью и яркостью воплощения их духовности. Он писал: «В самом деле, что значит оценить факты и события пьесы? Это значит найти в них скрытый смысл, духовную сущность, степень их значения и воздействия (264, т.4, стр.108); «Новый вид анализа или познавания пьесы заключается в так называемом процессе оценки фактов» (264, т.4, стр.247); «Оценка фактов - большая и сложная работа» (264, т.4, стр.252); «Почувствовать в одной сверхзадаче всю сложную духовную сущность целой пьесы нелегко! Нам, простым смертным, это не по силам. И если мы сумеем ограничить число задач в каждом акте пятью, а во всей пьесе - двадцатью или двадцатью пятью задачами, которые в совокупности вместят в себя всю сущность, заключенную во всей пьесе, - это лучший результат, который мы можем достигнуть» (264, т.4, стр.290). «В интеграции задач, в возникновении их иерархии проявляется сверхсознание артиста. «Сверхсознательное начинается там, где кончается реальное или, вернее, ультранатуральное (если производить это слово от натуры). Пусть же артист, прежде чем думать о сверхсознании и вдохновении, позаботится о том, чтоб однажды и навсегда усвоить себе правильное самочувствие на сцене настолько, чтоб не знать иного» (264, т.4, стр.157); «Словом, когда все правда, до пределов распро-ультранатурального» (264, т.4, стр.338). Так сложилась «система Станиславского» с методом физических действий на ее вершине и с единой целью, удаляющейся при приближении к ней - к идеальному воплощению жизни человеческого духа и его возвышению. Но как раз с возвышением духовности возникла ситуация неожиданная и парадоксальная при постановке пьес А.П. Чехова. «О «Чайке» автор писал Суворину 21 октября 1893 г.: <«...> пишу пьесу, которую кончу, вероятно, не раньше как в конце ноября. Пишу не без удовольствия, хотя страшно вру против условий сцены. Комедия, три женских роли, шесть мужских, четыре акта, пейзаж (вид на озеро), много разговоров о литературе, мало действия, пять пудов любви» (310, т.12, стр.83-84). О «Трех сестрах» О.Л. Книппер 15 сентября 1900 г.: <«...> во-первых, может быть, пьеса еще не совсем готова - пусть на столе полежит, и, во-вторых, мне необходимо присутствовать на репетициях, необходимо! Четыре ответственных женских роли, четыре молодых интеллигентных женщина оставить Алексееву я не могу, при всем моем уважении к его дарованию и пониманию» (310, т.12, стр.422). О «Вишневом саде» М.П.Алексеевой (Лилиной) 15 сентября 1903 г.: «Вышла у меня не драма, а комедия, местами даже фарс, и я боюсь, как бы мне не досталось от Владимира Ивановича. У Константина Сергеевича большая роль. Вообще же ролей немного» (310, т. 12, стр.549). «Станиславский пишет о Чехове: «Что его больше всего поражало и с чем он до самой смерти примириться не мог, это с тем, что его «Три сестры», а впоследствии «Вишневый сад» - тяжелые драмы русской жизни. Он был искренно убежден, что это была веселая комедия, почти водевиль. Я не помню, чтобы он с таким жаром отстаивал какое-нибудь другое свое мнение, как это, в том заседании, где он впервые услыхал такой отзыв о своей пьесе» (264, т.5, стр.348-349). Просмотрев спектакль МХТа «Чайка», Чехов потребовал немедленного снятия с роли Нины М.П. Роксановой, а исполнителю роли Тригорина Станиславскому сказал: «Вы же прекрасно играете, но не мое лицо. Я же этого не писал» (см.:264, т.5, стр.336). «Руководил постановкой «Чайки» Вл.И. Немирович-Данченко. Еще в апреле 1898 г. он писал Чехову: «Тебя надо показать так, как может показать только литератор со вкусом, умеющий понять прелесть твоих произведений, - и в( то же время сам умелый режиссер. Таковым я считаю себя. Я задался целью указать на дивные, по-моему, изображения жизни и человеческой души в произведениях «Иванов» и «Чайка». Последняя особенно захватывает меня, и я готов отвечать чем угодно, что эти скрытые драмы и трагедии в каждой фигуре пьесы при умелой не банальной, чрезвычайно добросовестной постановке захватят и театральную залу» (307, стр.43). Цель была достигнута. Спектакль, поставленный Немировичем-Данченко по мизансценам Станиславского, имел специфический успех, толкование пьесы вошло в традицию, которая господствует до наших дней и распространяется на драматургию Чехова в целом. Он, видимо, с этим примирился; осенью 1901 г. он писал: <«...> «Три сестры» идут великолепно, с блеском, идут гораздо лучше, чем написана пьеса» (Цит. по: 264, т.5, стр.621). Чехов сдружился в Художественным театром, глубоко уважал и высоко ценил его за правду, достоверность в его искусстве, за духовность в переживаниях, воплощаемых актерами. «Значит ли это, что успех пьес Чехова на сцене МХТа был достигнут вопреки автору и его намерениям? Может быть. Ведь одним из принципов Немировича-Данченко был принцип: «Права автора кончаются на пороге театра». А.Д. Дикий держался того же принципа. Значит ли это, что, следуя автору и его намерениям, нужно было бы не повышать уровень духовности, а снижать его? Нет. Вероятно, дело не в силе или мере духовности у Чехова и Немировича-Данченко, а в различиях соде<
|
||||
Последнее изменение этой страницы: 2016-08-26; просмотров: 374; Нарушение авторского права страницы; Мы поможем в написании вашей работы! infopedia.su Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Обратная связь - 18.224.38.170 (0.014 с.) |