Неомарксизм. Радикальная социология

Н. Бирнбаум. Кризис в марксистской социологии¹

¹Birnbaum N. The Crisis in Marxist Sociology / Birnbaum N. Toward a Critical Sociology. N. Y., 1971. P. 95—129 (Перевод Н. Лафицкой).

Введение *

*B данном очерке я не стремился осветить все вопросы. В частности, я довольно свободно пользуюсь такими упрощенными выражениями, как «марксистская социология» и «буржуазная социология». Я прекрасно понимаю, что эти термины здесь условны, что обозначенные ими направления в развитии научной мысли сложны и разнообразны, что существует взаимопроникновение этих двух типов социологии и что внутри каждой из этих групп имеют место конфликты и противоречия, не менее серьезные, чем между ними. Довольно полную библиографию можно найти в моей работе «The Crisis of Industrial Society» (N. Y., 1969).

Сегодня мы сталкиваемся с парадоксом. Никогда прежде марксизм не оказывал такого сильного воздействия на буржу­азную социологию (которую можно определить как социологию, практикуемую буржуазными профессорами, не считающими себя марксистами, в противоположность не менее буржуазным профес­сорам, считающим себя марксистами); никогда прежде он не подвергался столь широкому анализу, критике и обсуждению. Совершенно неоправданные запреты политического характера, тормозившие развитие марксистской социологии (как, впрочем, и всей критической марксистской мысли) в обществах государ­ственного социализма, начинают терять свою силу. Набирает силу международная дискуссия по вопросам марксизма, охватившая уже пространство от Лондона, Парижа, Франкфурта и Милана до Загреба, Будапешта, Праги и Варшавы. Тем не менее марксизм и особенно марксистская социология переживают кризис: именно этот кризис привел к тому, что нынешняя дискуссия идет столь напряженно и столь плодотворно.

Понятие «кризис» требует в данном случае пояснений. Доктринальный, или теоретический, кризис философской системы возникает тогда, когда формируется один из двух рядов абстрактных условий. В одном случае исчерпывается внутренний потенциал развития системы; применяемые в ней категории теряют способность трансформироваться; возникающие в рамках такой системы дискуссии становятся схоластическими в худшем смысле слова. Во втором случае реалии, на основе которых строится система, претерпевают такие изменения, что ее исходные категории становятся неприменимы в новых условиях. Совершенно ясно, что эти два ряда условий часто проявляются одновре­менно; применительно к системам, связанным с историческим развитием общества, два ряда условий кризиса чаще всего проявляются в комплексе, а иногда они неразделимы. В случае с марксизмом положение осложняется тем, что он претендует на роль тотальной системы, включающей не только описание общества, но и предписания, как людям следует действовать в обществе. Я предлагаю ограничиться анализом кризиса марксистской социологии, но при этом необходимо будет затро­нуть политические и философские элементы марксизма.

В общих чертах кризис марксизма можно описать следующим образом. Развитие капиталистического общества пошло несколько иным путем, нежели тот, который предполагался в теоретических работах первого поколения марксистов. В частности, несомненно, цикличное развитие капиталистической экономики достигло такой производительности, что релятивизировало понятия обнищания трудящихся. Правда, различия между социальными классами в распределении богатств, доходов, в доступности других благ продолжают оставаться огромными. Тем не менее абсолютный прирост общественного продукта и политическая борьба рабочего класса привели к тому, что последнему обеспечен такой уровень жизни, который никак нельзя назвать абсолютным обнищанием. В то же время изменилась классовая структура капиталистическо­го общества: возникла новая промежуточная прослойка работни­ков административной, технической сфер и сферы обслуживания, часто обладающих высоким уровнем образования. Хотя объ­ективно эта прослойка зависима от тех, в чьих руках в основном сконцентрирована собственность, в том числе и государственная, тем не менее эта прослойка не пожелала вступить в политический союз с рабочим классом.

Таким образом, растущая концентрация собственности сказы­валась на усилении классовой борьбы совершенно неожиданным образом: она усилила раздробленность и усложнила структуру сил, участвующих в этой борьбе. Далее, буржуазное государство вплотную занялось экономикой, вплоть до того, что в некоторых обществах оно приняло на себя координационные и даже командные функции, так что сегодня следует говорить о возникно­вении общества «неокапиталистического» типа, которое в значи­тельной мере уже сменило старое капиталистическое общество, где четко разграничивались государственная и экономическая сферы. Упорство сторонников абсурдной идеологии свободного предпринимательства в Соединенных Штатах не должно ослеп­лять нас настолько, чтобы мы не смогли заметить столь очевидно­го в нашем обществе срастания государства и экономики. В этих условиях такие понятия, как «собственность» и даже «капитал», размываются: классические марксистские постулаты об отношени­ях между базисом и надстройкой нуждаются в корректировке.

Такая корректировка особенно необходима сегодня в связи с изменениями, происходящими в обществах государственного социализма. Только теперь мы начали получать первые результа­ты марксистского анализа этих обществ, проведенного их внутренними силами, в отличие от марксистского анализа, проведенного оппозиционными или внешними силами. Этим исследованиям придется разобраться с фактом возникновения новой классовой структуры, вызванным тем, что владельцем собственности является государство, а монополия контроля за нею принадлежит коммунистическим партиям. Кроме того, возникно­вение новых структур политического и культурного господства сопровождалось в социалистических странах ростом государ­ственной собственности.

Вызовом общепринятым канонам марксизма стал еще один ас­пект исторического развития. Можно сказать, что третий мир пред­ставляет собой мировой пролетариат и что отношения господства и эксплуатации характеризуют связи между индустриальными и неиндустриальными обществами. Народы стран третьего мира представляют собой доиндустриальный пролетариат, соучастни­ком в эксплуатации которого является рабочий класс передовых обществ. Более того, борьба народов этих стран за экономическую независимость приобретает националистические и крайне нацио­налистические формы (феномен, относящийся не только к странам третьего мира). Будучи немцами, по их собственному признанию, Маркс и Энгельс никогда не стремились в своих теоретических работах к интеграции проблем национальных отношений и других разделов своей теории. В действительности их собственные труды об империализме как социально-экономическом феномене носили фрагментарный характер; их последователи и даже наши современные марксисты были вынуждены развивать и расширять эту теорию. Истинная роль империалистических экономических отношений в экономически развитых странах продолжает оста­ваться предметом споров, еще больше спорят о более широких социально-политических последствиях империализма.

К этим значительным затруднениям марксистской теории, вызванным ходом исторического процесса, а в некоторых случаях самим распространением марксизма, мы должны прибавить проблемы, вызванные столкновением марксизма с буржуазной наукой. У своих истоков марксизм, конечно же, был частью критического направления буржуазной мысли, исторически сфор­мировавшегося и выкристаллизовавшегося в работах философов; марксизм вместе с создавшим его основу левым гегельянством можно рассматривать как позднюю германскую аналогию фран­цузским энциклопедистам. Маркс и Энгельс особенно упорно настаивали на «научном» характере марксизма в одном очень существенном отношении: критическая социальная и историче­ская теория должна синтезировать в своих категориях достиже­ния и, где это необходимо, методологию передовых кругов буржуазной мысли — даже в тех случаях, когда достижения относились к некритическим по своему исходному замыслу направлениям науки,, но приобретали свою критическую силу в применении на практике. Иными словами, в то время, когда марксизм появился, он был chef d'oeuvre ² буржуазной мысли: последующее расхождение между ним и развитием мысли за пределами социалистического движения является одновременно причиной и следствием движения интеллектуального самоопре­деления, имевшего много негативных последствий. Психоанализ, структурный анализ языка, целые области в развитии есте­ственных наук, важные философские течения, такие, как феноме­нология, к сожалению, в том или ином виде противопоставлялись марксизму. В одном варианте упрощенная трактовка или трансформация значения позволяли сделать вывод, что структура и открытия в других системах бесплодны, поскольку рассматрива­емые этими системами феномены могут быть поняты наилучшим образом только с помощью целостного марксизма. Другой вариант рассуждений, предполагавший не менее упрощенную трансформацию значений, позволял показать, что немарксистский метод при глубоком анализе оказывается соответствующим духу марксизма больше, чем даже сам марксизм. Специфические черты марксизма часто игнорировались или же значение их искусственно принижалось ради того, чтобы не дать ему отстать от уровня развития современной научной мысли или ее суррогатов на Западе.

² Шедевром (франц.) — Прим. перев.

 

Эта общая проблема особенно ярко проявилась в социологии. Истоки марксистской и буржуазной социологии в значительной своей части идентичны. Гегель оказал влияние как на Лоренса фон Штейна, так и на Маркса, работы Сен-Симона нашли продолжение у Конта, идеи английских политэкономистов отраже­ны в трудах Джона Стюарта Милля (в его «Системе логики» можно найти методологические постулаты социологии, основанной на естественной модели познания). По мере того как социология развивалась в форме академической дисциплины, ее соответствие марксизму чаще всего игнорировалось учеными-марксистами. Самый глубокий и оригинальный из буржуазных социологов — М. Вебер — наиболее успешно спорил с марксистами там, где признавал в качестве предпосылки радикальный историзм соци­альных структур. Трудно представить себе работу Лукача или ее академизированное изложение Маннгеймом без веберовской критики позитивизма. Впервые интерес марксизма к социологии проявился в Веймарской республике в Германии и во Франции после 1915 года. Поразительно, что в обществах государственного социализма социологию сегодня больше связывают с разработкой и применением определенных технических средств изучения социальных феноменов, чем с теоретической работой. В этой связи полезно было бы вспомнить, что социологический эмпиризм в буржуазной социологии в своих истоках тесно связан с движени­ями социального реформаторства (протестантские истоки чикаг­ской школы в Соединенных Штатах, фабианский социализм и разработки начала XX века в Англии, «Verein fur Sozialpolitik» и прочие подобные течения, в том числе проект Вебера, в Герма­нии). Эмпирическая техника позднее была отторгнута от своей морально-политической основы и стала восприниматься как распространение естественнонаучных методов на социальную сферу. Недавнее возрождение некоторых видов эмпирических исследований в обществах государственного социализма отлича­лось тем, что все этапы развития методов были пройдены за одно десятилетие, а не за несколько, как у нас. Во всяком случае разработанные буржуазной социологией многочисленные теорети­ческие традиции и методы проведения исследований ставят перед марксистской социологией сложные проблемы, которые еще далеко не решены, а зачастую с трудом признаются.

В ходе общего развития идей, приведшего к кризису в марксистской социологии, мы наблюдаем не прямое и прими­тивное проявление конфликта между социальными и политически­ми группировками, а скорее попытку понять долгосрочные тенденции общественного развития, конкретно выраженные в проблемах, непосредственно связанных с пониманием сути конфликта. Возникшие без определенного намерения, часто полуосознанные представления об историческом процессе не могут быть столь же эффективны, как четко сформулированные представления. В то же время наши интеллектуальные возможно­сти позволяют нам «утилизировать» сформулированные представ­ления лишь как desideratum ³, а недействительное. С фрагментар­ным же описанием исторического процесса мы справляемся вполне. Должно быть ясно, что кризис в марксистской социологии есть частное проявление интеллектуального кризиса, корни которого уходят в социальное положение и политическую направленность групп, к каким принадлежат (или сами относят себя) те или иные социологи, но который имеет определенную, хотя и ограниченную, независимость от этих факторов.

³ Желаемое (лат.). Прим. перев.

 

Один значимый элемент этого кризиса обусловливает как интеллектуальную раздробленность, о которой я уже упоминал, так и приведшие к ней исторические условия. Мы сталкиваемся не с единым рядом марксистских идей, а с несколькими «марксист­скими традициями», которые разнятся от страны к стране, и иногда даже у разных группировок внутри одной страны. Этот процесс дифференциации указывает на реальное наличие кризиса: те усилия, которые предпринимаются для его преодоления, в действительности являются реакцией на реальные исторические проблемы, переживаемые в конкретных формах. Упомянув об относительной автономии марксистской мысли, я хочу теперь привлечь ваше внимание к масштабам марксистской дискуссии (а также суждений, предварявших дискуссию и возникающих вокруг нее). Развитие, самоанализ, взаимодействие между этими зспектами марксизма, по моему мнению, раскрывают одну из ценнейших возможностей марксизма как системы. Она позволяет добиться качественно иной проверки идей по сравнению с метода­ми анализа социальных явлений, привнесенными в социальную сферу из естественнонаучной. Она также признает существование антиномий и скачкообразности общественного развития, и, что особенно важно, она отрицает и полную независимость мышления, и взгляд на мышление как на прямое «отражение» окружающей действительности. Первое ведет к самодовольно-благодушной изоляции мышления от реальности и фактически делает мыслите­лей менее устойчивыми перед внешним давлением, второе же обесценивает интеллектуальную деятельность как таковую и в то же время отвергает способность мысли изменять мир. Правда, эти соображения могут служить прекрасным завершением обсужде­ния проблемы кризиса марксистских методов. Я же предлагаю перейти к последовательному рассмотрению ряда специфических аспектов социологии, в которых кризисные явления проявляются наиболее контрастно.

Теория общественных классов

В оригинале марксистская теория общественных классов имеет компоненты, вводящие как генерализацию, так и спецификацию. Компонент генерализации относится к различиям между членами сообщества в зависимости от их роли в производственных отношениях, а компонент спецификации — к рассмотрению буржуазного и капиталистического обществ в условиях машинно­го производства. Изначально марксизм, без сомнения, уделял главное внимание последнему компоненту. Сам Маркс заявлял о своем намерении установить «законы развития» капиталистиче­ского общества, признавая при этом, что сама концепция классов как таковых была до него разработана буржуазными историками и философами. Здесь нас итересуют два вида проблем: вопрос о применимости понятия классов в их связи с собственностью к анализу индустриального общества, а также интерпретация классовой структуры в обществах других типов.

Понятно, что для Маркса наличие социального господства в капиталистическом обществе объяснялось тем, что собственность принадлежит четко очерченной социальной группе — буржуазии. Понятно также, что в течение довольно длительного исторического периода, охватывающего большую часть XIX и начало XX века, существование взаимосвязи между владением собственностью, контролем за государственным аппаратом, привилегиями в досту­пе к культурным ценностям, а также формированием главенствую­щей идеологии, оправдывающей и закрепляющей такое положе­ние, не вызывало сомнений. Случаи, приводившиеся в качестве исключений из этого правила, при ближайшем рассмотрении таковыми не оказывались. Описанные Токвилем условия раннего периода развития Соединенных Штатов, когда равноправие на основе свободного предпринимательства и конкуренции в борьбе за обладание собственностью ставило людей в примерно равные условия на старте, с наступлением промышленного капитала очень скоро были ликвидированы. Следует также отметить, что многие «первоначальные» владельцы собственности в Америке лишились ее в ходе войны за независимость. Многие сложности, источником которых в Европе была борьба за выживание доиндустриальной элиты (групп аристократов и ранних буржуа), коснулись и Америки. Правда, эта элита в конце концов сумела завладеть и средствами промышленного производства, а в дальнейшем полностью слиться с капиталистами. И все же продолжительность этого исторического периода не может скрыть от нас его ко­нечность. По мере того как средства промышленного производства и их владельцы устанавливали в обществе свое господство, происходили и другие социальные трансформации, мешавшие этому процессу.

Прежде всего по мере роста концентрации собственности она все более обезличивалась. Развитие позднейших структур про­изводства и сбыта в условиях капиталистической эксплуатации потребовало разделения между владением собственностью и управлением производством. Возможно, очень сильно упрощая, можно сказать, что управлять собственностью стало важнее, чем владеть ею. Само по себе это явление не представляет собой серьезного вызова марксизму. Сконцентрированная собственность остается собственностью, да и сам Маркс предвидел процесс ее концентрации. Более того, целый ряд исследований, проведенных в различных обществах и в различное время, показывает существование процесса срастания между элитой собственников и элитой управленцев. Есть еще одно следствие концентрации производства и возникновения группы управленцев. Концентриро­ванное производство легко стало поддаваться контролю со стороны правительства посредством политического давления на управленцев. Однако та же концентрация собственности позволи­ла владельцам средств производства, а особенно тем, кто стоит у руля производства, в свою очередь более эффективно воздействовать на государство.

Коротко остановимся на некоторых проблемах, порожденных этим положением. Для начала отметим, что роль классовой борьбы и структура сил, принимающих в ней участие, стали очень изменчивы. В связи с этим в буржуазной социологии проявилась тенденция ошибочно принимать рассредоточение и дробление сил, участвующих в классовой борьбе, за признаки ее прекращения. Марксистская же социология в свою очередь уделяет новой сложной ситуации недостаточно внимания. Действительно, значи­тельная возможность для применения марксистской мысли практи­чески игнорируется. Концентрация средств производства в новых корпоративных формах, растущая роль государства в экономиче­ском процессе привели к проникновению в целый спектр социальных институтов своего рода экономической рационально­сти. Размывание определенных отношений, в которых проявляется прямая эксплуатация, особенно частичная интеграция рабочего класса в систему, которую он, как предполагалось, должен был разрушить, — далеко не полный перечень следствий развития капитализма. Невыраженный и зачастую скрытый характер классовой борьбы, да еще и раздробленность участвующих в ней сил одинаково мешают и марксистам и немарксистам увидеть новые формы классовой борьбы.

Новый подход к этим проблемам, похоже, появится тогда, когда они объединятся с-проблемами нового среднего класса, или технической интеллигенции. Растущее усложнение производ­ственных процессов, усиливающееся вторжение государства в жизнь общества, развитие мощных систем администрирования, распределения и обслуживания — все эти процессы привели к возникновению новой структуры рабочей силы, отличающейся высоким уровнем образования, организованной в бюрократиче­скую иерархию и весьма лояльной с политической точки зрения. В целом эта техническая интеллигенция связывает себя с теми, кто стоит у руководства производством и государством; лишенная возможности участвовать в управлении, она ведет себя так, будто коренным образом заинтересована в сохранении существующей структуры власти. В действительности именно в этом и состоит ее интерес, поскольку ее материальное положение, психическое состояние зависят от успешного функционирования аппарата управления обществом.

Существование этого социального слоя открывает новые возможности для марксистского анализа. Лишенная возможности контролировать администрацию, техническая интеллигенция обла­дает навыками и умениями, без которых администрирование (в широком смысле слова) было бы неосуществимо. Нередки случаи, когда отдельные группы в среде технической интелли­генции ощущают противоречие между своими способностями, глубиной знания дела и командами, поступающими к ним сверху. Некоторые марксисты, исходя из этого, гипотетически экстраполи­ровали наличие у технической интеллигенции значительного революционного потенциала. Возможно, эти предположения имеют под собой почву, но прежде чем этот потенциал мог бы быть реализован, необходимо решить некоторые проблемы сознания. Так, например, если сквозь призму проблем сознания рассматри­вать рабочий класс, то окажется, что вывод о его интегрированности в буржуазное общество не соответствует действительности. Легко заметить, что нынешние изменения в социальной атмосфе­ре, которые можно наблюдать в некоторых обществах, произошли именно благодаря количественному росту технической интелли­генции. Образовательный бум, распространение определенной корпоративности в распределении приводят к тому, что у многих возникает ощущение уравниловки. В современных политических условиях высокий уровень жизни рабочего класса также способ­ствует созданию такой ситуации. Кроме того, сейчас гораздо труднее понять социальный и идеологический механизм, через который техническая интеллигенция связана с современной элитой. Трудно предположить, что, рассматривая эту группу как современных потомков petite bourgeosie ⁴, можно добиться какого-то результата.

⁴ Мелкой буржуазии. — Прим. перев.

 

В то же время анализ положения неквалифицированных рабочих также ставит довольно сложные проблемы. Если верхние слои рабочего класса постепенно срастаются с технической интеллигенцией, то нижние слои смыкаются с деклассированными элементами (что особенно очевидно в Соединенных Штатах), не имеющими ни квалификации, ни шансов получить постоянную работу. Довольно просто разграничить эти группы. Значительно сложнее сделать какие бы то ни было выводы об уровне их сознания. Уменьшение революционных перспектив идеологии рабочего класса не требует новых подтверждений, но необходимо сказать, что это уменьшение не является прямым продуктом развития с 1945 года по настоящее время; в действительности оно является продолжением исторических тенденций, наблюдаемых еще в середине XIX в.

Именно здесь марксистской социологии необходима помощь марксистской историографии, если, конечно, их можно отделить друг от друга. Процесс дифференциации внутри рабочего класса, формы его связей с национальными сообществами и государства­ми, разнообразные в распространенности и интенсивности его классового самосознания, особенности в использовании возмож­ностей объединения в профсоюзы и партии дают нам огромное количество материала, на основе которого можно смоделировать традиции и темпы роста классового самосознания рабочих. Механическое применение как марксистской, так и немарксист­ской социологии в изучении классовой борьбы до недавних пор приводило к тому, что игнорировалось огромное значение этих факторов в традиционной, или спонтанной, реакции рабочих разных стран на специфические исторические события и ситуации. Например, политическая реакция рабочего класса на высокий уровень жизни в разных странах была довольно разнообразной и до сих пор продолжает проявляться в новых формах, что должно предостерегать нас от стереотипов в социологическом изучении этих процессов. Есть целый ряд фактов, которые, похоже, ускользнули от внимания некоторых наших коллег, в том числе то, что многие блага и преимущества, которыми обладают высшие классы, практически недоступны для рабочего класса; что рабочий класс, получивший доступ к массовой культуре, по-прежнему не имеет доступа к высокой культуре; что получение некоторых экономических преимуществ не отменяет общего подчиненного положения рабочего класса в структуре общества, а также то, что участие в бюрократизированном профсоюзном движении, готовом и способном договариваться с теми, кто управляет средствами производства, не является осуществлением исторических целей тред-юнионизма, даже в Соединенных Штатах. В отдельных отраслях производства автоматизация может возродить (правда, в иных исторических условиях) резервную армию труда, т. е. ар­мию безработных, которую скорее всего никогда уже не удастся мобилизовать.

Следует также отметить, что как буржуазная, так и марксист­ская социология рабочего класса обладают любопытным де­фектом: первая приветствует признаки социальной интеграции, вторая не одобряет их, но ни та, ни другая не сумели отразить роль рабочего класса как неотъемлемой части и элемента развития всей социальной структуры. Новая оценка потенциальной социальной роли этого класса может действительно стать поворотным моментом для марксистской социологии, в настоящий же момент и научный анализ и его результаты имеют лишь фрагментарный характер.

Анализ социальной структуры обществ государственного социализма, особенно Советского Союза, ставит перед марксист­ской социологией весьма сложную проблему. Самым простым ее решением было заявление, что раз в этом обществе нет крупной капиталистической собственности, то (для некоторых) это означа­ет, что классовый анализ неприменим. По большей части это бесплодная игра слов. Крупная собственность там существует, а управление ею осуществляет элита. Эта элита выступает от имени всего общества с учетом определенной концепции всеобще­го социального обеспечения; тем не менее элита в условиях режимов государственного социализма, пользуясь своей властью, сумела приобрести для себя значительные преимущества. Господ­ство, даже осуществляемое в интересах достижения высоких идеалов, остается господством. Нельзя сказать, что рабочий класс в этих обществах пользуется возможностью объединения в проф­союзы для достижения решительной независимости от политиче­ской элиты. Интересные возможности для анализа открывают конфликты между политической и технической элитными группами при выборе экономических приоритетов, институционализация механизмов социальной мобильности и последствия этого про­цесса, а также методы, с помощью которых при отсутствии системы прямого представительства в политических органах формируется и приводится в действие общественное мнение.

В связи с последним явлением можно отметить, что столь явное сращивание государства и экономики в обществах государ­ственного социализма превращает производственную дисциплину в политический феномен. Наши коллеги в этих странах начали исследовать некоторые из этих проблем. Их работа, с одной стороны, разрушает мифы вокруг схематичного изображения «триумфа» социализма, а с другой — разоблачает упрощенче­ские взгляды тех, кто считает режимы всех индустриальных обществ одинаковыми. Даже случайного человека, попавшего в эти страны, поражает существующая в них социальная

атмосфера, порожденная отсутствием институционализированной корпоративности, столь характерной для психологического клима­та в рыночных структурах.

Активизация и распространение исследований структур об­ществ государственного социализма неизбежно затронут хотя бы некоторые из важнейших проблем современной социологической теории. Одной из первоочередных должна стать проблема неизбежности той или иной формы отчуждения. Теоретические достижения на этом направлении возможны в марксистской социологии, верной критическому духу марксизма, — иными словами, в социологии, отвергающей функцию административной технологии. Но отрицание функции предполагает и отрицание определенной формы: мнение, что чисто эмпирические методы могут совершенно вытеснить критические элементы в марксист­ской социологии, несовместимо с задачей изучения обществ государственного социализма в их исторической специфичности.

Теперь рассмотрим другой спорный элемент марксовой теории общественных классов — проблему классового устройства неиндустриальных обществ. В наиболее острой форме она проявляется сегодня в связи с вопросами развития. Однако сама постановка вопроса развития сегодня неисторична (как в маркси­стской, так и в буржуазной социологии). Причем в своем антиисторизме каждый из этих двух подходов является как бы искаженным отражением другого. Буржуазная социология тяготе­ет к определенной материализации культурных традиций, подчер­кивает необходимость выдвигать стимулы и антистимулы для «модернизации» (весьма сомнительная концепция), не нарушаю­щей эти традиции, но чаще всего хранит молчание по поводу вторжения в рассматриваемые общества — в нарушение всякой историчности развития — колониалистских и империалистиче­ских сил извне. В марксистском же анализе основное внимание уделяется именно последнему фактору, а остальные элементы влияния истории игнорируются. Марксистская социология осо­бенно безразлична к специфическим культурным традициям и социальным институтам, которые во взаимодействии пред­ставляют собой особенную черту исторического развития обще­ства, — адекватное понимание ее роли еще только предстоит выработать.

Вариантность классовых конфликтов в неиндустриальных обществах требует особого и постоянного внимания. Такие явления, как существование компрадоров, полностью зависимых от сил империализма, или «национальной буржуазии», ставшей союзницей настоящего пролетариата в этих обществах, доста­точно хорошо известны. То, что требуется сегодня, — это способ разобраться в генезисе культурной традиции, радикально отлича­ющейся от западной, в том числе и по классовой структуре, а также в особенностях путей, которыми происходило смешивание традиций с новыми историческими явлениями, что и привело к формированию обществ Азии, Африки и Латинской Америки

в их современной форме. Кое-что можно почерпнуть из теоретиче­ских обоснований политической практики таких неомарксистских режимов, как режим Кастро на Кубе.

Многое может дать и обращение к недавно возродившейся классической марксистской дискуссии вокруг «азиатского способа производства». Конечно, Виттфогель, разрабатывая эту идею, допустил огромные преувеличения, но само по себе напоминание о возможности превращения государства в собственника и эксплу­ататора полезно тем, что еще раз подчеркивает многообразие форм классовых конфликтов, возникающих в ходе исторического процесса. В этом, если я правильно понял, заключается суть сравнительной социологии Макса Вебера. Его целью было не доказательство ошибочности марксизма (марксизм, с которым спорил Вебер, часто на самом деле оказывался эволюционным позитивизмом немецких социал-демократов), не отрицание деле­ния общества на классы в зависимости от их места в системе общественного производства и отношения к средствам производ­ства, а стремление показать, что это лишь один из многих вариантов классовых конфликтов при капитализме.

Современная фаза мировой истории, появление освободивших­ся от гнета цивилизаций и народов особенно остро ставят вопрос о необходимости анализа с точки зрения марксизма особенностей возникающих в этих обществах социальных структур и разворачи­вающейся внутренней борьбы. Решение последней задачи, не­сомненно, потребует совершенствования политической социологии развитых обществ для того, чтобы охватить такие явления, как колониализм и империализм, ставшие, по всей видимости, важными элементами внутреннего функционирования развитых обществ. (В этой связи нельзя игнорировать периоды с 1945 по 1956 год в Восточной Европе и с 1948 по 1961 год в Азии, если мы хотим понять Советский "Союз.) Требуется также уделить значительное, внимание специфическим историческим традициям обществ, которые мы называем слаборазвитыми, и не в последнюю очередь их религиозным традициям. В дальнейшем мы увидим, что осознание исторической роли религии является важным элементом современной дискуссии в марксизме. Теперь следует обратить внимание на политическую социологию развитых обществ.

Теория государства

Среди недостатков потерявшего свою подвижность и гибкость марксизма следует назвать отступление от данного самими Марксом и Энгельсом совета держать государство в фокусе анализа. Неверно понятый марксизм сразу же попытался свести государственную власть к ее предполагаемому базису — действиям общественных классов, не принимая во внимание способность государства канализировать и трансформировать внешние воздействия. В то же самое время буржуазные социологи (хотя и здесь Макс Вебер и в какой-то степени итальянские постлибералы являются существенным исключением) настаивали на автономии государства и довольно часто отрицали роль грубой силы в новейшей истории. Ждать скорого и легкого разрешения этих противоречий не приходится, но вполне возможно обозначить некоторые спорные вопросы.

До настоящего времени роль государственной власти в обще­ствах государственного социализма приводила в замешательство ученых-марксистов, сочувствующих режимам государственного социализма или их представляющих. В конце концов главной чертой сталинизма была высшая степень концентрации государ­ственной власти. Более того, слияние государства с целым обществом означало, что критический анализ части общества неизбежно затронет и роль государства. Применение чисто умозрительных понятий о продолжении классовой борьбы при социализме, главной силой в которой становится государство (являющее собой олицетворение «исторического прогресса»), стало выходом из этого трудного положения. Другой выход нашли сравнительно недавно, переняв у буржуазной социологии полити­ческую изворотливость. Теперь дискуссия ведется вокруг отдель­ных секторов общества, а интеграционная и командная функции социалистического государства просто не затрагиваются. Можно сказать, что некоторые круги в буржуазной «официальной» социологии, которые трудно отличить от политической разведки или политической пропаганды, совершили противоположную ошибку: они систематически игнорировали роль общественных классов в социалистическом обществе, а государство изображали как непреодолимую силу, отделенную от общества. Объяснение этих взаимоотношений в социалистическом обществе ждет нового прорыва в марксистской социологии, свободной от политической опеки.