А. Солженицын «Архипелаг ГУЛАГ»

«Архипелаг ГУЛАГ» Солженицын пишет с 1953 г., собирает материал. Соавторов, по его словам, 227 человек (те кто шлют ему письма, устно рассказывают)

«Посвящается тем, у кого не хватило жизни все рассказать».

Жанр-опыт художественного исследования.

Солженицын дает ссылки на официальные документы. Но ссылаться

на тех, кто жив было нельзя,так как этих людей высылали.

«Гулаг» создавался «толчками и огнем зэческой памяти»

Первый том – арест, следствие, пытки (история государства, история закона).

Само название «Архипелаг ГУЛАГ» - перекличка с Чеховским «Островом Сахалином».

С. Показывает трагический том и личности, и нации.

С. называет себя свидетелем летописцем.

Пишет в традициях летописи Многоголосье- многие люди о себе рассказывают.

«Если у Данте «Божественная комедия», то у С.- «Адская». Нет, это не то … это какой-то страшный грандиозный эпос». Эдкинд

Мотив мистического опыта в неволе («Благодарю тебя тюрьма. Хорошо тебе,- скажут другие,-ты выжил»).

Зло у С. Представлено не как фатум, мистическое явление. Зло всегда личностно, это-выбор. Оно там,где человек согласился на него.

2том – физиология советской каторги. Здесь показана «нормальная» жизнь зэков женского лагеря.

С. Уговаривали / вербовали в стукачи.

У С. Не только показана психология человека, но и пневматология (борьба добра и зла).

Во 2 томе С. Ведет спор с Шаламовым («душа и колючая проволока»).

Изображение лагеря Шаламова особенное. Что лагерь смертельно опасен для тех, кто там сидит, для надзирателей и для тех, кто пишет и читает о лагере.

В «Архипелаге» лагерь показан как часть истории, что после него возможно духовное возрождение. Для Шаламова лагерь- смерть. Ш. пишет о лагере, чтобы «изжить его из себя».

У Шаламова еще более страшный и длительный лагерь.

3 том о побегах из лагеря, нравственные вопросы Ченгирское восстание 1957г.

Заканчивается «Архипелаг» событием в Новочеркасске.

«Я свое повествование заканчиваю в1967 г.. это 50 лет советской власти и 100лет изобретению колючей проволоки.» Солженицын

 

Подробно:

Тема трагической судьбы русского чело­века в тоталитарном государстве возникает в русской литературе XX века уже в 20-х го­дах, когда само становление этого понятия только намечалось. Оно было предугадано писателем Евгением Замятиным в романе «Мы», в образе Единого Государства, в ко­тором человек с его индивидуальностью почти уничтожен, сведен к «нумеру», где все одеты в одинаковые одежды и обязаны быть счастливыми, хотят они того или нет. Роман Е. Замятина прозвучал предупреждением, которое не дошло до советского читателя. Государство вскоре начало активно вме­шиваться в его жизнь, в чем-то воплощая в действительность мрачную фантазию Е. За­мятина, в чем-то далеко от нее отступая. Общим было одно — отношение к личности как к строительному материалу, обесцени­вание человека, его жизни. Особенно траги­ческий оборот все это приобретало в годы, когда шло массовое истребление целых слоев населения по различным призна­кам — уничтожали дворян, организовывали расказачивание/раскулачивание или «лик­видацию кулачества как класса». В истории страны 1937—1938 годы — пик «большого террора», страшные годы ежовщины, кото­рые сменились долгими десятилетиями бе­риевщины.

Важным произведением, посвященным теме сталинизма, является роман Замятина «Мы», написанный в 1921 году. Ведущая те­ма романа — драматическая судьба личнос­ти в условиях тоталитарного общественного устройства. Роман написан в необычайном жанре «антиутопии». Замятин, по специаль­ности инженер-кораблестроитель, лучше других знал, как создается механизм, где винтики нужны для работы единого целого. Но люди, общество — это не просто «винти­ки» в сложной государственной машине, а живые существа, у которых своя, одна-единственная жизнь. Когда человека пре­вращают в «винтик», он теряет свою яркую, неповторимую индивидуальность и дегра­дирует как личность. История показала, что превращение людей в совокупность «винти­ков» ведет к преступлению перед человече­ством.

В романе «Мы» в фантастическом облике представлен возможный вариант будущего общества, где осуществлена мечта «сильных мира сего» о людях-роботах. Перед нами разворачивается «математически совершен­ная жизнь» Единого Государства. Это мир без любви, без души, без поэзии. Человеку-«нумеру», лишенному имени, было внушено, что «наша несвобода» есть «наше счастье», а это «счастье» — в отказе от своего «я» и растворении в безличном «мы». Интимная жизнь тоже рассматривается как государст­венная обязанность, выполняемая согласно «табелю сексуальных дней».

Роман Замятина — предупреждение об огромной опасности, грозящей человечест­ву и исходящей от власти машин и власти государства. Замятин как бы заранее пред­сказал события истории нашей страны. Пи­сатель показывает, что в обществе, где все направлено на подавление личности, где иг­норируется человеческое «я», где единолич­ная власть является неограниченной, воз­можен бунт. Способность и желание чувст­вовать, любить, быть свободным в мыслях и поступках толкают людей на борьбу. Но вла­сти находят выход: у человека при помощи операции удаляют центр, отвечающий за фантазию, — последнее, что заставляло его поднимать гордо голову, чувствовать себя разумным и сильным. Все же остается на­дежда, что человеческое достоинство не ум­рет при любом режиме. У Замятина в рома­не есть мысль, необычная для многих наших современников. Писатель настаивает на том, что не существует идеального общест­ва. Жизнь — это стремление к идеалу. И ког­да это стремление отсутствует, наступает разлагающий период застоя.

В русской литературе трагические события реальной жизни страны долгие годы были за­претной темой. До читателя так и не дошло в свое время написанное еще в 30-х годах стихотворение О. Мандельштама, разобла­чавшее Сталина, стихотворения о трагедии матерей, которые растили детей «для плахи, для застенка и тюрьмы», А. Ахматовой и ее поэма «Реквием», повесть Л. Чуковской «Со­фья Петровна» и многие другие произведе­ния, которые только в последние десятиле­тия стали достоянием читателя.

Попытались нарушить вынужденный заго­вор молчания, сказать правду о страшных го­дах террора, о трагедии личности своим твор­чеством такие писатели, как Юрий Домбровский, автор романов «Хранитель древностей», «Факультет ненужных вещей» (продолжение первого романа). К этой теме обращается пи­сатель Варлам Шаламов, человек трагичес­кой судьбы, он долгие годы провел в колым­ских лагерях. Писатель стал автором потряса­ющих по силе психологического воздействия произведений — своеобразного колымского эпоса, показавшего беспощадную правду о жизни людей в лагерях. Человек в нечелове­ческих условиях — так можно обозначить сквозную тему «Колымских рассказов» В. Шаламова. Попадая в лагерь, человек как бы теряет все, что связывает его с нормальной человеческой средой обитания, с прежним опытом, который теперь не нужен. Так, у В. Шаламова появляются понятия «первая жизнь» (до лагерная) и «вторая жизнь» — жизнь в лагере.

Писатель не щадит читателя. В его рас­сказах появляются страшные подробности, которые невозможно воспринимать без душевной боли — холод и голод, порой ли­шающие человека рассудка, гнойные язвы на ногах, жестокий беспредел уголовников, считавшихся в лагерях «друзьями народа» в отличие от политических заключенных, прежде всего интеллигентов, которых на­зывали «врагами народа» и которые были отданы в полную власть уголовникам.

В своих рассказах В. Шаламов показывает то, что было страшнее холода, голода и бо­лезней, — человеческое унижение, низво­дившее людей до уровня животных. Оно просто погружает их в состояние небытия, когда из человека уходят все чувства и мыс­ли, когда жизнь замещена «полу-сознанием, существованием».

В рассказе «Сентенция» автор с почти на­учной точностью анализирует состояние жертвы в этой нечеловеческой жизни, когда единственным чувством остается злоба. Когда смерть отступает, а к человеку воз­вращается сознание, он с радостью замеча­ет, что его мозг начинает работать, из глу­бин памяти всплывает давно забытое науч­ное слово «сентенция».

В рассказе «Тифозный карантин» В. Шаламов показывает другую грань человеческого унижения: готовность служить главарям во­ровского мира, стать их лакеями, холопами. Этих главарей окружает «толпа услужаю­щих», готовых на что угодно, лишь бы им от­ломили корочку хлеба или налили супчику. И когда в этой толпе герой рассказа видит знакомое лицо — капитана Шнайдера, не­мецкого коммуниста, знатока Гете, образо­ванного человека, который прежде поддер­живал дух товарищей, а в лагере исполняет унизительную роль «чесальщика пяток» у во­ра Сенечки, ему не хочется жить. Автор опи­сывает переживания Андреева, героя рас­сказа: «Хотя это было небольшое и нест­рашное событие по сравнению с тем, что он видел и что ему предстояло увидеть, он за­помнил капитана Шнайдера навек».

Рассказы В. Шаламова — не просто худо­жественный документ. Это целостная кар­тина мира, скорее антимира, абсурда, в ко­торый брошен человек страшным монстром террора, перемалывающего миллионы лю­дей. В этом антимире все перевернуто. Че­ловек мечтает из лагеря попасть не на сво­боду, а в тюрьму. В рассказе «Надгробное слово» так и сказано: «Тюрьма — это свобо­да. Это единственное место, которое я знаю, где люди, не боясь, говорили все, что думали. Где они отдыхали душой». Творче­ство В. Шаламова стало и историческим документом, и фактом философского ос­мысления эпохи. В целом русская литерату­ра XX века раскрыла судьбу человека в то­талитарном государстве с позиций гума­низма, в традициях русской классической литературы.

На волне «перестройки» большой интерес вызывал роман А. Рыбакова «Дети Арбата». Объясняется это тем, что писатель впервые в нашей литературе подробно и правдиво описал психологию Сталина как государ­ственного деятеля, человека, у которого слились воедино представления о благе на­родном и благе собственном. Под собствен­ным благом подразумевалась безграничная власть, помогавшая беспощадно убирать со своего пути всех, кто был не согласен с ре­жимом. «Дети Арбата» — это роман о сто­личной молодежи 30-х годов, чья юность проходила в атмосфере культа личности Сталина. Автор рассказывает о том, как по-разному проявляли себя люди в тяжелых ис­пытаниях. В романе мы видим картину жес­токости и страха: каждое слово, сказанное против, могло решить судьбу человека, каж­дый боялся высказать свое мнение, поддер­жать товарища на собрании. Сегодня нам легко судить об этом времени, теперь нам многое известно о Сталине, а каково было им, жившим в период полного поклонения вождю. Ведь для многих Сталин был в тот период времени больше, чем икона.

Сталин — страшная фигура. Неисчислимы его жертвы. Он был одержим идеей безмер­ного могущества. Люди для него — только материал для достижения цели. В романе «Дети Арбата» Рыбаков пытается раскрыть психологию этого человека. Сталин считал, что только страдания вызывают величай­шую энергию. Мы ясно видим те объяснения и оправдания, которые позволяли ему с лег­кой душой обречь на страдания и смерть миллионы людей. По его мнению, народ на­до силой заставить пойти на жертвы во имя будущего, а для этого нужна сильная власть, которая способна внушить страх. Эта людо­едская теория лишь прикрывает главное — желание беспредельной власти.

Как тут не вспомнить теорию Раскольникова из романа Ф. М. Достоевского «Преступ­ление и наказание» о «сильных мира сего» и «тварях дрожащих». В России возникает целая плеяда палачей, где главной фигурой становится следователь. В «Детях Арбата» следователь Дьяков верил «не в действи­тельную виновность, а в общую версию ви­новности». Он запутывает Сашу Панкратова: то играет на его честности, то запугивает, то обещает освобождение. Ведь «хорош» тот следователь, который уговорами, пытка­ми, угрозами расправы над близкими, чем угодно заставит подписать признание в не­существующих преступлениях. У Рыбакова на примере одноклассника Саши, Юрия Шарока, мы видим, как люди становятся такими палачами.

В современной отечественной литературе отчетливо проявляется связь с традициями литературы предшествующих "десятилетий. В печати появлялись и продолжают появ­ляться горестные по своей тональности про­изведения о массовых нарушениях законно­сти, связанных с именем Сталина. Почему по-прежнему в центре внимания 30-е годы, самые тяжелые, самые драматичные в исто­рии нашего общества? Видимо, это не слу­чайно: никто не хочет повторения подобных мрачных страниц нашей истории. Проблемы того времени мы во многом ощущаем как проблемы, имеющие самое непосредствен­ное отношение к сегодняшнему дню.