Но торговлей по совместному счету управляли только вы.

Да, мой приятель совсем не разбирался в рынках. Это было в июле 1972 года, когда действовала политика регулирования цен. Считалось, что она рас­пространялась и на фьючерсные рынки.

Вы имеете в виду никсоновское замораживание цен?

Да. Насколько я помню, цены на фанеру были декларативно замороже­ны на уровне 110 долл. за 1000 кв. футов. Рынок фанеры был одним из тех, которые я отслеживал для своей фирмы. Когда цены подобрались к отметке 110 долл., я составил медвежий бюллетень, утверждавший, что, несмотря на нехватку наличной фанеры, вызванной невозможностью повышения цены выше 110 долл., начиная с этого уровня можно было безбоязненно играть на понижение.

Как правительство удерживало цены на установленных границах? Что мешало спросу и предложению диктовать более высокие цены?

40 Майкл Маркус

Повышение цен было бы нарушением закона.

Вы имеете в виду, что производственники не могли запрашивать больше?

Совершенно верно. На самом деле заниженные цены поддерживались искус­ственно. А это, по известному экономическому закону, ведет к дефициту. Поэто­му образовалась нехватка фанеры на наличном рынке. Считалось, что ценовые ограничения распространялись и на фьючерсы по фанере. Но никто в этом пол­ностью уверен не был — с юридической точки зрения ситуация была не ясной. И вот однажды, глядя на котировочное табло, я увидел, как цена достигла 110 долл. Потом она поднялась до 110,10, а затем — и до 110,20. Иными словами, фьючер­сный рынок на 20 центов превысил законный предел. Я принялся названивать повсюду, пытаясь узнать, к чему это приведет. Но, похоже, никто этого не знал.

Была ли фанера единственным рынком, который превысил свой предельный уровень?

Да. Впрочем безо всяких последствий. По-моему, в тот день рынок закрылся чуть выше 110 долл. А наутро открылся около 110,80 долл. Я рассудил, что если сегодня разрешат торговать выше 110 долл., то, возможно, запретов вообще не будет. И я купил один контракт. В итоге фанера поднялась до 200 долл. Так что после покупки первого контракта при дальнейшем росте цен мне оставалось только сохранять позицию и наращивать ее за счет текущей прибыли.

Эта была ваша первая действительно крупная сделка после краха на рынке кукурузы?

Да.

А наличная фанера так и осталась на ПО долларах?

Да. Фьючерсный рынок действовал как последнее средство получения фа­неры для тех, кто не мог достать ее как-то иначе.

По сути, образовался некий двухзвенный рынок: и легальный, и черный одновременно?

Да. Тот, кто пострадал при замораживании цен, не имея долгосрочных со­глашений с производственниками, мог достать фанеру по более высокой цене

Майкл Маркус 41

на фьючерсном рынке. Производители буквально кипели от злости при мысли о том, что они вынуждены продавать на законном ценовом пределе.

Почему же производители не стали просто продавать фьючерсы и поставлять по ним фанеру, вместо того чтобы продавать ее на налич­ном рынке по контролируемой цене?

Те, кто попроворнее, начинали понимать это, но торговля фьючерсами на фанеру еще только начиналась, и большинство производственников в ней не разбиралось. Некоторые, возможно, сомневались в законности подобных дей­ствий. А тот, кто не сомневался, мог послушаться советов своего юриста: «Воз­можно, на фьючерсных рынках и разрешено покупать фанеру по любой цене, но нам лучше воздержаться от продаж и поставок выше законного предела». В общем, причины были разные.

Пыталось ли правительство как-то повлиять на фьючерсные рынки?

Не впрямую, — я позже вернусь к этому. Всего за несколько месяцев тор­говли фанерой мои 700 долл. превратились в 12 000.

Тогда вы проводили только одну эту сделку?

Да. А потом меня осенило: ведь далее такой же дефицит возникнет и по пиломатериалам. И я все поставил на одну сделку (как и в случае с кукурузно-пшеничной сделкой), рассчитывая на то, что пиломатериалы тоже пробьют ценовой потолок.

А как себя вели пиломатериалы?

Никак. Рынок пиломатериалов вообще не отреагировал на рост фанеры от 110 до 200 долл. Но и то и другое производится из дерева. Поскольку налич­ные пиломатериалы тоже оказались в дефиците, я рассудил, что они могут — и должны — подорожать. Однако после того как я купил пиломатериалы око­ло 130 долл., до правительства дошло наконец, что получилось с фанерой, и оно решило не допустить повторения этого с пиломатериалами.

На следующий день после моего вступления в сделку какой-то правитель­ственный чиновник заявил, что за попытку поднять рынок пиломатериалов по аналогии с рынком фанеры спекулянты будут наказаны. Сразу после этого

42 Майкл. Маркус

заявления рынок пиломатериалов обвалился. Я оказался настолько в минусе, что мне снова грозило разорение. Еще целых две недели правительство про­должало выступать с такими заявлениями. И рынок закрепился на уровне, чуть ниже которого я был бы принудительно закрыт. Оставшихся денег едва хватало для сохранения позиции.

Вы купили, когда рынок был на уровне 130 долл. А где он оказался в тот момент?

Около 117 долл.

Хотя такое падение было много меньше подорожания фанеры, вы потеряли почти столько же, сколько заработали на фанере, по­тому что ваша позиция по ней была гораздо меньше, чем по пило­материалам.

Верно. В течение этих двух недель я постоянно балансировал на грани ра­зорения. Это были самые худшие две недели в моей жизни. Каждый день, при­ходя в офис, я был почти готов сдаться.

Сдаться — только бы прекратить страдания или для того, чтобы хоть что-то сохранить?

По обеим причинам. Я так переживал, что даже не мог унять дрожи в руках.

Насколько близко было новое разорение?

От моих 12 000 долл. осталось меньше 4 000.

И вы подумали: «Неужели я снова попался»?

Подумал и уже больше не попадался. Этот был последний раз, когда я все ставил на одну сделку.

Чем же закончилась эта история?

Мне удалось выстоять, и рынок, наконец, развернулся вверх. В условиях дефицита правительству, видимо, не хватило воли, чтобы остановить фьючер­сный рынок.

Майкл Маркус 43

Что придало вам стойкости: интуиция или мужество?

В основном это было отчаяние, хотя на графиках был такой уровень под­держки, который, похоже, должен бы устоять. В общем, я сохранил позицию. В конце года мои 700 долл., которые я сначала поднял выше 12 000, а потом опустил ниже 4 000, стоили уже 24 000 долл. После этого ужасного случая я уже больше никогда не втягивался в чрезмерную торговлю.

В следующем, 1973, году правительство начало снимать ценовые ограни­чения. В период их действия образовался обширный искусственный дефицит товаров; теперь же, с отменой ограничений, на многих товарных рынках на­чался мощнейший подъем. Почти всё двинулось вверх. На многих рынках цены удвоились, и я смог воспользоваться огромным кредитным рычагом низкого залогового депозита по фьючерсам. Навык следования за крупными тенденци­ями, приобретенный благодаря Сейкоте, окупился сполна. В 1973 году мой счет вырос с 24 000 до 64 000 долл.

В то время происходило что-то совершенно новое. Я помню тогдаш­ние рынки. Даже если цена вырастала только на 10 процентов своего итогового подъема (глядя в ретроспективе), то это казалось очень боль­шим движением цены. Откуда вы знали, что цены могут пойти значи­тельно дальше?

В то время я держался правой политической ориентации, которая оправ­дывала инфляционное паникерство. Тезис правых о том, что злонамеренное правительство постоянно обесценивает национальную валюту, открывал пре­красные перспективы для торговли на инфляционных рынках середины 70-х.

Правая идея для «правого» дела?

Да. Тогдашние рынки настолько благоприятствовали торговле, что я мог бы наделать массу ошибок и все равно преуспеть.

Играя строго на повышение?

Конечно. Ведь всё шло вверх. При всех моих успехах я все же сделал одну ужасную ошибку. На мощном бычьем рынке соевых бобов (он поднялся с 3,25 почти до 12 долл.) я импульсивно снял прибыль и закрыл все позиции. Я попы­тался предвосхитить события, вместо того чтобы следовать за тенденцией. Эд Сейкота никогда и ничего бы не закрыл, пока тенденция сохраняется. Поэто-

44 Майкл Маркус

му он был в рынке, а я — нет. Мне оставалось лишь мучительно наблюдать за тем, как рынок шел на верхних пределах двенадцать дней подряд. Мне далеко не чужд дух соперничества, и каждый день, входя в офис, я не мог отделаться от мысли, что Эд в рынке, а я — нет. Мне уже страшно было идти на работу, потому что я знал: рынок опять откроется на верхнем пределе и я не смогу войти в него.