Временной диапазон процессов

Процессы столь же разнообразны и с точки зрения их продолжительности. Подробнее об этом мы поговорим в гл. 3, сейчас же отметим, что их временной диапазон достаточно велик от крайне коротких, мгновенных, быстротекущих процессов до долговременных, растягивающихся на целые исторические эпохи, на протяжении которых действуют тенденции, складывающиеся столетиями и тысячелетиями. Далее мы постараемся показать, что концепция социального процесса - предельно обобщенная теория, поэтому, прежде чем применить ее с пользой для изучения реальных исторических обществ, необходимо многие ее понятия более точно определить и конкретизировать.

Эволюция идеи прогресса

Краткая история идеи

С точки зрения здравого смысла, идея прогресса кажется самоочевидной, ибо стремление к прогрессу - одно из тех, которые мы воспринимаем как должное, поскольку оно широко распространено и его суть представляется ясной. На самом деле идея прогресса формировалась в течение столетий, постепенно обогащая свое содержание и приобретая современный сложный смысл. Интеллектуальные истоки понятия «прогресс» следует искать в далеком прошлом - ведь еще в античности оно приобрело чрезвычайно большой вес. Кристофер Доусон называл идею прогресса «рабочей верой нашей цивилизации» (цит. по: 230; 43), а по словам Роберта Нисбета, в течение трех тысяч лет в западной цивилизации ни одна идея не была более важной или такой же важной, как идея прогресса (313; 4).

Вероятно, объяснение этого феномена лежит в фундаментальных характеристиках человеческого бытия с его извечным разрывом между реальностью и желаниями, жизнью и мечтами. Может быть, столь постоянное противоречие между тем, что люди имеют, и тем, что хотели бы иметь, между тем, кто они есть на самом деле, и тем, кем хотели бы быть, и служит ключом к успеху человеческого рода, вечно голодного, вечно неудовлетворенного, постоянно ищущего и стремящегося к чему-то?! Концепция прогресса смягчает это экзистенциальное напряжение, проецируя надежду на лучший мир в будущее и уверяя, что его приход гарантирован или, по меньшей мере, возможен. В данном смысле она удовлетворяет некоторой всеобщей человеческой потребности и, несмотря на все недавние сомнения и скептицизм, вероятно, еще долго будет оставаться с нами. Как заявил Сидней Поллард, мир сегодня верит в прогресс, потому что единственной альтернативой будет всеобщее отчаяние (цит. по: 230; 42).

Первые «ростки» идеи прогресса можно обнаружить в греческой античности. Греки полагали, что мир находится в процессе роста, постоянно раскрывая заложенные в нем потенции,

что в своем движении он проходит через фиксированные стадии (эпохи) вперед, улучшая действительность. Платон (427-347 до н.э.) в «Законах» рассуждал о совершенствовании социальной организации, которая продвигается от зародыша к более развитым (формам. Аристотель (384-322 до н.э.) в своей «Политике» прослеживал эволюцию политического государства от семьи и первобытной общины до греческого города-государства (полиса). которое рассматривал как идеальное политическое устройство. Протагор (481-4 II до н.э.) дал детальную реконструкцию прогресса в культуре, начиная от варварских племен и кончая развитой цивилизацией. Вместе с тем у трех этих авторов было сильное предубеждение относительно возможности и дальше совершенствовать мир, в том числе его социальный, политический и культурный аспекты (313; 10-46).

Второй источник идеи прогресса коренится в еврейской религиозной традиции. В библейских чаяниях пророков нашел отражение образ истории как священного, ведомого божественной волей или провидением, и следовательно, предопределенного. необратимого и необходимого процесса. История человечества раскрывается через конкретные, «земные» события, и таким образом нас подводят к кульминации в будущем - «золотому веку», «вечному царству», раю. История направляет свой курс и выбирает пути благодаря указаниям «свыше»; ее маршрут прогрессивен. поскольку она постепенно и неуклонно приближается к последнему воплощению. Пророки, религиозные вожди, обладающие харизмой, наделены способностью читать эти божественные исторические знаки и предсказывать течение и исход земных событий.

Оба направления - греческое и еврейское - слились в иудео-христианской традиции, которая владела западной культурой многие последующие столетия. Наиболее полно этот уникальный сплав представлен у Августина Блаженного (354-430 н.э.). Идея прогресса, согласно широко принятой интерпретации, является секуляризованной версией христианской веры в провидение (230; 40).

В средние века в понятие прогресса были внесены некоторые новые элементы. Бернард из Шартра и Роджер Бэкон (12141292) применили эту концепцию к сфере идей. Они провозгласили, что с течением времени человеческое знание накапливается. постепенно обогащаясь и совершенствуясь. Сравнение с карликами, стоящими на плечах гигантов, принадлежащее Бернарду из Шартра (286) и гораздо позднее популяризованное Исааком Ньютоном, приложимо и к современным мыслителям, ко 46

торые могут видеть лучше и дальше, поскольку они аккумулировали мудрость своих предшественников. Даже если они и не гигантского роста, то все равно знаниями они сильнее тех, кто был до них. Предполагается, что знания постоянно и постепенно развиваются, совершенствуются. В средние века появились первые разработки «социальных утопий» - идеализированных, обобщенных образов земного рая. совершенного общества, которого мы достигнем в будущем. Описанные Роджером Бэконом. Иоахимом Фиорским, другими мыслителями и ставшие весьма обычными в последующие столетия, социальные утопии определили то направление, в котором должно продвигаться человечество. Они критиковали современность на ярком фоне идеального, утопического образа, и в этом смысле закладывали исходное измерение прогресса.

Интересный поворот идея прогресса пережила в эпоху великих географических открытий, когда выяснилось, что человеческие общества, культуры, политические и экономические системы нс составляют единого целого. Стало очевидным существование огромного разнообразия социальных порядков в различных частях света. Однако ради сохранения идеи единства человечества и его необходимого продвижения вперед раздробленность объяснялась с особых позиций: в частности, утверждалось, что вариативность обусловлена различными стадиями развития, которых достигли разные общества. Более примитивные из них отстали на ранних стадиях, демонстрируя более развитым их прошлое, а более цивилизованные, достигнув более высоких стадии, как бы предлагают примитивным взглянуть на их будущее. Таким образом, признавалось существование общей траектории, по которой движутся все общества. Здесь допустимо следующее сравнение: все взбираются на одну вершину, но с разной скоростью и с разным успехом; или все стоят на одной лестнице, но на разных ступенях, в конце траектории (или на вершине лестницы) находятся самые развитые и цивилизованные западные общества. Этот образ явился результатом попыток «конвертировать многообразие в концептуализированную гомогенность единого, упорядоченного во времени прогресса всех народов в мире - от наиболее простых до наиболее развитых, под которыми народы Западной Европы, несомненно, подразумевают себя» (313; 149). Не случайно именно тогда началась долгая история этноцентрических предрассудков, типичных для большинства теорий социальных изменений, западноцентризма или более специфичных европоцентризма и американоцентризма. Эпоха Просвещения внесла несколько новых штрихов в даль 47

нейшую разработку и обогащение понятия прогресса. Жак Бусе (1627-1704) ввел идею всеобщей истории и всеобщего образца, лежащего в основе самостоятельных историй различных континентов, регионов и стран. Он создал первую разветвленную периодизацию всеобщей истории, выделив двенадцать великих эпох, каждая из которых свидетельствует о постоянном улучшении общества, и в частности о постоянном прогрессе религии. Кондорсе (1743-1794) разработал альтернативную периодизацию из десяти стадий с более отчетливыми механизмами прогресса, смысл которых заключался в постоянном совершенствовании знания и науки. Джамбаттиста Вико (1668-1744) провозгласил рождение Новой Науки, цель которой он видел в поиске важнейших объективных закономерностей в человеческой истории. Наконец, Иммануил Кант (1724-1804) предложил следующий критерий прогресса: смысл и направление истории определяются ростом индивидуальной свободы в совокупности с развитием морали, которая ограничивает свободу личности, если она угрожает свободе других людей.

Наконец, мы подошли к XIX в., который одни называют «эрой прогресса», другие - «триумфом идеи прогресса» (313; 170). Идея прогресса становится общим местом в философии, внедряется в литературу, искусство и науку. Дух романтического оптимизма сопровождается верой в разум и мощь человека. Представляется, что наука и технология способны гарантировать постоянное улучшение. Эта интеллектуальная атмосфера нашла свое отражение в появлении новой дисциплины - социологии, отцы-основатели которой разрабатывали свои версии прогресса.

Сен-Симон (1760-1825) и Огюст Конт сосредоточились на прогрессе разума. Они утверждали, что типичные стили мышления, изменяясь, проходят три стадии: теологическую, метафизическую и позитивную. Последняя стадия, собственно, и является стадией науки - эмпирического, ориентированного на факты знания, способного объяснить, предсказать и дать практические рекомендации (вспомним знаменитую фразу Конта «Savoir, pour prevoir, pour prevenir»). «Позитивная» наука рассматривалась как венец достижений человеческой мысли. По гипотезе Герберта Спенсера, прогресс в природе, равно как и в обществе, подчиняется всеобщему принципу эволюции. С его точки зрения, ведущим изменением в обеих областях является принцип структурной и функциональной дифференциации (возрастающей сложности внутренней организации и функционирования). Карлу Марксу принадлежит создание утопической картины коммунистического будущего, которое, по его мнению, достижимо исклю 48

чительно благодаря освободительной борьбе эксплуатируемых классов с использованием возможностей, предоставляемых ростом производительных сил (технологий). Движение к бесклассовому, коммунистическому обществу должно пройти через ряд социальных революций. Макс Вебер (1864-1920) обратил внимание на всепроникающую тенденцию к рационализации общественной жизни и социальной организации (исчисления, принятие во внимание используемых средств, приоритет эффективности, оттеснение в тень эмоций и традиций, безличностность бюрократического управления). Он считал данную тенденцию основным направлением, в котором движется общество. Эмиль Дюргейм (1858-1917) указал на растущее разделение труда и сопровождающую этот процесс интеграцию общества через «органическую солидарность», которая зиждется на взаимовыгодном, взаимодополняющем вкладе всех членов общества.

И лишь в работах Фердинанда Тенниса (1855-1936) были впервые высказаны сомнения в прогрессивности природы изменений, прозвучала мысль о побочных негативных эффектах развития (130; II; 72). Он обратил внимание на достоинства раннего традиционного сообщества (Gemeinschaft) по сравнению со сменившим его современным индустриальным и урбанистическим обществом (Gesellschaff). Это вызвало широко распространившееся разочарование в идее прогресса и побудило к поискам «потерянной общности», которые растянулись на целое столетие*.

Постепенно концепция прогресса приобрела крайне сложный, многомерный характер и приблизилась к ее современному виду.

Определение прогресса

Идея прогресса логично вписывается в модель направленной трансформации и в некоторые версии теории развития. Что касается структурного функционализма и циклических теорий, то с ними данная идея сочетается с трудом. В самом деле, бессмысленно говорить о том, что общество прогрессирует, т. е. становится лучше, если оно остается стабильным. Классический структурно-функциональный подход основан на равновесии социаль * В сущности Ф. Теннис обозначил терминами Gemeinschaft и Gesellschaft не столько общину и общество, сколько свойства общинности и свойства современных обществ. Поэтому в социологической литературе оба термина, как правило, не переводятся, сохраняются в немецком «гемайншафт» и «гезельшафт». (Ред.)

ных систем, циклические же теории видят лишь замкнутые циклы, возвращение через определенный период времени к отправной точке. Концепция прогресса приобретает какой-то смысл только в сочетании с идеей трансформации (т.е. изменения самого общества, а не только изменения внутри него). Следуя Роберту Нисбету, прогресс можно определить как идею, согласно которой человечество медленно, постепенно и долго выползало из первоначальных условий страха, отсутствия культуры, невежества, поднимаясь ко все более высоким уровням цивилизации. Такое движение будет продолжаться в настоящем и будущем, несмотря на случайные отклонения (313; 10).

Рассмотрим это определение более внимательно. Для того чтобы концепция прогресса сохраняла аналитическую точность, необходимо разделить ее на несколько главных компонентов: 1) понятие необратимого времени, текущего линейно и обеспечивающего непрерывность прошлого, настоящего и будущего. Прогресс, по определению, является положительно оцениваемой разницей между прошлым и настоящим (достигнутый прогресс) или между настоящим и будущим (предполагаемый прогресс); 2) понятие направленного движения, в котором ни одна стадия не повторяется, а каждая более поздняя ближе к предполагаемому конечному состоянию, чем любая более ранняя; 3) идея кумулятивного процесса, который протекает либо по возрастающей, шаг за шагом, либо революционным путем, через периодические качественные «скачки»; 4) различие между типичными, «необходимыми» стадиями (фазами, эпохами), которые проходит процесс; 5) особо выделяемые «эндогенные» (внутренние, имманентные) причины процесса, проявляющегося в качестве самодвижущегося (автодинамического), т.е. раскрывающего внутренние возможности общества, в котором происходят изменения; 6) признание неизбежного, необходимого, естественного характера процесса, который не может быть остановлен или отвергнут; 7) понятия улучшения, продвижения вперед (164), усовершенствования, которые отражают тот факт, что каждая последующая стадия лучше предшествующей. При этом ожидается, что кульминацией на конечной стадии явится полная реализация таких ценностей, как счастье, изобилие, свобода, справедливость, равенство и т.д.

Последнее утверждение позволяет говорить о том, что прогресс всегда соотносится с ценностями, т.е. это не чисто описательная, детальная, объективированная концепция, а, скорее, ценностная категория. Один и тот же процесс может квалифицироваться по-разному в зависимости от предполагаемых ценност 50

ных предпочтений, которые совершенно различны у разных индивидов, групп, классов, наций. Следовательно, мы постоянно должны задаваться вопросом: прогресс для кого и в каком отношении? Если абсолютного прогресса не существует, то всегда необходима шкала ценностей, принятых в качестве измерителя, или критерия, прогресса.

Но означает ли это, что выбор таких ценностей полностью субъективен? Нельзя попадать в ловушку абсолютного релятивизма. Степень относительности ценностей может быть различной. На одном полюсе мы найдем такие параметры, с которыми согласится, наверное, большинство людей и которые могут рассматриваться как наиболее близко приближающиеся к абсолютному критерию прогресса. Возьмем саму человеческую жизнь, представляющую для нас высшую ценность. Скептикам и релятивистам, отрицающим прогресс в современном обществе, я задам следующий вопрос: разве не является фактом то, что средняя продолжительность жизни в XX в. в два раза выше, чем в средние века? Можно ли объяснить это чем-либо другим, кроме как прогрессом медицины? Несомненно, увеличения продолжительности жизни желают повсеместно. А разве уничтожение многих опасных эпидемий не служит еще одним показателем прогресса? Или сокращение временных затрат как еще одна бесспорная ценность. Неужели плохо пересечь океан не за три месяца, а за шесть часов, что стало возможным благодаря техническому прогрессу? Разве не предпочтительнее послать факс, чем неделями ждать ответа на письмо, а ведь это еще одно техническое достижение. Третьим претендентом на универсальную ценность могут быть знания. Разве не лучше знать больше о механизмах, действующих в природе и обществе, чем мы знали раньше? Как писал Роберт Мертон,

сегодня астрономы действительно имеют гораздо более глубокие, основательные и точные знания о Солнце, Луне, планетах и звездах, чем в свое время Аристарх Самосский или даже Птолемей. Современные демографы лучше осведомлены об изменениях динамики населения, чем, скажем, Уильям Петти в XVII веке или даже Томас Мальтус в XIX (290; 337; 292-294).

Однако существуют области, в которых выбор критерия прогресса в значительной степени зависит от контекста. В XIX в. и в большей части XX в. индустриализация, урбанизация, модернизация считались синонимами прогресса, и только недавно обнаружилось, что они могут иметь слишком далеко идущие последствия (перенаселенные города, забитые аэропорты, пробки на автострадах, перепроизводство товаров и т.д.) и что хорошие

вещи могут давать весьма неприятные побочные эффекты (распыление ресурсов, загрязнение и разрушение окружающей среды, болезни цивилизации). Кроме того, стало очевидным, что прогресс в одной области зачастую возможен только за счет регресса в другой. Происходящие сейчас в посткоммунистических странах Восточной и Центральной Европы процессы демократизации, развития предпринимательства и свободного рынка сопровождаются ростом безработицы и нищеты, ослаблением социальной дисциплины, повышением уровня преступности и правонарушений, локальными конфликтами, неуправляемостью и широким распространением масс-культуры. Как здесь свести баланс выгод и ущерба, функций и дисфункций?

На протяжении длительного периода интеллектуальной истории многие мыслители - от Томаса Мора до Мао Дзедуна и от Платона до Маркса - верили, что прогресс можно сохранить на всех уровнях общества для всех его членов одновременно и в конце концов достичь полного и всеобщего процветания. Они рисовали образы совершенного общества, создавали социальные утопии. Прогресс означал приближение к совершенству, утопии, будь то Новая Гармония, тысячелетнее царство, Город Солнца или коммунизм.

Вместе с тем среди ученых немало тех, кто, отдавая себе отчет в несочетаемости, амбивалентности и несоизмеримости различных измерений прогресса, предлагает иные, более специфические критерии. Они выбирают такие стороны, аспекты социальной жизни, которые, на их взгляд, одинаково важны для всех. и определяют прогресс в соответствии с ними. Для одних доминирующей областью является религия, и потому духовный и моральный прогресс, ведущий к спасению, рассматривается как самый важный. Для других важнее всего секуляризация знания, и, следовательно, решающим оказывается прогресс знаний, ведущий к «позитивной» науке. Третьи фокусируют свое внимание на сфере повседневной жизни и отмечают значимость социальных связей, сплетений, солидарности, «лигатур» в смысле обозначения наличных общностей как наиважнейшего аспекта прогресса. Четвертые считают центральной сферу политики и выдвигают критерий свободы; причем, и негативной, т.е. свободы от ограничений, барьеров, чтобы иметь возможность для индивидуального самовыражения и самореализации; и позитивной, т. е. свободы для влияния на собственное общество и его формирование. Еще одной версией этого критерия стала эмансипация - расширение поля деятельности для тех, кто является полноценным членом, правомочным субъектом - гражданином обше 52

ства. Иными словами, прогресс в данном случае измеряется постоянным ростом вовлеченности людей в общественную жизнь и исчезновением неравенства, что и нашло отражение в лозунге «Egalite» во время Великой французской революции (1789) и в последующих дебатах об эгалитаризме.

Некоторые мыслители придают большое значение техническому развитию, считая господство над природой конечной мерой прогресса. Техника для них олицетворяет уникальную мощь человеческого рода в его противостоянии окружающему миру. Другие усматривают предпосылки прогресса в гуманно организованном производстве и равномерном распределении, а его основные критерии - в справедливости и равенстве. Наконец, коекто отдает предпочтение реализации возможностей доступа к ним: в выборе рода занятий, образования, отдыха и досуга и т.д. (89). В более узком смысле - это возможность выбора для потребителя, растущее изобилие и разнообразие товаров и услуг, доступных на рынке. Критерий возможностей часто сочетается с понятием равенства, при этом упор делается на равенство возможностей для самых широких слоев общества. В качестве измерителя прогресса принимается не наличие возможностей и их выбора, а лишь равные и всеобщие возможности как таковые.

Таким образом, среди частных критериев прогресса мы находим следующие: спасение, знание, общность индивидов, свобода (негативная и позитивная), эмансипация, господство над природой, справедливость, равенство, изобилие, способность выбора и равные жизненные возможности.

Механизм прогресса

Столь же разнообразны и взгляды на механизм прогресса. Речь в данном случае идет о трех вещах: во-первых, о движущих силах, т.е. о том, что подталкивает социальное развитие в прогрессивном направлении; что является причинным, активизирующим фактором; во-вторых, о форме или виде, который принимает прогресс, т.е. о том, какова траектория прогресса, по которой он движется; и, в-третьих, об образе действий социальной системы, которая прогрессирует. Как достигается прогресс, какими средствами?

Говоря о движущих силах прогресса, можно выделить три последовательных стадии разработки этой проблемы в истории социальной мысли. На самой ранней стадии движущая сила прогресса выводилась в сверхъестественную область. Люди верили,

что прогрессивное направление социального или исторического процесса охраняют боги, провидение, судьба. Такая сакрализация агента действия, ведущая к вере в прогресс, заданный свыше, в то, что это дар богов, делала благодарность единственно приемлемой формой человеческой реакции.

Позже движущие силы стали искать в естественной области. Ответственность за прогрессивный курс социальных процессов была возложена на тенденции и потенциалы, наследуемые обществом (наподобие того, как тенденции, закодированные в генах, эмбрионах, семенах, несут ответственность за рост организмов). Секуляризация агента действия способствовала тому, что прогресс стал рассматриваться как процесс естественного и неизбежного раскрытия потенциалов. При таком понимании единственно приемлемой формой человеческой реакции является адаптация, приспособление. Наконец, на самой поздней стадии истории социальной мысли решающая роль отводится человеку (отдельному индивиду или коллективу) как производителю, субъекту, «конструктору» прогресса. Соответственно и прогресс квалифицируется как то, что должно быть достигнуто, сконструировано, введено и, следовательно, что требует творческих усилий, борьбы, поиска, иначе говоря, активного человеческого действия.

Таким образом, если проанализировать представления о прогрессе по его движущим силам, то можно установить их главное различие: оно заключается в том, что прогресс трактуется либо как автоматический, саморазвертывающийся процесс, либо как понятие человеческой деятельности, активности. В первом случае движущие силы выносятся за рамки человеческих возможностей, во втором они напрямую связываются с деятельностью людей. Первая версия провозглашает необходимость прогресса, вторая обосновывает его ограниченность, поскольку он может происходить (но может и не происходить) в зависимости от действий, предпринимаемых людьми. По первой версии прогресс случается, по второй - достигается. Первая версия поощряет пассивное, адаптивное отношение («поживем, увидим»), вторая требует активного, творческого, конструктивного участия.

Форма, или вид, который принимает прогресс, также воспринимается по-разному. Одни авторы рассматривают его как постепенный, восходящий процесс, который шаг за шагом, равномерно продвигает общество к лучшему. Вот, к примеру, классическая трактовка научного прогресса: изобретения, открытия, наблюдения, гипотезы медленно накапливаются во времени, охватывая все более широкий диапазон явлений и все глубже проникая в их суть. Знание, аддитивно: оно расширяется медленно,

прирастает небольшими частями. Но есть и другая точка зрения, согласно которой прогресс представляет собой прерывистый, дискретный процесс; в ходе этого процесса после количественного накопления изменений наступают периоды неожиданного ускорения изменений, приводящие к качественному сдвигу (скачку) - на более высокий уровень. Это революционный (или диалектический) образ прогресса. Возьмем тот же пример с наукой. В соответствии с современным взглядом, выдвинутым Томасом Куном (224), научный прогресс достигается посредством серии научных революций, радикальных изменений доминирующей научной доктрины, а не просто прибавлением знания в рамках того же самого образа. Отказ от прежней парадигмы и принятие новой открывает период, в рамках которого происходит нормальная накопительная работа, но только до определенного момента, когда парадигма «выдыхается» и становится бессильной перед лицом новых задач. Она преодолевается, и ее сменяет следующая, более плодотворная парадигма. Марксистская теория аналогичным образом трактует социальный и экономический прогресс, утверждая, что социальные революции приносят радикальные, качественные изменения общественно-экономических формаций (рабовладельческий строй сменяется феодальным, феодальный - капиталистическим, капиталистический - социалистическим и т.д.). В длительные периоды между революциями прогресс проявляет себя в более медленной, кумулятивной, чисто количественной форме (см, гл. II).

С тем, что мы называем формой, или видом, прогресса, связана проблема его необратимости, постоянства. Является ли процесс линейным, необратимым или выступает только в качестве всеобщей, конечной тенденции, которая допускает временные регрессы, провалы, стагнацию, повороты и преобладает только в «конечном счете»? Ранние эволюционисты, например, Конт, Спенсер, Дюркгейм, видимо, разделяли первую точку зрения. Прогресс мысли, структурная дифференциация или разделение труда рассматривались ими как неуклонно движущийся процесс. А, скажем, Карл Маркс придерживался совершенно иной точки зрения. По его мнению, вплоть до XIX в. история развивалась так, что внутри каждой предшествующей общественно-экономической формации наблюдался регулярный, систематический регресс - усиливались эксплуатация, обнищание масс, росли возмущение и недовольство, углублялась несправедливость и т.д. Все это достигало такой степени, что делало социальную революцию неизбежной. Революция означает большой прогрессивный скачок, но затем тот же самый процесс внутреннего регрес 55

са и упадка зарождается заново в рамках новой общественноэкономической формации. Вначале этот процесс имеет «прогрессивный» характер, но затем он дегенерирует и подготавливает почву для следующей революции. В долговременной перспективе траектория истории прогрессивна; в короткой же включает в себя преходящие фазы регресса. Интересно отметить, что марксистская точка зрения имеет некоторое сходство с представлениями ранних религий, например, христианства (см. у Св. Августина), согласно которому спасение и вечное счастье (Град Божий) могут быть достигнуты лишь через страдания, лишения и несчастья в земной жизни. Конечное блаженное существование добывается ценой прежних несчастий.

Наконец, при рассмотрении образа действия социальной системы, в результате которого происходит прогресс, выявляется и другая противоположная пара. Один образ, также типичный для ранних эволюционистов, выражает «мирное», гармоничное развертывание потенциала прогресса. Другой фокусируется на внутренних напряжениях, противоречиях и конфликтах, разрешение которых движет систему в прогрессивном направлении. Манихейская тема борьбы между противостоящими силами добра и зла, позитивными и негативными элементами (в ней добро временами побеждает) под различными одеяниями присутствует в многочисленных теориях прогресса. Мы находим ее у Св. Августина в его дихотомии Града Бога и Града Человека - двух полярных силах, борющихся в мире; в учениях диалектиков Гегеля и Маркса (последнему принадлежит идея классовой борьбы как центральной движущей силы исторического прогресса); в дарвинизме с его концепцией борьбы за существование и выживания наиболее приспособленных видов как факторе естественного отбора и прогрессивной эволюции; в психоанализе Фрейда, декларировавшего постоянное напряжение между «Ид» (коренными, биологическими движителями) и «суперэго» (социально обусловленными ограничениями) в рамках отдельной человеческой личности, а также между природой и культурой во внешнем мире.

Отказ от идеи прогресса

В течение почти трех тысяч лет доминировавшая в социальной мысли, идея прогресса, похоже, начинает отвергаться в XX в. Обнаруживаются исторические факты, противоречащие этой идее, формируются некоторые интеллектуальные направления, не согласные с ее глубинными, базовыми постулатами (13).

XX век завершается, и на его исходе предпринимаются попытки дать ему оценку. Многие наблюдатели уже называют этот век «ужасным». XX столетие стало свидетелем жертв нацистов и сталинского ГУЛАГа, двух мировых войн. более 100 миллионов убитых в глобальных и региональных конфликтах, широкого распространения безработицы и нищеты, болезней и эпидемий, наркотиков и преступлений, экологического разрушения и распыления ресурсов, тираний и диктатур всех видов - от фашизма до коммунизма и, наконец (последнее по месту, но не последнее по важности), постоянной угрозы атомного уничтожения и глобальной мировой катастрофы. Не удивительно, что разочарование в идее прогресса распространилось столь широко (13; 1538). В конце концов, прогресс - рефлексивное понятие: оно соотносится с объективной социальной реальностью, поэтому интерес к нему усиливается в периоды очевидного прогресса и ослабевает, когда реальный прогресс становится сомнительным. Наверное, глубина разочарования обусловлена тем, что этому предшествовало время надежд, повсеместного оптимизма, время чаяний и обещаний «эры прогресса», «триумфа современности» в прошлом и начале нынешнего века.

Роберт Нисбет (313; 317-351), объясняя главные постулаты идеи прогресса, подчеркивает, что все они подвергаются атаке со стороны современного знания. Приведем лишь несколько примеров. Долгое время бытовало убеждение в благородстве, даже превосходстве западной цивилизации. Но недавно вера в ценности и установки современных, высокоразвитых западных обществ была поколеблена. Нисбет находит симптомы разочарования в идее прогресса, во-первых, в широко распространившемся иррационализме, возродившемся мистицизме, бунте против рассудка и науки; во-вторых, в субъективизме и эгоистическом нарциссизме, которые типичны для потребительской культуры; и, в-третьих, в воцарившемся пессимизме, в доминирующем образе дегенерации, разрушения, упадка.

Другой постулат, лежащий в основе идеи прогресса, - уверенность в необходимости неуклонного экономического и технологического роста, безграничного усиления человеческой мощи. Сейчас этому явно противостоит альтернативная идея «пределов роста», барьеров для всякой экспансии (299). В еще одном положении провозглашалась вера в рассудок и науку как единственные источники ценностного и практически применимого знания. Сейчас в противовес этому мы наблюдаем атаку на науку со стороны эпистемологического релятивизма и атаку на разум, которому противопоставляется роль эмоций, интуиции, подсозна 57

тельного и бессознательного, и утверждение иррационализма. Наконец, концепция прогресса в ее современной секулярной версии основывалась на вере в глубоко присущую важность, в нетленную ценность жизни на земле (313; 317). В нынешнем индустриальном обществе, где царит потребительская культура с ее ориентацией на отдых и гедонистические удовольствия, вдохновляющий и мобилизующий потенциал, похоже, выдыхается, и общество покрывается «саваном скуки», им овладевают чувство бессмысленности, аномия и отчуждение.

К списку Нисбета можно добавить еще два момента: во-первых, крушение утопизма, а во-вторых, утверждение концепции кризиса. Утопизм, т.е. выражение всеобщих идеализированных образов лучшего, желаемого общества, как мы уже видели, в судьбе нескольких поколений был тесно связан с идеей прогресса, однако сейчас мы становимся свидетелями явных антиутопических настроений. Окончательный удар по утопическому мышлению был нанесен недавно падением коммунистической системы, последней из провалившихся попыток практически реализовать утопическое видение мира. Что осталось, так это неуверенность в будущем, его непредсказуемость; будущее представляется всемерно ограниченным, открытым случайности и случайному развитию. Это подрывает другой постулат идеи прогресса - ориентацию на будущее. Не существует больше проектов, ориентированных на будущее, способных захватить человеческое воображение и мобилизовать коллективные действия (роль, которую ранее так эффективно выполняли социалистические идеи). Уже не существует и видения лучшего мира (когда-то его обеспечивала утопия коммунизма); вместо этого мы имеем либо катастрофические пророчества, либо простые экстраполяции нынешних тенденций (как, например, в теориях постиндустриального общества). Более того, не существует программы социальных улучшений, нет понимания того, как избежать пессимистических предсказаний. Не удивительно, что люди не думают о будущем. занимают позицию, ориентированную на сиюминутный успех, на получение немедленной выгоды, их горизонты ограничены ежедневным существованием.

В результате всех этих исторических и интеллектуальных перипетий концепция прогресса была заменена концепцией кризиса - лейтмотив XX столетия. Это справедливо для всего общественного сознания, в котором преобладают пессимистические взгляды на социальную реальность, причем не только в слаборазвитых и бедных странах, но также в ведущих и процветающих. Люди привыкают мыслить в терминах локального или все 58

общего кризиса - экономического, политического, культурного. Это справедливо и для социальной науки, в которой также доминирует критическое рассмотрение текущих процессов в терминах кризиса. По словам Хольтона, современная социальная мысль одержима идеей кризиса (195; 39). Далее он проницательно замечает, что мы становимся свидетелями забавной «нормализации кризиса». Сама по себе тема кризиса изначально была характерна для драмы и, может быть, медицины, где она обозначает пересечение, точки раздвоения, т. е. моменты, когда интенсификация процесса требует определенного разрешения - либо позитивного (например, выздоровление пациента), либо негативного (например, смерть). Следовательно, кризис есть явление временное и ведет к улучшению или к катастрофе. Однако люди склонны рассматривать социальный кризис как хронический, всеобщий и не предвидят его будущего ослабления.