Институционализация отклонений от правил

Под нормативными изменениями я понимаю возникновение, замену или преобразование компонентов нормативных структур: норм, ценностей, ролей, институтов, институциональных комплексов. Для простоты я буду говорить об изменении норм, но все, что будет сказано, применимо к другим, более сложным группам правил и норм. Я сосредоточусь главным образом на способе, при помощи которого нормы (или измененные нормы) возникают из действий, предпринимаемых различными социальными агентами.

Изменение норм предполагает в качестве своего рода прелюдии нормативные отклонения. Как замечает Роберт Берштедт, «некоторые отклонения от старой структуры являются частью процесса создания новой структуры» (45; 461). Эта важная категория «отклонение» требует точного определения, и здесь уместно обратиться к Роберту Мертону. Он предлагает следующую концепцию отклонения. «Адаптация описывается как отклоняющаяся (но не обязательно болезненная), когда поведение отдаляется от того, что требуют культурные цели, институциональные нормы, либо те и другие» (282; 178). Мертон предостерегает от того, чтобы смешивать отклонения со своеобразием поведения; надо «различать новые формы поведения, которые еще находятся в рамках институционально предписываемых или допускаемых, и новые формы, которые выходят за эти рамки. По терминологии Флоренс Клакхон, первые представляют собой «вариантное» поведение, вторые - «девиантное» (282; 181).

В свою очередь, «толерантность» вариантного поведения (т. е. диапазон допускаемых конкретных применений общей нормы) должна отличаться от «фактической терпимости» (т. е. пассивно 313

го отношения общества к поведению, расцениваемому как девиантное), а также от того, что можно назвать «институциональной терпимостью», т. е. запретами на негативные санкции девиантных действий. Якобсен определяет терпимость как «институционализированный социальный климат, когда личность может публично нарушать принятые нормы, не подвергаясь санкциям» (203; 223).

Мертон выделяет нонконформистское поведение (принципиальное отклонение) и аберрантное поведение (целесообразное отклонение). Они отличаются по нескольким важным параметрам.

1. «Нонконформисты объявляют о своем несогласии с социальными нормами публично и не стараются скрыть этого. Политические или религиозные раскольники настаивают на том, чтобы об их расхождениях с социальными нормами узнали все; аберрантные преступники стремятся избежать публичного осуждения» (293; II; 72).

2. «Нонконформисты бросают вызов законности социальным нормам, которые они отрицают, или по крайней мере противостоят их применению в определенных ситуациях. Аберранты, напротив, осознают законность норм, которые они нарушают, но считают такое нарушение приемлемым для себя» (293; II; 73).

3. Нонконформистское поведение позитивно, конструктивно; аберрантное - негативно: «Нонконформисты стремятся заменить морально подозрительные, с их точки зрения, нормы теми, которые кажутся им морально обоснованными. Аберранты стараются в первую очередь избежать наказующего воздействия существующих норм, не предлагая им замены» (293; II; 73).

Нонконформистское и аберрантное поведение инициируют два пути нормативного морфогенеза'. посредством нормативных новаций и нормативного отклонения, причем и тот, и другой являются формой социального становления. Рассмотрим их подробнее, начиная со второго.

Морфогенез путем нормативного отклонения начинается с отдельных случаев аберрантного поведения тех, кто находит нормы чересчур строгими, хотя в целом вполне законными. Как определяет Якобсен, «нормативное отклонение... есть особый подвид нарушения норм, суть которого заключается в том, что оно совершается умышленно и скрытно» (203; 220). Например, вор не ставит под сомнение законность пятой заповеди, он наверняка будет разъярен, если у него самого что-нибудь украдут, и не будет удивлен, если его поймают и накажут. По словам Мертона,

происходит «постепенное ослабление законности как бесплодной борьбы и расширение использования незаконных, но более или менее эффективных отклонений» (287; 200). Несомненно, мы избегаем одних норм все время, а других - время от времени.

В ряде случаев избежание норм целиком остается в частной сфере и не имеет социальных последствий. Но когда отклонения распространяются все шире, когда их начинает разделять большинство людей, тогда пробуждается общественное сознание. Нарушение тех или иных правил, которые ранее рассматривались как законные, подхватывается окружением, особенно если нарушители преуспели. По замечанию Мертона, «эти удачливые жулики становятся образцом для подражания» (285; 235). Наглядный пример - частные предприниматели в странах «реального социализма», чьи действия воспринимаются многими, особенно молодым поколением, как «ролевые модели», хотя все знают, что они достигли своего положения, нарушив законы, регулирующие плановую экономику.

Всеобщее отклонение от норм в сочетании с широко бытующим мнением «все так делают» приводит к тому, что такое отклонение принимает регулярный, повторяющийся характер. Роберт Уильяме описывает данную ситуацию следующим образом. «Социальные нормы скрыто нарушаются в широких масштабах, с молчаливого согласия и даже одобрения обществом или группой до тех пор, пока такое нарушение не станет явным» (450; 419420). Уклонения от налогов, обманы на экзаменах, мелкие кражи на фирмах, игнорирование таможенных обязанностей, ослабление контроля за валютой - известные всем примеры. В бывших социалистических странах широкое распространение получила кража товаров, сырья, инструментов и т.д. с государственных предприятий. Здесь традиционные моральные запреты, действующие применительно к частной собственности, явно не срабатывали потому, что для многих «государственный» означало «ничей».

Это следующий шаг на пути нормативного морфогенеза (но, заметим, нормы до сих пор находятся в соответствии с законностью). Наиболее важная фаза, полагает МерТон, наступает тогда, когда «принимающее все больший размах аберрантное, но «удачливое поведение» стремится ослабить или даже уничтожить законность институциональных норм, действующих в системе» (287; 234).

Институционализация отклонений включает в себя четыре момента: во-первых, они имеют определенный, регулярный характер; во-вторых, принимаются большинством, т. е. из частной сферы переходят в общественную; в-тре 315

тьих, организованы в виде хорошо отработанной «социальной механики»; и, в-четвертых, редко наказываются, а если и подвергаются санкциям, то обычно в символической форме, чтобы подтвердить священность правил (293; 76).

Такая ситуация складывается тогда, «когда официальные законы и предписания отстают от изменения интересов, ценностей и потребностей значительной части населения. В течение какого-то времени закон терпим к отклонениям» (284; ix).

Существуют три более специализированных варианта институциализированного отклонения. Первый - «нормативная эрозия». Лучше всего он иллюстрируется медленной либерализацией сексуальных нравов или постепенным ослаблением легальных стандартов относительно порнографии (смещение линии между «мягкой» и «крутой» порнографией, все более терпимое отношение к нудизму и т.д.).

Второй вариант - «сопротивление нормам»: новые нормы вводятся указом «сверху» и отличаются от традиционных образцов поведения (287; 372). Это можно наблюдать, например, при проведении реформ, направленных против общепринятых обычаев, стереотипов, предрассудков или моральных обязательств (попытки изменить правила женитьбы в африканских колониях, коллективизация собственности крестьян в социалистических странах и т.д.).

Третий вариант - «замещение норм». Старые нормы остаются в силе, но широко распространившиеся отклонения как бы приобретают законность благодаря масштабам и длительной традиции их применения. Как объясняет Якобсен, «отклонение может стать отчасти законным просто за счет длительного существования» (203; 226). Так, запрет на курение в общественных местах игнорируется потому, что «до сих пор, кажется, никто не возражал против этого» (203; 226). Однако нормы начинают действовать, если у общественности возникают возражения.

Подобные формы институциализированного отклонения ведут к конечной фазе морфогенеза - установлению властями новых норм или приобретению последними статуса санкционированных, полностью легитимных и встроенных в новую нормативную структуру. Так, ссылаясь на повсеместно распространенные отклонения от устаревшего закона о разводе, Мертон утверждает, что «если общественная поддержка данному институциализированному отклонению будет продлена, благодаря чему разрыв между принципами закона и частотой обманной практики станет очевидным, то это может способствовать изменению соответствующего закона» (284; ix). Вспомним также о пресловутых отклонениях от различных предписаний, навязанных странам Восточной Европы относительно собственности и валюты (о чем свидетельствует широкое распространение черного рынка), которые постепенно привели к уходу от устаревших и нереалистичных законов и законодательному введению новых правил, оказавшихся даже более либеральными, чем в некоторых странах Запада (например, устранение ограничений на поток валюты через границу Польши).

В результате ситуация полностью меняется: следование старым нормам квалифицируется как девиация (или по меньшей мере анахронизм, традиционное, необычное поведение), а то, что раньше считалось отклонением, воспринимается как конформизм. Так заканчивается цикл морфогенеза, который неизбежно будет повторяться вновь и вновь.

Нормативные новации

Альтернативный механизм нормативного морфогенеза - накопление новаций. В этом случае ставится под сомнение действенность самих норм, отрицаются те или иные привычки, традиции, обычаи, законы, причем делается это открыто, а иногда даже с вызовом, демонстративно. По терминологии Мертона, такое поведение можно назвать «бунтом».

Люди выходят за рамки окружающей их социальной структуры в поисках способов создания новой, радикально измененной. Это предполагает отчуждение от господствующих целей и стандартов. Противостоящие нормы таковы, что их нельзя принять за неузаконенные, но и законными также считать невозможно, и наоборот. Бунт ведет к полной переоценке всего и вся, когда прямой или заимствованный опыт фрустраций влечет за собой полнейшую дискредитацию ранее принятых ценностей (287; 209-210).

Понятие нормативных новаций имеет широкое приложение. Его можно отнести к ученым, выдвигающим новые научные парадигмы, оригинальные технологические решения; религиозным деятелям, предлагающим собственные трактовки добра и справедливости; художникам или писателям, изобретающим новый творческий стиль; предпринимателям, реорганизующим производство или торговлю; политикам или правителям, вводящим новый кодекс законов, и т. д. В каждом случае ниспровержение прежних норм и правил начинается с проявления творчества, оригинальности, с отхода от существующих общепринятых традиций. Естественно, что такими способностями обладают избранные члены общества, или, как говорят Лумисы, «меньшинство» (244; 316).

Между тем моментом, когда выдвигается какая-то новация, и временем, когда она становится наконец общепринятой, замещая господствовавшие прежде предписания, представления и нормы (79), лежит значительная дистанция. Процесс может быть разбит на четыре стадии, как показано на рис. 17.1. Каждая стадия полна случайностей: процесс может продолжиться, а может и застопориться, достичь конечной фазы морфогенеза или остановиться на полпути. Есть некоторое сходство этой модели с понятием «ценностно-дополняемого» процесса, которое выдвинул Смелзер, изучая коллективное поведение.

Каждая стадия в ценностно-дополняемом процессе является необходимым условием эффективного приумножения ценностей на следующей стадии. По мере продвижения вперед, диапазон возможностей, предусматривающих варианты получения конечного продукта, сужается (361; 14).

Таким образом, на первой стадии новация может оставаться частной, полностью характерной для этой стадии, и попытки сделать ее достоянием общественности могут долгое время терпеть неудачу. Рукописи, оставшиеся в набросках, модели новых машин, пылящиеся в ящиках, идеи, о которых мечтают в одиночку, не делясь с другими, - все это примеры, свидетельствующие о том, что новация не получила широкого распространения и известности и, следовательно, в дальнейшем не даст никакого социального эффекта.

Не случайно, одно из фундаментальных требований научной этики предписывает делать научные открытия достоянием гласности. Мертон называет это нормой «коммунизма» или, может быть, лучше «коммунализма» научных результатов (289; 273). Без такой нормы ценность науки была бы утрачена.

Но даже если новации становятся известными, то это еще не означает немедленной социальной отдачи от них. Блокирование нововведений может осуществляться людьми, которые взяли на себя такую функцию как некую побочную активность (консервативный учитель, подавляющий все проявления индивидуальности учеников; традиционно ориентированные соседи, распростра 318

няющие сплетни об экстравагантных манерах нового жильца; негибкий менеджер, запрещающий любые эксперименты с новой производственной техникой). Кроме того, в современном обществе подобные функции (их можно назвать «сторожевыми») выполняют те, для кого это - специальность, главное предназначение деятельности. К ним относятся цензоры, референты статей или книг, сотрудники редакторских отделов и патентных бюро, квалификационных комитетов и т.д. Если обратиться к прошлому, то нельзя в данной связи не вспомнить об инквизиции и охоте на ведьм в средние века, что представляло собой гораздо более жестокую идеологическую охрану, нежели большинство современных фильтрующих механизмов. Средствами подавления, строгого социального контроля, цензуры, запретов, законодательной обструкции и т.д., нормативные новации могут быть не допущены к осознанию или начальному принятию их более широким сообществом.

Основной вопрос, конечно, касается природы критериев отбора («селекторов»), которые одним новациям не дают распространяться, а другим позволяют прорываться. Правомерно предположить, что очень важным критерием отбора, действующим на большом временном интервале, являются объективно выраженные интересы членов общества. По словам Мертона, «некоторая степень отклонения от действующих норм, наверное, функциональна для базовых целей всех групп. Определенная степень «новаторства» может вылиться в формирование новых институциональных моделей поведения, которые более адаптивны, чем старые, в создании или реализации первичных целей» (287; 236). На коротком отрезке времени, прежде чем конечный критерий утвердит себя, селекция происходит либо благодаря искаженным интересам, разделяемым людьми (ложное сознание, идеология), либо - что встречается чаще - благодаря навязанным интересам тех, кто обладает властью, имеет достаточно средств для поддержания норм и ценностей, отвечающих их благополучию, и способен подавить любую угрозу со стороны альтернативных норм и ценностей.

Если новации успешно прорываются сквозь все фильтрующие механизмы и достигают широкой общественности, начинается фаза их распространения. Здесь наблюдаются различные варианты.

1. Может произойти компенсация, когда начальные изменения вызывают отрицательные обратные связи, которые стремятся уменьшить значение нормативных новаций, а то и вовсе уничтожить их средствами контрреформы.

2. Может произойти чрезмерная компенсация, когда сопротивление нормативной новации столь велико, что компенсаторный механизм реагирует слишком сильно и «переполняется», т. е. не только сохраняя существующее положение вещей (status quo), но и окончательно изменяя структуру в направлении, противоположном тому, что предполагалось. Этот ответный удар, или «эффект бумеранга», нередко имеет место при проведении политических реформ, у многих из которых есть свой «термидор». Попытки укрепить данную институциональную структуру способны привести к противоположным результатам (37; 216).

3. Изменения, вызванные введением новых норм, могут ограничиться областью нормативной структуры без дальнейших последствий для других сфер общества. Таковы, например, местные или региональные привычки, не выходящие за рамки изолированных сообществ.

4. Встречаются ситуации, когда начальные изменения ведут к случайной трансформации определенного ограниченного количества других компонентов нормативной структуры (некоторых единичных норм и ценностей, институтов, ролей и т.д.). Это придает существующей нормативной структуре хаотический оттенок, модифицируя ее в различных точках, но в конечном счете сохраняя в прежнем виде. Выражаясь метафорически, она становится похожей на лоскутное одеяло. В качестве примера можно привести многочисленные частные реформы, которые проводились для того, чтобы отреагировать на кризис в экономических системах восточноевропейских социалистических стран, но не затрагивали основных принципов; или принятие законов, стремящихся угнаться за возникающими социальными проблемами бессистемно, по принципу «от противного».

5. Наконец, наиболее важный вариант заключается в усилении изменений благодаря действию положительных обратных связей, или «второй кибернетики» (271). Здесь начальные изменения влекут за собой цепь последовательных сдвигов в других компонентах нормативной структуры, что приумножает нормативные нововведения вплоть до полной трансформации структуры. Это часто случается в сфере технологии. Например, с изобретением автомобиля, аэроплана и компьютера изменился образ жизни людей. Что касается политики, то вспомним, какую роль сыграл независимый профсоюз «Солидарность» в трансформации польской политической системы или какое значение имели относительно свободные и открытые средства массовой информации («гласность») для Советского Союза.

Итак, нормативные изменения могут быть остановлены в ситуации простой или чрезмерной компенсации. Но если новации удается выстоять, то решающее значение приобретает ее легитимация - в противном случае существование новых норм, ценностей и институтов ненадежно. Когда только что установленные нормативные структуры приобретают более широкое законное основание и сдерживаются лишь сопротивлением со стороны правящей элиты или доминирующих групп давления, тогда в них накапливается потенциал для раскола, разногласий, оппозиции и бунта. Такие новации не могут сохраняться долго, их неизбежное отрицание будет порождать новый цикл нормативных изменений.